— Не могу я так с мамой поступить, понимаешь? Не могу. Да, она сложный человек, но всё же…
Владимир Сергеевич отложил газету и посмотрел на жену. Светлана стояла у окна, обхватив себя руками, словно защищаясь от невидимого холода.
— Светик, твоя мама не сложный человек. Она просто жестокая.
— Не говори так! — вспыхнула Светлана. — Она меня вырастила одна, работала на двух работах…
— И теперь ты должна всю жизнь расплачиваться за то, что она тебя родила?
Владимир помнил, как три года назад познакомился с Раисой Петровной. Тогда он ещё думал, что все матери немного сложные. Его собственная мама, Галина Михайловна, тоже имела свои особенности — могла часами рассказывать о соседях, заставляла есть больше, чем хотелось. Но после знакомства с тёщей понял: между заботливой навязчивостью и откровенной жестокостью — целая пропасть.
Раиса Петровна умела найти болевую точку у любого человека и методично на неё давить. Светлану она называла не иначе как «неудачницей», постоянно напоминая о том, что дочь «ни одного дела до конца не довела». Когда Светлана закончила институт с красным дипломом, мать сказала: «Ну и что, умничка нашлась? Работу-то нормальную найти не можешь».
Работу Светлана нашла. Хорошую, в проектной организации. Раиса Петровна тут же переключилась на новую тему: «Сидишь всё в офисе, замуж выйти некогда. Останешься старой девой».
Когда Светлана вышла замуж, мать заявила: «Ну и зачем тебе этот Владимир? Ни рожи, ни кожи, ни денег особых нет. Могла бы и получше найти».
— Она меня никогда не хвалила, — вдруг тихо сказала Светлана. — Ни разу. Я иногда думаю, что она меня вообще не любит.
— А ты как думаешь — любят ли так?
Светлана не ответила. Она боялась признаться даже себе в том, что уже давно знала ответ на этот вопрос.
Сейчас, когда Светлана была беременна вторым ребёнком, материнская «забота» стала особенно невыносимой. Раиса Петровна регулярно звонила, чтобы напомнить дочери, что та «всегда была болезненной», что «наверняка что-то не так с ребёнком» и что «врачи сейчас ничего не знают».
— Помню, когда Настю носила, — говорила она, — так живот у тебя как-то странно рос. Я уже думала, что родишь урода какого-нибудь.
После таких разговоров Светлана не могла успокоиться по несколько дней. Владимир видел, как жена мучается, и злился всё больше.
— Светик, а что если мы просто перестанем с ней общаться? Совсем.
— Не могу. Она же моя мама.
— А Настя — твоя дочь. И если придётся выбирать между покоем дочери и «долгом» перед матерью, что ты выберешь?
Светлана не успела ответить — зазвонил телефон. Раиса Петровна, как всегда, попала в самое время.
— Светлана, я тут думаю, может, мне к родам приехать? Помочь с внучкой. А то ты одна, мало ли что…
— Мама, у меня есть Володя. И свекровь рядом.
— А, эта твоя свекровь, — фыркнула Раиса Петровна. — Что она понимает? Она же не рожала столько, сколько я. Настю-то я помогла выходить, когда она болела.
Светлана сжала кулаки. Никакой помощи не было — была только критика и нервотрёпка. Когда маленькая Настя болела, именно Галина Михайловна сидела с ней ночами, а Раиса Петровна только звонила и возмущалась, что «неправильно лечат».
— Мама, давай потом поговорим. Я устала.
— Конечно, устала. Всегда ты устаёшь, когда о деле речь заходит. Помню, в школе так же…
Светлана выключила телефон. Руки дрожали.
— Всё, хватит, — Владимир встал и подошёл к жене. — Светик, посмотри на себя. Ты беременная, а трясёшься после каждого разговора с собственной матерью. Это нормально?
— Но она же…
— Она что? Любит тебя? Заботится? Или просто привыкла, что ты — удобная мишень для её яда?
Светлана молчала. Где-то в глубине души она знала, что Владимир прав. Но признать это значило признать, что вся её жизнь была попыткой заслужить любовь человека, который просто не способен любить.
Через месяц родился сын — Данила. Крепкий, здоровый мальчик. Галина Михайловна, как и в прошлый раз, фактически поселилась у них, помогая с домом и старшей дочерью.
— Когда приедет моя мама? — спросила Светлана, когда им исполнилась неделя дома.
— А она собирается? — удивился Владимир.
— Она сказала, что приедет посмотреть на внука.
— Светик, а давай подождём ещё немного? Пока ты окрепнешь?
Но Светлана уже набрала номер.
Раиса Петровна приехала через три дня. Вошла в квартиру и первым делом заявила:
— Что-то он у вас мелкий какой-то. Настя крупнее была.
— Мам, он же мальчик, они обычно…
— Да что ты понимаешь! Я четверых родила, знаю, как дети должны выглядеть. — Раиса Петровна взяла Данилу на руки и покачала головой. — Ну и рожица. Надеюсь, перерастёт.
Владимир сцепил зубы. Галина Михайловна, которая возилась на кухне, замерла.
— А кормишь ты его как? — продолжала Раиса Петровна. — Не так, наверное. Смотри, какой худенький.
— Мам, доктор говорит, что всё в порядке.
— Доктор! Эти доктора сейчас только деньги дерут. Настю-то я сама выходила, без всяких докторов.
Светлана чувствовала, как внутри поднимается знакомое чувство вины и беспомощности. Неужели она правда плохая мать? Неужели что-то делает не так?
— Да и квартира у вас какая-то неуютная, — Раиса Петровна оглядела комнату. — Для детей не приспособлена. Хорошо, что у меня есть дача. Может, Настю на лето ко мне отправить? А то здесь она совсем одичает.
— Настя никуда не поедет, — неожиданно твёрдо сказал Владимир.
— А вы, зять, помолчите. Не ваше дело.
— Моё. Настя — моя дочь.
— Не кровная же!
— Мам, прекрати! — Светлана встала. — Володя — Настин папа. Единственный, которого она знает.
— Ну да, конечно. Настоящий-то от вас удрал, как только узнал, что будет ребёнок. Значит, не дурак был.
В комнате повисла тишина. Данила в руках у Раисы Петровны заплакал.
— Отдайте мне сына, — тихо сказала Светлана.
— Что?
— Отдайте. Мне. Сына. — Голос Светланы звучал удивительно спокойно.
— Светлана, что с тобой? Я же бабушка…
— Нет. Вы не бабушка. Бабушка — это человек, который любит внуков. А вы только что назвали моего сына некрасивым и худым. При нём.
— Да что ты такое говоришь! Он же маленький, не понимает…
— Понимает. Дети всё понимают. Настя поняла, что вы её не любите, когда ей было три года. Она до сих пор боится, что сделает что-то не так.
Светлана взяла сына и прижала к себе. Данила сразу успокоился.
— А теперь уходите.
— Что?! Светлана, ты что, с ума сошла?
— Уходите. И больше не приходите. Не звоните. Не пишите. Мне нужно защищать своих детей. И если для этого нужно выбирать между ними и вами — я выбираю их.
— Да как ты смеешь! Я твоя мать! Я тебя вырастила!
— А я своих детей не буду калечить ради того, чтобы не обидеть вас.
Раиса Петровна стояла посреди комнаты, открыв рот. Впервые в жизни у неё не нашлось слов.
— Светлана, ты пожалеешь об этом. Я твоя мать, и без меня…
— Без вас мне будет гораздо легче. Уходите.
Когда за Раисой Петровной закрылась дверь, Светлана опустилась в кресло. Данила мирно сопел у неё на руках.
— Мам, — подошла Настя, — а теперь у нас будет только одна бабушка?
— Да, солнышко.
— А та тётя больше не будет приходить?
— Нет.
— Хорошо, — серьёзно сказала Настя. — Она очень злая. Я её боялась.
Владимир сел рядом с женой и обнял её.
— Тяжело?
— Очень. Но правильно. Я не хочу, чтобы мои дети росли, думая, что их не любят. Что они недостаточно хороши.
— Они прекрасны. Как и их мама.
Светлана заплакала. Не от горя — от облегчения. Впервые в жизни она чувствовала себя действительно свободной.
Через несколько дней Раиса Петровна пыталась звонить, но Светлана не отвечала. Потом пришло несколько сообщений, полных упрёков и угроз. Светлана удалила их, не читая.
— Не жалеешь? — спросил Владимир.
— Знаешь, я думала, что буду жалеть. Но я смотрю на детей и понимаю — если бы я не остановилась, то через несколько лет Настя боялась бы говорить правду, а Данила рос бы, думая, что он недостаточно хорош. Как я росла.
— А теперь?
— Теперь они будут знать, что любимы. Просто за то, что они есть.
Галина Михайловна, которая молча слушала этот разговор, подошла к невестке и обняла.
— Молодец, дочка. Иногда защитить детей важнее, чем сохранить отношения со взрослыми.
В тот вечер, когда дети спали, Светлана впервые за много лет чувствовала полный покой. Она наконец-то позволила себе стать хорошей матерью, не оглядываясь на то, что скажет собственная мать.
И это было правильно.
