Анна стояла у окна, молча жуя губу, и смотрела, как по серому октябрьскому небу лениво плывут тучи — такие, знаешь, свинцовые, будто кто-то наверху решил устроить генеральную уборку и всё небо накрыл старым одеялом. Где-то на кухне со звоном летели в ящик тарелки — концерт под названием «Свекровь опять хозяйничает в чужой квартире» начался. Без предупреждения, без приглашения, как налоговая в апреле.
Ключи, конечно, когда-то Артём дал — «на всякий случай». А теперь этот случай происходил через день. Или чаще.
Анна затаилась. Даже в спальню боялась зайти — только подумает, что взять носки, — и сразу начинается ораторский вечер под эгидой «Ты ничего не умеешь, девочка моя».
Из её мыслей выдернул голос с характерным хрустом недовольства:
— Анечка, ты почему чашки в шкафу расставила как попало? — Ольга Сергеевна, как всегда, начинала с мелочи. — Ну кто ж так делает? Сначала большие, потом поменьше. Всё должно быть по порядку! И вообще, бардак у тебя везде. ВЕЗДЕ.
Анна шумно выдохнула, как перед прыжком в прорубь. Досчитала до десяти, потом до пятнадцати. Повернулась.
— Ольга Сергеевна, ну я привыкла по-своему. Мне так удобно, — сказала она спокойно. Но голос всё-таки дрогнул. Как при температуре.
— О-о-о, удобно ей! Ну-ну, — фыркнула та, закатывая глаза, как будто собиралась выдавить из себя месседж всему человечеству. — Какая может быть удобность в бардаке? Я вот в твоём возрасте…
Пошло-поехало, — подумала Анна. Сейчас будут байки о том, как она, бедная, одна мыла полы с хлоркой, рожала без анестезии и готовила обеды из одной картошки — и всё это в один день.
Но тут щёлкнула входная дверь.
— О, пополнение, — пробормотала Анна, сдерживая раздражение, как пузырь в кипящем чайнике.
— А где ж нам ещё быть-то? — отозвался Виктор Павлович, проходя в кухню и кидая критические взгляды направо-налево, будто искал, к чему бы прицепиться. — Сын на работе, ты на своей шараге сидишь до ночи, а тут кто-то должен следить, чтобы всё не развалилось.
Анна поправила рукав блузки. Инстинктивно. Каждый такой визит — как аудит, после которого её квалификация как жены аннулировалась.
— Я вот ей как раз и объясняю — вести хозяйство надо по уму, — подхватила Ольга Сергеевна, не теряя ни секунды. — Представляешь, даже чашки расставить не может!
— Говорил я Артёму — рано жениться. Молодая, дура ещё. Вот Верочка, соседка наша… — начал было Виктор Павлович, а у Анны скулы свело от злости.
Верочка. Чудо-Вера. «Вера-лапочка», «Вера-молодец», «Вера бы нас спасла» — вечно живая в разговорах, как привидение в старом доме.
Аня вспомнила день свадьбы. Как наивно она тогда думала, что главное — любить. А всё остальное приложится. Ха! Приложилось. Как кирпич по голове.
Она же сначала старалась. Блюда готовила — по рецептам из интернета, модные. Кафе предлагала. А в ответ:
— Котлеты пережарены, — Ольга Сергеевна со знанием дела.
— В кафе дорого, дома бы приготовила — экономней же, — Виктор Павлович со счетами в голове.
— И если уж убираешься, могла бы хоть спросить как! А не фантазировать, что умеешь, — добивала свекровь.
Тут зазвонил телефон. Артём.
— Да, милый?
— Я задержусь. Завал, понимаешь… — деловой, как будто она — не жена, а секретарша.
— Угу. Тут твои родители…
— Отлично! Значит, ты не одна. Мама, наверное, уже что-то приготовила?
Анна прикрыла глаза. Ну конечно. Уже колдует на кухне своё «полезное». С перловкой, которую только Ольга Сергеевна может есть без слёз.
— Да, готовит…
— Вот и хорошо! Люблю мамину стряпню. Всё, целую, убегаю.
Ещё бы ты её не любил, — мысленно добавила Анна, глядя в телефон, как в пустоту.
— Слышала? — тут же сверкнула голосом свекровь. — Артём любит мою еду. А ты всё «экспериментируешь». То киноа, то булгур. Это вообще жрать можно?
Анна молчала. Молчание — золото. Или, в данном случае, единственный способ не сломать чайник об чью-то голову.
— Кстати, — с невинной интонацией змея, — я тут глянула твои вещи…
— Что? — Анна рванула в спальню, будто пожар начался.
На кровати лежали пакеты. Вещи. Её. Любимые. Короткие юбки, яркие блузки, которые она надевала, когда хотела чувствовать себя живой. Всё сложено. Как на похороны.
— Я отобрала всё, что тебе уже не к лицу, — спокойно заявила свекровь. — Отдай на благотворительность или выкинь. Купим тебе что-нибудь посолиднее. Я магазинчик знаю…
— Вы не имеете права! — Анна буквально кричала.
— Имею! — резко. — Я мать твоего мужа. И хочу, чтобы у него в доме был порядок! А ты… ты только о себе думаешь! Наряды, карьера! А он приходит — квартира пустая, еда — как в тюрьме!
— Вот именно! — появился Виктор Павлович, будто ждал за дверью. — Жена должна думать о муже, а не бегать по этим… ваших этих там… офисах!
Анна смотрела на пакеты. На двух взрослых людей, которые жили по инструкции из прошлого века. И поняла: она больше не может. Всё. Хватит.
Поздно вечером пришёл Артём. Уставший, голодный, жующий котлету с маминой тарелки.
— Артём, нам нужно серьёзно поговорить, — сказала Анна, тихо, но с камнем внутри.
— О чём? — даже не взглянул. Точнее — взглянул, но на котлету.
— О твоих родителях. Они приходят, когда хотят. Командуют. Лезут в мои вещи. Это ненормально.
— Да ну началось опять, — отмахнулся. — Они же из лучших побуждений. Мама помогает. Делится опытом…
— Опытом?! — голос её сорвался. — А копаться в моём белье — это тоже опыт? Подрезать юбки, выбрасывать вещи, командовать — это всё помощь?
— Ну перестань. Давай не будем ссориться. Мама просто старается для семьи…
Анна сидела на кухне и смотрела на Артёма. Точнее, на его жалкую, скукоженную версию, от которой когда-то, пару лет назад, у неё по спине бегали мурашки и дыхание перехватывало. А сейчас — просто человек с поникшими плечами, взглядом куда-то мимо и голосом, напоминающим мяуканье голодного кота.
«Маменькин сынок. Вот кто ты теперь. Даже за меня постоять не можешь, не то что за себя», — с горечью подумала она, наблюдая, как он методично размешивает сахар в чае, будто от этого зависит миропорядок.
Следующие недели — форменный ад. Нет, не ад. Ад — это ещё можно вытерпеть. Это был какой-то бесконечный карнавал идиотизма под лозунгом: «Мы просто хотим как лучше». И, как водится, лучше — это по-своему, по-советски, с душком нафталина и запахом «Беломора».
Ольга Сергеевна, обретя второе дыхание, решила устроить что-то вроде экскурсии по «гнёздышку сына». И каждый день водила очередную Валю, Тамару или Галю в гости — как будто Анна у себя в доме была просто гардеробщицей.
— Смотри, Валечка, какая у них люстра, — с притворной лаской щебетала свекровь, шлёпая тапками по паркету. — Аннушка выбирала, конечно. Но, если честно, я бы поменяла. Совсем не в тему, правда же?
— Ну, да, да… — кивала Валентина Ивановна, с сомнением оглядывая гостиную. — Я бы ещё и ткань на окнах изменила… В наше время молодые жёны советовались. А сейчас — сплошное своеволие.
Анна в это время сидела в спальне, стискивая кулаки так, что костяшки белели. Хотелось выскочить и заорать: «А вы что, совсем офигели? Это вообще-то МОЙ дом!» Но она молчала. Пока. Потому что, как говорится, у каждой тихой воды — целая подводная дивизия.
Из гостиной доносилось:
— А вот тут мы новый диван поставим, — с деловым тоном вещала Ольга Сергеевна. — Этот же вообще никуда не годится.
— Точно-точно, — поддакивала очередная подруга. — Молодёжь мебель выбирать не умеет. Всё по моде, а уюта — ноль!
К тому моменту Анна уже знала: если кто-то из них скажет ещё хоть слово про «уют», она врежет. Сковородкой. Или вазой. Или словом — оно иногда больнее бьёт.
Но и Виктор Павлович не отставал. Его появление по вечерам стало настолько регулярным, что кот уже начинал прятаться под диван при звуке его шагов.
— Вот что я тебе скажу, Артём, — важно начинал свёкор, усаживаясь в кресло как царь на трон. — В семье порядок — это когда старшие уважаются. Мы с твоей матерью жизнь прожили. Мы знаем, как надо.
Артём кивал. Покорно, безэмоционально. Как будто его программировали кивать на слово «порядок».
Анна медленно кипела. Это было не гнев даже, это было — варево. Булькающее, шипящее, с крышкой, которая вот-вот взлетит.
— Сейчас молодёжь совсем не та, — вещал Виктор Павлович, прихлёбывая чай. — Все самостоятельные, все грамотные… А семьи разрушены! Почему? Потому что иерархию нарушают!
— Иерархия, папа, — уныло поправил Артём, даже не глядя на отца.
— Вот-вот. Старшие — наверху, молодые — внизу. А у вас чё? Жена вечно на работе. Мнение своё имеет… Бедный ты, сынок, вымотался весь.
Анна сидела, глядя в стену, и думала: «Кто-нибудь, выключите этот бред…»
В один из вечеров она задержалась. Пришла домой поздно, вымотанная, с ноющей спиной и желанием лечь и умереть. Но вместо покоя — спектакль.
В гостиной — весёлый мужской сбор. Виктор Павлович с друзьями. Рюмки, крошки, какой-то липкий салат на столе. Диван загажен. В воздухе — стойкий запах перегара и маринованных огурцов.
— О, невестушка пришла! — радостно выкрикнул свёкор, будто не видел её неделю. — Где шлялась-то? Всё работаешь?
— Что здесь происходит? — спросила она тихо. Почти шёпотом. Но это был не шёпот. Это был предвестник апокалипсиса.
— А что такого? — развалился Виктор Павлович в кресле. — Нельзя, что ли, отцу с друзьями в доме сына отдохнуть?
— Это МОЙ дом, — отчеканила Анна, сжав сумку так, что та заскрипела.
— Чего?! — свёкор подскочил. — Ты на кого голос повышаешь?! Совсем страх потеряла?!
В этот момент влетела Ольга Сергеевна с тарелкой какой-то дряни:
— Ой! Анечка! Чего ты кричишь на Виктора? Он у нас пожилой человек!
— Она меня выгоняет из квартиры сына! — завопил свёкор, словно его пытали.
— Плохая! Неблагодарная! — взвизгнула свекровь. — Мы сына вырастили, а она… тут командует!
— Где Артём?! — перебила Анна, не слушая.
— А что Артём? — усмехнулся Виктор Павлович. — Сын знает — отец всегда прав!
И тут, как по заказу, в дверях появился Артём. Помятый, с каким-то идиотским выражением на лице, как будто не мог решить, чай ему пить или в туалет сходить.
— Что за шум? — спросил он, потирая глаза.
— Артём! — повернулась к нему Анна. — Это вообще нормально?! Это твоя семья? Или это сборище наглых вторженцев?!
— Ну… папа, конечно, перегнул… — начал он, мямля. — Но ты тоже… могла бы… помягче… Они же мои родители…
И вот тут, в эту секунду, что-то в Анне щёлкнуло. Не хрустнуло — а именно щёлкнуло. Как будто весь этот театр абсурда наконец получил аплодисменты и закрылся.
Она подняла голову, посмотрела в глаза мужу, потом на гостей. Глубоко вдохнула.
— У вас десять минут. Потом вызываю полицию, — спокойно сказала она. Почти ласково. Как будто просила не шуметь после одиннадцати.
В комнате повисла тишина такая, что даже холодильник в кухне, казалось, затаился, чтобы не мешать. Только старенькие часы на стене щёлкали, как будто дразнили всех: ну-ну, чего молчим-то?
Ольга Сергеевна посерела и вцепилась в край стола, как будто её сейчас унесёт ветром из зоны комфорта. Виктор Павлович, тяжело дыша, медленно встал с кресла, кулаки сжал так, что даже кожа побелела.
— Ты ох*ела, что ли? — сквозь зубы процедил свекор, будто в аптеке таблетки выдаёт.
Анна молча вытащила телефон из кармана и положила его на стол, как пистолет на дуэли. Лицо — камень, голос — лёд.
— Девять минут, — сообщила она, глядя в глаза каждому, словно объявила воздушную тревогу.
— Ты в своём уме?! — Ольга Сергеевна аж закашлялась от возмущения, будто косточкой поперхнулась. — Мы родители твоего мужа! Ты не имеешь права…
— Имею, — спокойно отрезала Анна, даже не моргнув. — Квартира моя. Не «наша», не «семейная». Моя. Я её купила, я тут живу, я тут и правила устанавливаю. Всё, цирк закрыт.
Артём, наконец, понял, что это не репетиция. Всё настоящее. И жена вдруг какая-то… другая. Не та, с которой он жил, а будто новая модель с апгрейдом.
— Ань, ну давай поговорим, — попытался он сделать шаг навстречу, словно знал, что наступил не туда. — Ну, это уже чересчур…
— Чересчур? — Анна повернулась к нему с таким лицом, как будто он предложил ей борщ с бананом. — Чересчур — это когда твоя мать лезет ко мне в бельё. Чересчур — когда твой отец в трусах по квартире ходит и ещё мне указывает, куда мне ходить. Чересчур — когда у меня в спальне чужие голоса, а я молчу. Но больше не буду.
— Ты… ты вообще кто такая, чтоб нас учить? — визгнула Ольга Сергеевна, голосом, как у чайника на взводе. — Мы же для вас как кони впахивали! А ты…
— Восемь минут, — перебила Анна с убийственной вежливостью, даже не глядя на неё. — Лучше собирайтесь. Пока по-хорошему.
Виктор Павлович шагнул к ней, навис, как шкаф из семидесятых.
— Ты за это ответишь. Артём, ты что, будешь стоять, как мебель?! Скажи ей уже, кто тут в доме главный!
Артём вяло попытался вставить что-то разумное, но оно застряло где-то между «Аня, подожди» и «папа, не кипятись». Он смотрел на жену — и не узнавал. Не было уже той доброй девочки с вечной улыбкой и зажатым «ну ладно». Стояла взрослая, усталая женщина, и в глазах у неё было: всё, хватит, кончился лимит на терпение.
— Анечка, ну правда, давай без этого, — попытался он ещё раз, уже мягче. — Они же с добром… Они просто хотели помочь…
— Артём, — её голос вдруг стал совсем тихим, но в этой тишине было страшнее, чем в любом крике, — я устала. Не от работы, не от проблем. От вас всех. От вечного: «Аня, подожди», «Аня, потерпи», «Аня, ты чего раздуваешь?» Устала быть мебелью в своей собственной жизни.
— Но это же мои родители! — вскрикнул он, как будто этим можно было что-то отыграть назад.
— Вот именно, — Анна кивнула, и в этом кивке было всё понятно, давай, собирай манатки. — Твои. Не мои. Я с ними не подписывалась жить под одной крышей. Я с тобой замуж шла, а не на родительский комитет.
— Ах ты… — заорала Ольга Сергеевна, — неблагодарная сучка! Вот, сынок, посмотри, кого ты в дом привёл! Да мы…
— Семь минут, — ровно отрезала Анна, глядя в телефон. — Лучше бегом. А то дальше будет громко.
Свекры переглянулись. Переглянулись так, будто в голове у обоих всплыло вот это мы вляпались… И что самое страшное — она ведь не шутит.
Молча, сжатые, как несвежие пирожки на вокзале, начали собирать свои вещи. Даже друзья Виктора Павловича, которые до этого тихо шептались в углу, внезапно поняли, что им срочно надо в магазин за молоком — и тихо ускользнули из квартиры.
Десять минут спустя дверь с глухим хлопком захлопнулась. Всё. Исчезли. Как страшный сон. Только Артём остался стоять в центре гостиной, как потерянный багаж на ленте.
— Ань… — начал он, но не успел.
— Уходи, — голос у неё был тихий, почти шепот. — Просто уйди. Без слов. Без объяснений. Как в кино, только без музыки.
На следующий день Артём приперся снова. Как школьник после двойки: стоял у двери, нажимал звонок, бубнил что-то под нос. Но дверь так и не открылась. Потому что там уже был новый замок. И заявление на развод — уже лежало у Анны в сумке.
Процедура развода прошла на удивление быстро. Прямо как в песне: «без боли, без слёз, без истерик». Ни он, ни его мамочка с папочкой больше не совались. Видимо, дошло.
Прошло полгода.
Анна сидела в кафе, потягивала капучино, в глазах — лёгкость, на лице — то самое выражение, когда ты впервые за долгое время можешь просто молчать, и тебе не говорят: «чё ты молчишь, нормальные люди так не делают.»
— Ну и как ты теперь? — спросила Марина, откусывая круассан как будто мстила ему.
Анна улыбнулась:
— Прекрасно. Честно. Да, брак распался. Но я, чёрт возьми, себя нашла. Это как… проснуться после тяжёлого сна и понять, что живёшь.
— И не жалеешь?
Анна качнула головой, глядя в окно, где кто-то спешил, ругался в наушники и тащил собаку, которая упёрлась в землю, как танк.
— Жалею только об одном, — она повернулась к подруге и рассмеялась. — Что не выгнала их раньше. На пару лет так, минимум.
Они рассмеялись. А Анна подумала: жизнь — она как шкаф из IKEA. Сначала всё непонятно, потом всё тяжело, а потом вдруг — оп, и полка стоит. Главное — выбросить лишние детали.
И начать заново.
