Когда умер Алексей Петрович, вся улица вышла на похороны. Он был из тех, кого называют «старой закалки» — фронтовик, инженер, двоих поднял, жену похоронил ещё в девяностых и больше не женился. Соседи уважали. Да и дети у него были вроде как приличные: старший, Игорь, — кандидат наук, младшая, Света, — фельдшер в поликлинике.
Проблема началась, когда выяснилось: в завещании стоит имя совсем другой женщины.
— Какой ещё Зоя Ивановна? — возмутилась Светлана, сжимая бумагу. — Кто это вообще?!
Зоя жила на втором этаже того самого старого дома, в котором последние двадцать лет тихо существовал Алексей Петрович. Пенсионерка. С тихим голосом. Без особых гостей. Её никто толком и не знал. Сама по себе. Иногда выносила мусор, иногда сажала георгины у подъезда. Никому не мешала.
А теперь — хозяйка квартиры.
— Это просто безумие, — бормотал Игорь, глядя на документы. — Батя со старостью точно поехал. Не мог он так вот… взять и отдать квартиру посторонней!
— Она его приворожила! — шипела Света. — Сука.
Зоя же, казалось, не понимала, что происходит. Пришла на похороны в скромном чёрном пальто, принесла гвоздики. Стояла в стороне, молча. Ни рыдала, ни причитала. А потом — просто ушла.
— Ты с ней говорила? — спросил Игорь у сестры, когда они пили чай в его новой кухне, в квартире на ипотеку.
— Позвонила. Пригласила на разговор. Завтра придёт.
— Ты хоть не орёшь сразу. Мы же культурные люди.
— Она… отобрала у нас отца. А теперь ещё и жильё. Я ей глаза выцарапаю — по-культурному.
На следующий день Зоя пришла. Ровно в пять, как договорились. В синем пальто, с застёгнутой пуговицей у горла. В руках — папка с документами и старый термос.
— Я… думала, может, чаю? — неловко предложила она на пороге.
— Сядьте, — сказала Света холодно. — Давайте без чая. Мы вас выслушаем.
Зоя села. На краешек дивана. Прямо, как на приёме.
— Алексей Петрович был моим другом, — начала она. — Мы с ним общались последние лет десять. Ходили в поликлинику вместе, в магазин… Я помогала — он один был, вы знаете. Беседовали. Про войну вспоминали. Про книги. Он любил Чехова. Я… я тоже.
— И что? — перебил Игорь. — Это даёт вам право на его квартиру?
— Он сам сказал, что не хочет, чтобы вы её делили. Чтобы вы не поссорились из-за стен. Он видел, как вы ругались, когда бабушкину дачу продавали.
— Дачу?! — вскрикнула Света. — Это вообще другое!
— Он сказал, что вам и так есть где жить. Что он устал быть между. Вот и всё.
— Вы не семья ему! — крикнула Света. — Вы — никто! Вы — чужая! Что вы вообще ему делали?! Стирку?! Книжки носили?! Вы… вы просто влезли в жизнь старого, одинокого человека, и…
— Он просил меня остаться с ним, когда стало плохо, — перебила Зоя, тихо. — Вы не приезжали. А он не мог встать с кровати. Я его мыла. Готовила. Меняла бельё. Не как сиделка. Как человек, которому не всё равно.
Повисла тишина.
Игорь опустил взгляд.
— Вы ведь думали, что он просто тихо умрёт. А потом приедете, продадите квартиру, поделите, купите детям машины. А он… вот такой фокус выкинул, — сказала Зоя. — Простите, но он вас знал. Лучше, чем вам хотелось бы.
— Вы думаете, вы в неё въедете?! — прошипела Света. — Думаете, мы вам это просто так оставим?!
— Я уже там. Прописана. И ключи у меня. И завещание нотариальное.
— Так мы в суд подадим! — с вызовом бросила Света.
— Подайте. У меня, кроме этой квартиры, ничего нет. Суд? Хорошо. Только знайте: последнее, что он просил перед смертью, — не ругаться. Не устраивать скандалов. Хоть раз. Хоть раз — по-человечески. Вы думаете, он не знал, какие вы? Он всё знал. Просто молчал. Потому что любил.
— А вы?! Вы его любили?! — закричала Света.
Зоя подняла взгляд.
— Да.
Простое, твёрдое «да».
— Я его любила.
***
Всё в жизни, казалось бы, уже было разложено по полочкам: Светлана знала, где у неё таблетки, где носки мужа, где припарковаться у поликлиники и сколько стоит килограмм курицы в «Пятёрочке». А теперь — всё рухнуло. Квартира отца, которую она мысленно уже делила с братом, ушла какой-то… вдове без штампа. Не пойми кто. Не пойми откуда.
— Ну, не бомжиха же! — выпалил Игорь в машине. — Слушай, ну видно же: нормальная женщина. Чистая, ухоженная. Говорит спокойно. Явно не аферистка.
— А ты сразу на сторону врага? — обернулась к нему Света. — Может, ты с ней скооперировался?! Ты всегда знал, как подхалимничать старикам!
— Свет, ты как заведённая. Мы и так на нервах. У отца девять дней на носу, а ты себя ведёшь, как…
— Как человек, у которого украли память! Это не квартира — это всё, что от него осталось! Он там пил чай с нашей мамой, читал мне вслух «Остров сокровищ»! А теперь там сидит она! Со своим чаем! И говорит «я любила»! Пф-ф…
Она вылезла из машины, хлопнув дверью. Пошла в сторону нотариальной конторы. Они решили — подадут заявление на оспаривание завещания. Основания были шаткие, но надежда всё ещё дёргалась внутри, как последняя нитка на старом свитере.
Пока брат с сестрой искали лазейки в законах, Зоя сидела в той самой квартире — и плакала.
Одна. С фотографией на комоде: Алексей Петрович в плаще, у фонтана. 2006 год. Она сделала этот снимок в Парке Победы. Он тогда сказал: «Я в тебе душу отдыхаю». Она тогда улыбнулась и промолчала.
Теперь молчание стало вечным.
Соседи начали смотреть косо. У подъезда нашлась бабка с громким голосом:
— Ну, совсем один был, совсем! А эта шмыга — ухватила, как только гроб закопали!
Зоя молчала. Покупала в «Магните» хлеб и молоко, закрывалась в квартире и включала старый проигрыватель. От пластинок пахло нафталином, но музыка — оставалась утешением.
Иногда ей звонили.
— Зоя Ивановна? Это из районной прокуратуры. Светлана Алексеевна подала жалобу…
— Зоя Ивановна, вам нужно будет прийти и дать пояснения. Скажите, как завещание оформлялось. Были ли свидетели? Как себя вёл Алексей Петрович?
Она отвечала тихо, чётко. У неё было медицинское заключение: Алексей Петрович был в здравом уме и трезвой памяти. У неё были фотографии — не парочка, а целая коробка. У неё были письма, написанные его рукой. Никому он их не показывал. Только ей. Как будто заранее готовился.
«Если мои дети будут кусаться, не бойся. Я всё решил сам».
На девятый день все пришли — как положено. Были калачи, была водка, был священник с молитвой, будто прочитанной по бумажке. Света сидела, как царица, с лицом из камня. Рядом Игорь — напряжённый, хмурый.
Зоя пришла последней.
— Ну ты смелая, — прошептала кто-то у подъезда. — Я бы не сунулась.
— Пусть идёт, — сказала другая. — Её же теперь квартира. Покойник сам захотел.
Света подалась вперёд, когда увидела Зою. В глазах пылал огонь. Но промолчала.
— А мы вас не ждали, — только и бросила она потом, когда все начали расходиться.
— Я знала, — ответила Зоя.
— Вы наслаждаетесь этим, да? Вниманием? Жильём? Тем, как мы мучаемся?
— Нет. Ни капли.
— А почему не ушли, когда узнали, что мы против? Почему остались?
Зоя достала из сумки старый конверт.
— Это он просил вам передать. Свете. Только на девятый день. Сказал: «Пусть остынет».
Света дрогнула.
Открыла.
Внутри был лист, исписанный знакомым, корявым почерком.
«Доченька. Я знаю, ты не простишь. Но ты никогда не была рядом. Ни в болезни, ни в тишине. Только Зоя не боялась старости. Ты же боялась меня. Моей слабости. Моей нужды. Я люблю тебя. Но я выбрал человека, который рядом. Прости. Папа.»
Руки у Светы задрожали.
Она молча вернула конверт.
— Уходите.
— Хорошо, — кивнула Зоя. — Но знайте: я не враг. Просто вы вовремя не пришли.
***
Прошло три недели.
Светлана не разговаривала с братом — он «предал», он «уступил», он «не бился». Они делили квартиру только на словах, а теперь каждый жил своей злостью. Игорь, честно говоря, выдохся: судиться он не хотел, копаться в завещаниях тоже. Он видел, как отец последние годы угасал. И не Светлана держала его за руку в больнице, не она ездила на такси по ночам за его лекарствами.
Но у неё в голове был один рефрен: «Зоя — чужая. Не имеет права. Мы кровь, мы семья, а она…»
Они встретились снова, случайно. У лифта. Зоя несла пакеты, одна рука в гипсе.
— Что случилось? — не удержалась Света. — Упал кто?
— Да. Я. Скользко было, — тихо ответила Зоя.
— Ну-ну.
Светлана нажала на кнопку, молча. В голове боролись обрывки фраз: «чужая», «предала», «это наша квартира» — и почему-то ещё: «ни ты, ни Игорь не были рядом».
В лифте стояла тишина.
— Сын у меня умер, — вдруг сказала Зоя. — Давно. Он бы был ровесником Игоря. Рак. Ему было девятнадцать. После него я думала — сердце моё больше не откроется.
Светлана смотрела в одну точку. Лифт тянулся вверх как в замедленном фильме.
— Я не хотела ничего. Ни квартиры. Ни денег. Просто… Когда человек в тебе нуждается — ты рядом. А потом он ушёл. А я осталась.
— Почему вы мне это говорите? — голос у Светланы дрогнул.
— Потому что ты ходишь с лицом, как будто я ограбила тебя. А я ничего не брала. Это он отдал.
Лифт остановился. Обе стояли. Молчали.
— Вы не обязаны меня любить. Но, может… Просто не ненавидьте.
Через несколько дней Зою увезли на скорой — давление, сердце, слёзы, одиночество.
Светлана сама не поняла, почему поехала за ней. Привезла халат, тапочки, фрукты. Сидела рядом в палате, пока та спала.
— Папа бы тебя не узнал, — хмыкнула Игорь, когда она рассказала.
— А я, может, и сама себя не узнаю, — ответила она. — Может, я вообще не такая была. Может, я только теперь начинаю быть кем-то другим.
Зоя выздоровела. Вернулась домой. Светлана всё чаще стала заходить. Без злобы. Просто… потому что так было правильно. Потому что в жизни нет ничего чёрно-белого. Потому что чужие люди иногда становятся ближе родных.
Игорь уехал к жене в Тулу. Продали его комнату. На деньги Светлана купила родителям памятник — и поехала на кладбище.
Постояла. Поправила ленту. Сняла сухие листья.
— Знаешь, пап, ты был не святой. Но и я тоже. Может, теперь мы в расчёте?
Ветер подул с востока. Света вздохнула, как будто сбросила с плеч что-то тяжёлое. Развернулась и пошла к машине.
Домой.
В тот самый дом, который она считала «украденным».
Теперь — он просто стал другим.
