— Да я просто зайду на денёк-другой! — голос Ольги Семёновны, свекрови, звенел у Ирины в ушах, как будильник в пять утра в выходной.
— Угу, денёк, — буркнула Ирина себе под нос, наблюдая, как на второй этаж её дома поднимаются два пухлых чемодана и клетчатая сумка на колёсиках. — Опять с концами.
Ольга Семёновна поселилась у них три недели назад. Официально — «на обследование в городской кардиологический», неофициально — на разведку. То ли сына обратно в объятия материнские вернуть, то ли квартиру Ирину приценить, неизвестно. Но вот с тех пор Ирина и чувствовала себя, как квартирантка в съёмной комнате. Только вот платит за всё она, а не наоборот.
— Ирочка, ну ты не обижайся, — ласково говорила свекровь, перетирая на кухне лук на оливье. — Я ж не к вам вечно. Хотя у вас тут так… комфортно. И мебель у вас современная. Не то что моя стенка — ещё со времён Хрущёва…
— Тогда и вернитесь в свою «хрущёвку», — ответила Ирина, наливая себе третий за день кофе, крепкий, как её раздражение.
Дмитрий, муж Ирины, вёл себя, как утёнок в пруду. Плавал между двумя берегами — матерью и женой, и всё боялся выбрать, где трава зеленее. За последние два года он сменил три работы, потом ушёл на «перерыв», потом стал «переосмыслять жизнь», а теперь занимался «фрилансом». В основном лежал на диване и смотрел YouTube.
— Ты ж понимаешь, маме тяжело одной, — говорил он Ире в тот вечер, когда свекровь окончательно разложила свои принадлежности по всем тумбочкам в ванной. — Ну у неё же давление! И вообще, ты ж её уважаешь?
— Я её боюсь, — хмыкнула Ирина, — потому что ты боишься сказать ей «нет», а она не понимает слова «пожалуйста, убирайтесь».
— Ирочка, — вмешалась свекровь с порога, как будто по заказу. — Я всё слышу. Если вам тяжело, я могу уйти. Только куда я, бедная, в мои-то шестьдесят два? На улицу?
Ирина еле удержалась, чтобы не ответить: «А где вы жили до этого, мама?» Вместо этого она глотнула холодного кофе. Какой смысл спорить? Всё равно будет так, как решит Ольга Семёновна. Или как не решит Дмитрий.
На третий понедельник в доме Ирины снова не оказалось горячей воды. Свекровь обожала крутить бойлер, как рулетку: «то холодно, то кипяток — ну не поймёшь этот ваш космос!». Сушилка для белья стояла прямо посреди зала, а на ней — ее внушительные панталоны, цветастые, как флаг какого-то утерянного карибского государства.
— Это временно, Ира, — говорил Дима, запихивая в микроволновку вчерашние макароны. — Мама немного перебирает, но она же от чистого сердца.
— Ага. Я теперь тоже перебираю — глазами, по однокомнатным на Авито.
— Не драматизируй, — выдохнул он.
— Я не драматизирую. Я давно живу в этом театре.
Развязка первой волны конфликта наступила неожиданно. В воскресенье, пока Ирина была на встрече с клиентами, её ключами воспользовались. Нет, не свекровь. Сестра Дмитрия — Екатерина, радостно ввалилась в дом с коробками из «Леруа Мерлен» и заявила, что «мамке стало одиноко, и она решила, что Катя будет тут пока с ней, ну чтобы веселей».
— А что? Просторно у вас! — хлопала ресницами Катя, раскладывая свои баночки с глиной для масок прямо на полке в Ирининой ванной. — А ты, Ир, добрая. Всегда была. Я говорю маме: ну Ирина же не против! Она ж человек интеллигентный, не то что мы…
Она так это сказала, что Ирине захотелось ударить её тостером. Но тостер жалко.
Вечером Ирина позвала Дмитрия в спальню. Без свекрови, без Кати, без оливье.
— Ты знаешь, что мне кажется? — начала она, закуривая у окна. На плевать на запах — это была война.
— Что? — вяло ответил он, ковыряя ногтем сбившийся носок.
— Что я — не человек, а гостиница. И у этой гостиницы нет администратора. Всё кто угодно — живут, едят, воду льют. Только я не отдыхаю.
— Ну ты утрируешь…
— А ты трус, — жёстко сказала она. — Ты трус, Дима. И не муж. Сначала ты притащил маму, потом Катьку, завтра, может, всю свою родню переселишь. А я? Кто я? Финансист? Комендант? Прислуга?
— Да ты что кричишь-то? — вскинулся он. — Соседи же слышат! Нельзя же вот так…
— Да? А как можно? По-тихому сходить с ума?
Он помолчал. Потом встал. Подошёл. Положил руку ей на плечо.
— Ну потерпи чуть. Я маме скажу, чтоб с Катей поговорила. Всё уладится.
— Дима, — сказала она тихо, снимая его руку. — Всё уже уладилось. У меня завтра встреча с адвокатом. По разделу имущества.
Он застыл.
— Ты чего мелешь…
— Не мелю. Я делю. И наконец — с чувством.
В ту ночь Ирина спала одна. Дмитрий ушёл к матери на второй этаж. По пути она слышала их приглушённый разговор.
— Ну вот видишь, мам, она с ума сошла.
— Я же говорила. Ты только посмотри, сынок, с кем ты связался…
Ирина усмехнулась. Вот теперь начнётся настоящее шоу.
В юридической конторе пахло кофе, канцелярией и усталостью.
Ирина сидела напротив Маргариты Вадимовны — адвоката с глазами, как рентген: увидят, насквозь прожгут, оценят, сделают выводы и не спросят разрешения.
— Значит, так, Ирина Андреевна, — строго сказала Маргарита Вадимовна, разложив документы. — Дом приобретён до брака. На ваши личные средства. Это железобетон. Он не подлежит разделу. Однако…
— Вот это «однако» меня каждый раз пугает, — перебила Ирина, потирая висок.
— Однако, если ваш муж подаст встречный иск с требованием признания дома общей собственностью по факту совместного проживания и вложений, он может попытаться отсудить долю. Всё зависит от судьи. И от фантазии его адвоката.
— Вложения? — фыркнула Ирина. — Он вложил в этот дом два чека из «Пятёрочки» и свои тапки.
— Вы смеётесь, а зря. — Маргарита Вадимовна поджала губы. — У меня был случай — муж заявил, что «создавал уют» и «занимался благоустройством». Судья — женщина. Поверила.
Ирина стиснула зубы. У неё перед глазами всплыл образ: Дмитрий, в майке, сидит на полу и «устраивает уют» — пересматривает старые кассеты с «Кривым Зеркалом» и жрёт сгущёнку ложкой из банки. Великий дизайнерский вклад.
— Я хочу, чтобы он ушёл, — глухо сказала она. — И чтобы его мама ушла. И сестра, и её собака, и вот эта ёмкость с борщом, которую она забыла у нас ещё в апреле.
— Начинаем с повестки. Пусть он поймёт, что это всерьёз. Мужчины плохо воспринимают слова. Лучше бумагу.
— Он и бумагу не читает. У него диплом так и лежит в файле.
— Тогда действуем.
Вернувшись домой, Ирина не пошла на второй этаж. Она уже боялась: там жили звуки. Телевизор орал новости, кто-то швырял тапки, где-то мяукала чужая кошка. Видимо, Екатерина притащила ещё и животное.
Она открыла дверь спальни — Дмитрий сидел на её кровати, в футболке с надписью «Just Chill». Как же это её бесило. Как можно было так бездарно прожигать жизнь и ещё призывать всех вокруг «не париться»?
— Ты чё, всерьёз, да? — с обидой в голосе спросил он, показывая повестку.
— Да, Дима, всерьёз. Я — не общежитие. И не пункт обогрева.
Он встал. Подошёл ближе. В глазах — злоба и какая-то жалкая обида.
— Ты же знала, что я семейный. Ты знала, что у меня мать — особенная женщина. Что Катя —…
— Катя — бездельница, — резко сказала Ирина. — А твоя мама — манипулятор. А ты… ты просто статист. И меня в этой пьесе больше не будет.
— А как же всё, что мы прожили?
— Мы прожили ничего. С тобой ничего не строилось. Всё, что есть, строилось мной. Я вложила в этот дом. В тебя. В нас. Но ты выбрал быть сыном. А я искала мужа.
В этот момент на пороге появилась Ольга Семёновна. В халате, как королева в мантии.
— О, вы тут делите имущество? Ну-ну. Интересно, как ты будешь доказывать, что всё твоё, Ирочка. У тебя чеки сохранились?
Ирина медленно повернулась к ней:
— У меня сохранился мозг. Этого, надеюсь, достаточно?
— С таким тоном тебя ни один суд не поддержит. — Ольга Семёновна скрестила руки на груди. — Мы тоже вложились. Мой сын здесь жил. А это — тоже вклад. Ты тут не одна. Это не скворечник!
— Это мой дом, Ольга Семёновна, — произнесла Ирина тихо, почти шепотом, от чего свекровь вздрогнула. — И я вас больше не пущу за порог. Ни в физическом, ни в юридическом смысле. Если потребуется — вызову участкового. С чемоданами.
— А вот этого ты не сделаешь, — засмеялась свекровь. — Потому что ты — приличная женщина.
— Была. До знакомства с вами.
Вечером в кухне воцарилась тишина. Екатерина не выходила из своей «гостиной» — бывшего кабинета Ирины. Дмитрий молчал. Ольга Семёновна пила чай. Ирина ела бутерброд с сыром, как будто сражалась с ним за жизнь.
— Ты правда хочешь так? — наконец подал голос Дима.
— Я правда больше не хочу жить как вы.
Он встал. И ушёл. Не хлопнув дверью, не бросив драматичной фразы. Просто исчез на второй этаж.
Через пятнадцать минут Ирина услышала, как открываются входные двери. И кто-то стаскивает чемодан по лестнице. Катя, кажется. Или мама. Или оба.
Она не пошла смотреть.
Она сидела и ела свой бутерброд. Впервые за полгода — в тишине.
На утро на кухне стоял странный запах — как будто кто-то пытался варить борщ и сжёг кастрюлю. Ирина вышла и увидела записку от свекрови, приклеенную к холодильнику:
«Раз ты так решила, живи как хочешь. Но не жалей потом. Добро возвращается, но не всегда к тем, кто его отталкивает.»
— Угу, — пробормотала Ирина. — Особенно, если это добро заедает бойлер, жрёт сгущёнку и устраивает вампирский сабантуй.
Она сняла записку. И выкинула. Впервые — без дрожи в пальцах.
Ирина проснулась от звонка в домофон.
Время — без двадцати семь. Утро. Понедельник. Самое мерзкое время, когда даже чайник не кипит, а мир уже что-то требует.
— Кто там? — спросила она, на автомате нажимая кнопку.
— Это я, Ира. Открой. — Голос Дмитрия. Уставший, хриплый, будто он всю ночь рыдал в подушку. Или пил.
Ирина не открыла.
Села на диван. Посмотрела на себя в зеркале у входа — волосы спутаны, глаза опухшие. Но впервые за долгое время — ни следа злости, ни обиды. Просто холод.
Домофон зазвонил снова.
— Ну открой, — чуть громче.
На третий вызов она сдалась.
Дверь открыла молча, даже не глядя в его сторону. Дмитрий вошёл с рюкзаком на одном плече, в старых джинсах и в том самом свитере, который она когда-то ему подарила. Тогда он ей казался милым. Сейчас — вонючим пережитком.
— Я к тебе, — сказал он тихо. — Поговорить.
— Это не квартира психолога. Тут за приём не платят.
— Ир… Я просто… Ну что ты вот так сразу в штыки?
— Потому что, Дима, я сорок три дня жила как в сериале «Жди меня», только вместо поисков родственников — выживание с ними под одной крышей.
Он сел. Положил рюкзак на пол.
— Мы с мамой уехали. Катя тоже. Все. Я понял. Всё.
— Поздновато.
— Может быть. Но я реально хочу всё исправить.
Ирина усмехнулась. Очень сухо, без грамма доброты:
— Исправить? Это ты называешь исправить, когда всё уже сожжено, закатано в бетон и подписано в нотариусе?
— Я был между вами. — Он развёл руками, как будто хотел обнять воздух. — Между женой и матерью. Ты не представляешь, как это трудно…
— Это ты не представляешь, как трудно быть единственной взрослой в доме, где трое взрослых людей превращают жизнь в коммуналку.
— Я думал, что ты сильная. Ты всегда была такая. Независимая. Уверенная. Ну… выдержишь.
— Ага. Как батарейка. Выдержу, пока не сдохну.
Он встал. Ходил по комнате.
— Я ушёл от мамы. Навсегда. Снял комнату. Даже работу нашёл.
— Какую?
— На складе. Сборщик заказов.
— О, романтика. — Она засмеялась. — Помнишь, ты говорил, что ты не создан для рутины? Что ты больше для идей и концепций?
— Сейчас я создан для зарплаты. Я хочу быть нормальным. С тобой.
Она встала и подошла ближе. Очень близко. Настолько, что могла слышать, как он глотает воздух.
Он потянулся к ней.
Ирина шагнула назад.
— Дим. Поздно. Всё. Не будет «с тобой».
Он замер.
— Я тебя любил.
— Ты меня пользовал, — спокойно ответила Ирина. — Между «любил» и «удобно было» — огромная разница. Тебе было удобно жить в моём доме, пользоваться моими деньгами, моим доверием. А любить — это про выбор. Ты выбрал их. Ты — маменькин сын. Навсегда. Только теперь уже без мамы. И без меня.
— Я могу доказать…
— Не надо. Я устала от твоих доказательств. Мне достаточно, что я выжила.
Он ушёл. Без истерик, без драмы. Просто застегнул рюкзак и кивнул на прощание.
Как в маршрутке: «Спасибо, что подвезли».
Ирина осталась одна.
И это было не страшно. Это было… непривычно.
Она сварила кофе. Не на всю семью. Не в двухлитровой кастрюле. Просто в турке. На себя.
На телефон пришло уведомление: «Заявление о разводе принято в производство».
Следом — сообщение от незнакомого номера:
«Удачи вам. Вы всё правильно сделали. С уважением, адвокат вашей бывшей свекрови».
Ирина рассмеялась. В голос. До слёз.
Позже она выйдет из дома и увидит соседку — Галину Аркадьевну из третьей квартиры. Та, конечно, всё знает.
— Ирочка, — начнёт она с выражением сочувствия, — говорят, вы мужа выгнали?
— Он сам ушёл, — ответит Ирина с улыбкой. — Просто я впервые не звала его обратно.
— Ну… это поступок.
— Галина Аркадьевна, — скажет Ирина, надевая очки от солнца, — жизнь — это не санаторий. Тут или ты решаешь, или тебя решают.
И она уйдёт. Не драматично, без театра. Просто уверенно. Потому что в этот раз она — не в тени, не в углу, не в компромиссе.
Она — дома.
