Марина в очередной раз встала раньше будильника. Не потому что выспалась, а потому что Людмила Петровна снова стучала ложкой о кастрюлю на кухне. В шесть тридцать утра. В субботу.
— Ну кто так делает, а?
Она лежала, уставившись в потолок, и считала удары: раз, два, три… Четвёртый особенно звонкий — наверное, крышкой грохнула. На плите, по классике, наверняка стоял её вонючий суп из индюшачьих шеек, который «очень полезный» и «Маринке бы неплохо научиться готовить, пока не поздно».
Из спальни выполз Игорь — в трениках, с помятым лицом, чесался, зевал.
— Ма приехала, что ли?
Марина сдержала желание кинуть в него подушку.
— Ты серьёзно? Приехала? Она вообще уезжала?
Он пожал плечами.
— Ну, как бы… Вроде вчера собиралась к тёте Лене…
— Которая в Туле живёт? — Марина приподняла бровь. — Вчера. А сегодня в шесть тридцать она уже дома. Волшебница.
Игорь не успел ответить — дверь в спальню распахнулась без стука.
— О, мои встали! А я тут подумала, супа сварю, а то холодильник пустой… — Людмила Петровна бодро протиснулась внутрь, как будто это не их спальня, а вахта в поликлинике. — И вообще, Мариш, я вчера твои баночки в ванной разобрала. Там половина уже просрочена! Вот тебе скраб, он ещё нормальный, остальное выбросила.
Марина села в кровати, сцепила руки, чтобы не сжать их на шее свекрови.
— Людмила Петровна, у нас годовщина. Мы хотели вместе провести день. Без гостей. Без сюрпризов. Без супа. Без чистки ванной. Без…
— Я же мать! — перебила её та с обидой. — Я вас просто порадовать хотела. Вы же как дети — ни приготовить, ни убраться.
Игорь всё это время переминался с ноги на ногу, как школьник, застуканный директором с сигаретой.
— Мам, ну… может, правда, потом как-нибудь? Мы же сегодня в ресторан собирались…
— Ой, сыночек, ты же у меня гастритик мучает, какой тебе ресторан! Домашнее полезнее! — Она хлопнула сына по животу и повернулась к Марине. — А ты, Мариш, могла бы и пораньше проснуться. Дом — не гостиница.
Тут Марина не выдержала.
— А он и не гостиница. Это мой дом. Наш с Игорем. Не ваш.
— Ну вот и поехали, — прошипела она уже в ванной, расчесываясь с такой яростью, будто выдирает каждую жилку злости. — Она опять хозяйничает, как у себя, а ты опять молчишь. Я больше так не могу, Игорь. Или ты что-то с этим делаешь, или я ухожу.
Он промолчал. Промолчал, как обычно.
Обед прошёл под шорох пакетов, запах варёной индейки и звуки сериала из телевизора, который Людмила Петровна включила «для фона». Марина сидела с тарелкой салата, ковыряла вилкой листья, а в голове гонялись мысли.
— Ты совсем не ешь, Мариш, — прозвучало очередное «заботливое» замечание. — Девочка ты у нас нервная. А Игорёк у меня всегда любил покушать, с аппетитом. Как в детстве.
Марина посмотрела на мужа. Он уже ел третий блин с мясом, вцепившись в него так, будто прятал лицо.
— Да, Игорь у вас молодец, — произнесла она медленно. — И соображает, и решает, и мама за него всё скажет.
Он поднял глаза, растерянно:
— Марин…
— Да что ты «Марин»? Что? Ты когда меня последний раз в кафе звал? На годовщину хотела пойти — ага, пошла. С твоей мамой в трениках и с супом! Ты понимаешь, что ты позволяешь ей жить нашей жизнью?
— Ну подожди, она просто волнуется, — пробубнил он. — Ей одной тяжело.
— Она тебе звонила три раза, когда мы были в отпуске! — рявкнула Марина. — В СПА! В парной! Ты разговаривал с ней десять минут, а потом спрашивал, где крем стоит!
Людмила Петровна при этом уже встала, гремя посудой.
— Ну извините, что я вас, новобрачных, потревожила. Просто у вас вечно телефон не берётся, вдруг беда…
— Какая беда, мама? Крем закончился — не беда! — Игорь заорал, наконец-то.
Марина выдохнула.
— Вот! Вот, Игорь, ты можешь, когда хочешь. Почему только на третий год брака?
Людмила Петровна замерла с кастрюлей в руках.
— Знаете что… — проговорила она медленно, с обидой. — Раз уж я такая обуза, я, пожалуй, уеду к Лене. Вы тут без меня отлично справляетесь. А то я, видите ли, мешаю вам любить друг друга. Двадцать шесть лет растила, а теперь вон как… Маринка важнее.
Марина встала из-за стола.
— Нет, Людмила Петровна. Важно, чтобы Игорь вырос. Потому что он не женился на второй маме. Он женился на жене. А вы — гость. Постоянный, бесконечный, уставший гость. Только не у нас в квартире. А в своей. И пожалуйста, в следующий раз — звоните перед приходом.
Вечером она стояла у окна, курила. Курить Марина бросила пять лет назад, но сегодня достала из заначки, потому что иначе — никак.
Игорь сидел в углу дивана с закрытым ноутбуком, ничего не говоря.
— Ну что, герой дня, — произнесла она с сарказмом. — Чего молчишь?
— Я не знал, что всё настолько, — сказал он тихо. — Я думал, ты привыкла. Ну… маме тяжело одной, я…
— Я — не она. Я не буду терпеть. Не буду жить в трёхкомнатной квартире с человеком, который считает, что я тут квартирантка. Понимаешь?
— Что ты хочешь?
Марина затушила сигарету.
— Я уезжаю. Устроилась в Питере. Проект дизайнерский. Поеду. Поживу одна. Подышу. Пойму.
Он вскочил.
— Ты серьёзно? Это что, шантаж?
— Это — выживание, Игорь. Либо я, либо ваша семейная матрица. Я не выдержу больше. И не хочу.
Она ушла в спальню, а он остался на кухне, в темноте, под гул холодильника.
Людмила Петровна уехала, хлопнув дверью и выронив тапок. Никто не поднял.
Питер встретил её дождём, как и положено по инструкции.
Не романтичным таким, как в кино, а мерзким, нудным, под зонт и под воротник.
Марина стояла на перроне с чемоданом, курткой, рюкзаком и лицом, на котором было написано крупно: «Не подходите. Не спрашивайте. Не трогайте».
Переехала. Одна. Без Игоря. Без кастрюль свекрови и без блестящих советов про «ты ему борщом не досолила, вот он и нервничает».
Сняла крошечную студию — пятнадцать метров, но зато её. Плесень в углу, вид на трубу, отопление по настроению — но ни одной ложки не стучит в кастрюле в семь утра.
Она вздохнула, затащила чемодан и села на раскладной диван, который по паспорту числился как «еврокровать». Засмеялась. Впервые за последние три месяца.
Игорь позвонил вечером.
— Ты как? — голос в трубке был неуверенный, будто он позвонил не жене, а старой знакомой, с которой однажды в поезде ехал.
— Нормально, — коротко. — Осваиваюсь.
— Я смотрел билеты. Может, приеду?
— Приедешь — где жить будешь? Тут на одного душно.
— Я найду. Я же… Я скучаю, Марин.
Она закусила губу.
— Ты должен скучать не по мне, а по тому, как мы жили. Только вот так, как жили, больше не будет.
— Я стараюсь, правда. Мама уехала к Лене, как и обещала. Я с ней поговорил. Жёстко. Сказал, что теперь у меня семья. Ты. Только ты.
Марина молчала. Не потому что не верила — а потому что знала: одна жёсткая беседа не стирает двадцать шесть лет зависимых отношений.
— Хорошо. Приезжай. Только с условием.
— Каким?
— Мама твоя остаётся в Москве. Насовсем.
— Я понял.
Она не знала, понял ли он до конца. Но шанс дала.
Через неделю Игорь приехал. С рюкзаком, в новом пальто, с бутылкой вина и нелепым букетом ромашек. В феврале.
— Прости. У метро купил. Замёрзли, как и я.
Он был как подросток на первом свидании. Робкий, комковатый, неловкий.
Марина стояла в дверях в домашнем свитере, босая, с зажатой сигаретой в пальцах.
— Заходи. Только не думай, что у нас тут сразу медовый месяц.
Он кивнул.
— Я это заслужил.
Первые дни были странными.
Он работал с кухни, она — из-за журнального столика. Ванна общая. Кухня — один комод. Ужины — в контейнерах. Иногда молчали весь день. Иногда — говорили до двух ночи.
Однажды вечером она спросила:
— А если бы я не уехала?
— Мы бы с тобой просто погасли, — честно ответил он. — Мама бы продолжала готовить, я бы отмазывался, ты бы злилась. А потом… кто-нибудь бы ушёл. Только уже навсегда.
Она кивнула.
— И давай сразу договоримся: «Мама приедет на недельку» — не работает. Она не приедет. Ни на недельку, ни на денёчек. Даже если ей «совсем плохо». Пусть зовёт врача, подругу, такси — кого угодно. Только не тебя. Понял?
Он снова кивнул.
— Понял. Клянусь.
Через две недели, как водится, случилось ЧП.
Была пятница. Марина только закончила переговоры с клиентом, радовалась: согласовали крупный заказ на редизайн кабинета врача — стиль сканди, минимум бюджета, максимум нервов. Пошла в магазин за вином. У подъезда — Игорь. Сидит, бледный.
— Ты чего тут? Ты ж в кафе поехал?
Он поднял голову.
— Мама… Упала. В ванной. Соседка позвонила. Она ей ключ оставила на всякий случай. Сейчас в больнице. Удар головой.
Марина как-то сразу сжалась.
— И?
— Я завтра утром поеду.
— Один?
— Ну… Я думал, может, ты со мной…
Она выпрямилась, в руках бутылка заскрипела об бумажный пакет.
— Прости, ты что, совсем ничего не понял? Я с твоей мамой жить не буду. И ухаживать — не буду. Она — взрослый человек. У неё есть сестра, есть соседи, есть социальная служба. Я не медсестра. Я — жена. Или уже нет?
— Ты сейчас серьёзно? — Игорь встал, вспыхнул. — У человека травма, а ты говоришь про границы? Это же мама!
— Это — твоя мама. Не моя. И если ты сейчас уедешь — то без гарантий, что вернёшься.
— Это угроза?
— Это жизнь, Игорь. Твоя мама всю жизнь вмешивалась, и сейчас снова это делает. Только теперь — телом. Упал, не встал, позвонил сыну. Удобно.
— Ты… ты чудовище. Так нельзя.
Марина подошла вплотную.
— А быть мебелью в собственной квартире можно? Спать в наушниках, чтобы не слышать, как она кашляет в коридоре? Есть суп, который пахнет псом?
Игорь отвернулся.
— Я всё равно поеду. Надо.
— Езжай.
Он уехал. В ту же ночь.
Марина осталась. Пила вино, курила у окна. Вторая сигарета подряд. Глупо, конечно, но ничего, переживёт. Не то было.
На следующий день Игорь не звонил. Через день — тоже. На третий она сама позвонила.
— Ну?
— Вроде всё нормально. Ушиб, сотрясение, на капельницах. Через пару дней выпишут. Вроде не сильно, но испугалась. Живёт пока у тёти Лены.
— А ты?
— Я с ними. Помогаю.
— Всё ясно.
— Марин, ну подожди… Я же просто помочь…
— Не надо мне объяснять. Просто… оставайся там, Игорь. С мамой. С Лениным тонометром, её котлетами и разболтанным диваном. Я здесь. Свободная. И впервые — спокойно дышу.
— Ты сейчас злишься…
— Нет. Я сейчас понимаю, что ты ещё не дорос. Ни до меня, ни до нашей жизни. Всё ещё мамино. Всё ещё сыночек. Прости.
Она отключилась.
В этот вечер Марина впервые легла на еврокровать одна — и уснула, не просыпаясь.
Марина проснулась от того, что кто-то жужжал у двери. Долго, настойчиво.
Потом — стук.
Она посмотрела на часы: 06:47. Питер. Среда.
— Если это доставка, то я точно сдамся и уйду в монастырь…
Накинув халат, босиком по холодному ламинату, она открыла.
На пороге стоял Игорь. Синий, промокший, лохматый. В руках — огромная спортивная сумка, явно набитая в спешке. За спиной — гитара. Которую она ему подарила на прошлую годовщину, ту самую, что они «отметили» под кашу Людмилы Петровны.
— Привет, — выдохнул он. — Прости, не мог больше там.
Она молча отступила в сторону, открывая дверь.
Вошёл. Поставил сумку.
Они стояли друг напротив друга. Молчание было густое, как чай из советского термоса.
— Она… — начал он. — Она снова всё. Всё, как по сценарию. Как только я приехал — заболела сильнее. Как только сказал, что поеду обратно — забыла, где таблетки. Начала плакать. Обзывать тебя. Говорила, что ты разрушила семью.
— Я?
— Да. Ты. А не то, что она с первого дня называла тебя «эта».
Марина выдохнула.
— И ты уехал.
— Да. Я сказал, что люблю тебя, а не её доминирующий тон.
Что жить с ней — это как жить в военном лагере. Кормят, но не отпускают.
Что я хочу — быть с женой. А не в театре жертвенности.
Она присела на подоконник.
— А мама?
— Орала. Потом упала. Потом встала. Сказала, что переписала квартиру на Ларису — племянницу, «раз уж я такой неблагодарный».
Я сказал — хорошо. Живи с Ларисой. Я больше — не возвращаюсь.
Марина прищурилась.
— Ты готов жить со мной, без маминой квартиры, без контроля, без этих бесконечных «покушал — надень шапку — не так женился»?
— Готов.
Она подошла.
— Тогда слушай правила. Первое — никаких «а маме плохо». У неё есть взрослая жизнь. Второе — мы снимаем новое жильё. Не студию, но и не родительское гнездо. Третье — мы идём к семейному психологу. Не потому что плохо, а потому что я больше не хочу разгребать чужое детство.
Он кивнул.
— Согласен.
— И четвёртое, — добавила она, улыбаясь уголками губ. — Гитара останется в шкафу. Петь «Мама, я скучаю» не будем.
Он рассмеялся. Впервые за долгое время. Настоящий, незащищённый, немного глупый, но живой смех.
Через три месяца они переехали в новую квартиру. Сняли двушку — с отдельным кабинетом для неё и для него. Без гостей. Без звонков по утрам.
Людмила Петровна больше не появлялась. Иногда писала пассивно-агрессивные сообщения. Но Игорь не отвечал. Удалял.
Он отрезал пуповину.
— Ты знаешь, — как-то сказал он вечером, — иногда я ловлю себя на мысли, что стало страшно. Без неё. Без того, чтобы мне диктовали, куда идти. И в этом страхе — столько свободы.
— Добро пожаловать во взрослую жизнь, — ответила Марина и подлила вина.
Марина и Игорь остались вместе. Не потому что «так надо», а потому что так решили.
Они выбрали себя. Свою жизнь. Свою пару.
И выстояли.
