Только попробуй лопату в руки взять — сожгу весь огород. Вместе с сараем. И с вами, кстати.
***
— А у неё, между прочим, каблуки на даче! — язвительно выдала Валентина Сергеевна, хлопая кружкой по старому дубовому столу. — Каблуки, Игорь! На землю в каблуках вышла! Это кто ж её так воспитывал, а?
— Мам, ну не начинай с утра… — Игорь вздохнул, почесал затылок, будто надеялся вычесать оттуда хоть каплю дипломатии.
Алина, затаив дыхание, слушала их из спальни, стоя за приоткрытой дверью. Она не подглядывала. Нет. Просто шла умываться, как нормальный человек, но услышала своё имя — и застыла. Её так воспитывали. Не лезь, пока не дослушаешь. А лучше вообще не лезь.
— Воспитание тут ни при чём, — продолжала Валентина Сергеевна, повышая голос. — Это стиль жизни у них такой. Всё по картинке, всё красиво. Дача у неё как из журнала: газон постелила, кресла повыставляла, коврики на веранде, свечки в стеклянных банках! А где грядки, Игорь? Где, спрашивается, теплица? Где уважаемая капуста?!
— Мам, ну это же её дача, ну… — пробормотал Игорь, неловко крутя в руках вилку. — Она её унаследовала от бабушки…
— Вот именно, бабушкиной была! Нашей! Бабушка тебя на руках носила, Игорёк. Вон у неё фото на стене — ты с клубникой, щекастый, счастливый, как поросёнок! А сейчас? Ни тебе клубники, ни теплицы, ни ума!
Алина стиснула зубы. Она эту фотографию сама в рамку поставила. Думала, трогательно. Оказывается — стратегическая ошибка.
— Мам, пожалуйста, давай без драмы… — Игорь потянулся за чайником, но мать хлопнула ладонью по столу так, что ложки подпрыгнули.
— Я не про драму, я про справедливость! — вскочила она, руки в бока, как танк, готовый к атаке. — У меня вены на ногах — как карты Москвы. Я сажала, полола, поливала, компост делала. А она, видите ли, «уединение и минимализм»! Слово-то какое, фу. Минимализм! Это когда людей из жизни выкидывают, Игорь. Вон она тебя как выкинет — не моргнёт!
Интересное предсказание, — подумала Алина, прикрыв глаза. — Актуальное. Особенно если он подпишет ту доверенность, о которой ты ему намекала в январе.
— Мам, перестань. Ты же знаешь, она не такая. Она добрая. Просто… у неё свой взгляд на дачу.
— Ага. И на брак у неё свой взгляд, и на деньги. Ты вспомни, кто тебе на первую ипотеку половину дал? А кто на ремонт в новостройке вложился?
Игорь замолчал. Молчание было длинное, вязкое, как холодец. Алина знала это молчание. В нём он всегда принимал решения — без неё.
— Мама… — выдавил он наконец. — Ну, подумаем. Может, оформим дачу на тебя, ну, временно. Ну, чтобы налоги поменьше, и чтобы земля не пустовала.
Вот оно и началось, — у Алины сжалось всё внутри. — Вот и финт ушами. «Временно». Только в России временное бывает самым постоянным.
Она развернулась и медленно, молча пошла на кухню, будто ничего не слышала. На лице — улыбка, чуть поджатые губы, глаза — сухие. Но в груди уже полыхало.
— Доброе утро, — сказала она нарочито вежливо, доставая кружку. — Ой, как хорошо, что вы пораньше встали. Успели всё обсудить?
Валентина Сергеевна тут же вытянулась, как пограничник. Игорь нервно сглотнул.
— Мы просто говорили о… планах на день, — неуверенно сказал он. — Может, искупаться сходим, потом пожарим чего…
— Чего-нибудь с огорода? — мягко спросила Алина, глядя на свекровь. — А что вырастили — то и поедим, да?
Валентина скрестила руки.
— Я просто сказала, что пустая земля — это грех.
— А я думаю, грех — это навязывать свою правду людям, которые её не просили, — улыбнулась Алина. — Особенно тем, кто эту землю получил по завещанию.
— Завещание — это бумажка. А жизнь — это жизнь, — отрезала свекровь.
— О, тогда давайте поговорим и о других бумажках, — Алина достала из ящика папку и положила её на стол. — Вот свидетельство о праве собственности. Можете любоваться. Кстати, очень красивая печать. Синяя такая.
— Алина, ну зачем ты так? — Игорь попытался сгладить ситуацию. — Мы же семья.
— Семья, говоришь? — она повернулась к нему, уже не улыбаясь. — Ты когда собрался оформлять доверенность на свою мать, ты тоже думал, что мы семья?
Он замер. Пауза повисла как топор над шеей.
— Ты подслушивала?
— Я живу в этом доме, Игорь. И в нём нет секретов. Стены — не из ваты. Да и ты шептаться не умеешь, с детства, видимо.
Он опустил глаза. Валентина Сергеевна молчала, но губы её поджались в тонкую ядовитую линию.
— Вот что, — сказала Алина, глядя только на мужа. — Ты либо сейчас говоришь мне правду, либо собираешь вещи. Обоих вариантов я не боюсь. Один — быстрее, другой — громче. Выбирай.
— Ладно… — Игорь опустился на стул. — Мам, оставь нас, пожалуйста.
— Почему это?! Я…
— Пожалуйста, — твёрдо сказал он. — Это между нами.
Валентина Сергеевна фыркнула, но вышла, хлопнув дверью.
— Скажи честно. Ты собирался оформить дачу на неё?
— Я хотел… — он посмотрел ей в глаза. — Я просто хотел, чтобы она отстала. Чтобы успокоилась. Я думал, если дать ей временную доверенность, она отстанет…
— Она отстанет, когда у неё в руках будет всё, — перебила Алина. — И тогда ты останешься без дачи, без жены и с мамой, которая будет командовать даже тем, когда тебе идти в душ.
— Ну зачем ты так…
— Потому что правда. Знаешь, что самое страшное? — она вздохнула. — Я не удивлена. Я ожидала. С того дня, как ты сказал: «Мамина помощь была неоценимой». В твоей жизни всё можно оценить, Игорь. И дача, и я, и твоя совесть.
Он молчал. Алина подошла ближе и поставила перед ним лист бумаги.
— Это не доверенность. Это уведомление. Через два дня я уезжаю. И ты тоже. А если не хочешь — уезжает она. Сегодня же. Ты выбирай. Но без хитростей. Я больше не играю.
Она вышла, медленно, с гордо поднятой головой. А на веранде включила чайник. Дача принадлежала ей. И, кажется, наконец, она снова принадлежала самой себе.
— Вот и поговорим спокойно, без лишних ушей, — процедила Валентина Сергеевна, усаживаясь на старый бабушкин табурет на веранде. — Алина где-то по участку шастает, не услышит.
— Мам, давай без давления, ладно? — Игорь зевнул, глядя на дыню, которую зачем-то поставили на подоконник. — Она же не дура. Всё поймёт.
— А ты не дурак? — вскинулась мать. — Ты вообще понимаешь, что это не она тебе дала крышу над головой, а я, когда ты с дипломом в кармане и рваным рюкзаком на шею вернулся? Кто тебе однушку в ипотеку погасил? Я. Кто тебе машину купил, когда ты в офис по пять пересадок добирался? Я. А теперь она, эта твоя «богиня минимализма», будет мне указывать, где мне сажать чеснок?
Алина стояла за уголком веранды, дышала в ладони, как будто могла этим сдержать шок. Плечи дрожали от обиды — не столько за дачу, сколько за это наглое «я». За то, как Игорь молчит. Он ведь всегда так — молчит, когда надо вставать рядом.
— Игорь, ты взрослый мужик или мебельная деталь? — Валентина Сергеевна выдохнула, стукнув ногтем по термосу. — Она всё равно сдаст эту дачу. Я её знаю. Поставит кондиционер, выкинет веники, лавандой всё напрыскает — и привет. А тут земля — чёрная, жирная. Тут пахать надо, а не кофе пить на террасе.
Алина медленно вышла на крыльцо, как на сцену.
— А вы не пробовали пахать на своём участке, Валентина Сергеевна? Или без чужого всё не с руки?
Мать Игоря подскочила так, как будто в крапиву села.
— Ты с ума сошла? Подслушивать, как девчонка из двора?!
— А вы, выходит, сплетничать за спиной — это как, по-взрослому?
— Алиночка, — начал Игорь, но тут же замолк, когда она глянула на него так, что у него даже уши покраснели.
— Ты не Алиночкай. Я всё слышала. И про дарственную. И про то, что я, оказывается, «не хозяйка, а туристка на участке». Знаешь, кто я на самом деле, Игорь?
— Алина, да подожди ты, — он встал, руки раскинул, как всегда, когда хотел сгладить. — Ну правда, мама загнула. Ты же знаешь, какая она. У неё просто своё представление о…
— О чём, Игорь? О гра… ой, об участках? О праве собственности? Или о сыне, которого она до сих пор на поводке держит?
— Девочка, ты мне рот-то не закрывай! — выкрикнула Валентина Сергеевна. — Ты вообще кто без моей семьи? Кому ты нужна была? Холодная, с загонами своими. Ты хоть борщ сварить можешь, а?
— Угу, с ядом, — сухо бросила Алина. — Уж точно бы до зимы вас хватило.
— Вы что, с ума сошли? — Игорь встал между ними, но это выглядело жалко. Как будто растягивал канат, а сам уже знал — порвётся по центру.
— Слушай, я тебе так скажу, — Алина сдерживалась, но в голосе уже вибрировала сталь. — Эта дача мне досталась от бабушки. Она её строила своими руками. И я здесь каждую доску знаю, каждый сук. А вы хотите втроём, как шакалы, прийти и подложить мне доверенность на подпись? Ты с ума сошёл, Игорь?
— Никто тебя не заставляет, — буркнул он. — Просто это было бы по-человечески. Мы — семья.
— Семья? — Алина хрипло засмеялась. — Знаешь, кто семья? Это тот, кто с тобой в сложное время, а не за спиной считает, сколько у тебя соток. Ты — маменькин мальчик. А она — манипулятор, у которой под ногтями больше грязи, чем у тракториста.
Валентина Сергеевна резко подалась вперёд, глаза горели.
— Ты нас оскорбляешь в нашем доме!
— Это мой дом! — рявкнула Алина. — Вы просто гости, и, кажется, уже слишком долго задержались.
— Я вложилась в вас, Игорь, — надсадно сказала мать. — А ты смотри, как она нас выгоняет. Свою мать!
Алина посмотрела на Игоря. Долго, холодно, как смотрят на неудачный проект.
— Ты останешься? — спросила она. — Или поедешь с мамочкой в её королевство грядок?
Он молчал. Смотрел в сторону, будто кто-то позвал.
— Ясно. Скатертью дорога, — бросила Алина и развернулась.
Когда она захлопнула за ними калитку, в саду вдруг стало необычайно тихо. Даже ветер стих. Только трава покачивалась, будто сама не верила, что всё действительно произошло.
Алина вернулась на террасу, налила себе чай. Без сахара. Горький. Как правда.
Прошла неделя. Без Игоря и его родственников воздух на даче стал чище. Даже лягушки квакают теперь как-то добрее. Алина встала рано, надела старую толстовку, обрезала засохшие ветки у роз — бабушкина грядка снова ожила. Иногда ей казалось, что бабушка смотрит сверху и шепчет: «Вот, Алиночка, теперь ты хозяйка по-настоящему».
Но спокойствие длилось недолго.
— Али-на-а! — голос с того света. Или с чужой машины. Ворота скрипнули. — Алиночка, привет. Ты… ты прости нас, а?
Алина вышла, не торопясь. На въезде стоял Игорь. В руках — букет. Не скромный, нет. Как на похороны совести.
— Ну ты чего… — он почесал затылок. — Мама переборщила, согласен. Я сам всё переосмыслил. Я ведь тебя люблю. Ты просто вспылила. Я тоже. Надо же как-то договариваться.
— Ты это Ольге скажи, — спокойно ответила Алина, скрестив руки. — Она-то всё видела, только молчала.
— Кстати, — он замялся. — Оля… тут тоже.
Из-за ворот вышла Ольга. В руках — коробка. С документами.
— Привет, — кивнула она. — Не бойся. Я не по делу. Я… хотела кое-что отдать. Тут переписка мамы с нотариусом, копии дарственной, черновики. Она хотела подделать твою подпись. Ну… ты должна знать.
Алина сжала губы. Подпись? Подделать? У неё даже пальцы на ногах сжались.
— А ты чего раньше молчала? — тихо спросила она.
— Струсила, — честно ответила Ольга. — Думала, если не участвовать, то и не виновата. Но когда увидела, как вылетел Игорь с вещами, как она потом в голос ревела и грозилась наложить порчу… Поняла, что всё. Надо вылезать из этой семейной жижи. Ты — единственная в ней человек.
Алина взяла коробку. Положила на лавку, прямо рядом с глиняным горшком, в котором жила базиликовая рассада. Почему-то именно в этот момент стало легче дышать.
— Спасибо, Оля. По-настоящему. — Алина кивнула. — Ты знаешь, твоя правда дороже, чем все мамины грядки.
— А может, мы всё-таки… попробуем? — Игорь сделал шаг ближе, и букет почти коснулся её плеча. — Ну да, я был дурак. Но ведь вместе столько лет. Мы же семья.
— Нет, Игорь. Мы — ошибка. Большая, затянувшаяся, с кредитом и ипотекой. Но всё. Срок годности — вышел. Как те пельмени, что ты однажды забыл в морозилке на полгода.
— Это всё из-за этой дачи, да? — он уже злился. — Да она же… кусок земли!
— Вот и всё, что ты понял, — усмехнулась Алина. — Для тебя — кусок. А для меня — память, укоренённость, точка опоры. Ты не понял, что я здесь не «отдыхаю». Я тут — живу. А ты, извини, временный сезон.
— Ну и живи, — буркнул он. — Одна.
Он развернулся. Ушёл, даже не оглянувшись. Букет швырнул в траву. И от этого стал похож на обиженного школьника, которого не пустили в песочницу.
Ольга осталась.
— Я, если что, могу помочь с юристом. Или… если надо, приезжать. Просто поболтать. У тебя тут… хорошо.
— Приезжай, — сказала Алина. — Но не за грядками. А просто. Как человек к человеку.
Ольга кивнула. И впервые за всё время — улыбнулась по-настоящему. Без маски. Без кривизны. Как будто сама себя наконец увидела в зеркале и сказала: «А ты нормальная. Просто затоптали».
Алина убрала коробку с бумагами в сарай, закрыла на замок. Подошла к скамейке. Села. Поднесла кружку с чаем к губам. Горький. Без сахара. Как жизнь. Но уже не обжигающий.
Внутри было тихо. Не глухо — а именно тихо. Как будто что-то лишнее ушло. Что-то чужое. И только осталась она. Настоящая.
И впервые за много лет ей не хотелось возвращаться в город.
ФИНАЛ.
Алина разводится с Игорем, оставляет квартиру ему — с ипотекой и маминым контролем. Она остаётся жить на даче, превращает её в небольшое место для ретритов и личных сессий — не бизнес, а пространство для тишины.
Ольга иногда приезжает. Валентина Сергеевна не появлялась больше ни разу. Говорят, теперь она вяжет в кружке пенсионеров.
Алина больше не горит. Но светит. Себе — и тем, кто умеет не предавать.
