Алина проснулась от скрипа половиц в коридоре. Пять утра. Свекровь снова бродила по квартире, как призрак собственной важности. Уже третью неделю. Третью неделю её размеренная жизнь превратилась в театр абсурда, где она играла роль статиста в собственном доме.
— Алиночка, — раздался голос из кухни, сладкий, как пирожное с истёкшим сроком годности. — А где у вас сковородки хранятся? Хочу блинчики Мишеньке сделать.
Мишенька — это её шестилетний сын. И блинчики он не ест с тех пор, как в три года объявил их «скользкими и противными». Но Галина Петровна, свекровь, об этом либо не помнила, либо принципиально игнорировала.
— В нижнем шкафу слева, — отозвалась Алина, натягивая халат. Ещё одно утро, которое начнётся не с кофе и новостей, а с объяснений, где что лежит в её собственной кухне.
Дмитрий уже встал, стоял у окна в одних трусах и почёсывал живот, разглядывая двор. Тридцать восемь лет, инженер-строитель, и при виде матери превращался в семилетнего мальчика, который боится получить подзатыльник за разбитую чашку.
— Твоя мама опять встала в пять, — тихо сказала Алина, подходя к нему.
— Она привыкла рано вставать. В деревне всегда так.
— Дима, мы живём не в деревне. И она живёт не в деревне уже лет двадцать.
— Не начинай с утра, пожалуйста.
В голосе мужа прозвучала та усталость, которую Алина научилась распознавать за десять лет брака. Усталость человека, зажатого между двумя женщинами, каждая из которых считает себя правой. Только одна из них действительно была права, а вторая просто была матерью.
Из кухни донёсся звук шкафа, который захлопнули слишком сильно, и недовольное циканье.
— У вас тут такой беспорядок, Алиночка! Как вы готовите в таком хаосе?
Алина сжала кулаки. Её кухня была образцом порядка. Каждая баночка со специями имела своё место, посуда сияла, холодильник был укомплектован по спискам, которые она составляла каждую неделю. Но за три недели пребывания родителей Димы всё смешалось, переставилось и обросло чужими привычками, как старое дерево плющом.
— Мамочка, не трогай ничего, пожалуйста, — донёсся из кухни голос Димы. — Алина всё разложила, как ей удобно.
— Ай, Димочка, я же хочу помочь! Вижу, как Алиночка устала. Молодые мамы не умеют правильно хозяйство вести.
Алина почувствовала, как в висках начинает пульсировать. Молодые мамы. Ей тридцать три года. Она работает финансовым аналитиком, ведёт дом, воспитывает сына и ухаживает за мужем. Но в глазах Галины Петровны она навсегда останется неопытной девчонкой, которая не знает, как правильно варить борщ и гладить рубашки.
t.me
Лучшие рецепты от Replook 🥗
Сергей Иванович, свёкор, появился в дверях спальни в пижаме, растрёпанный и недовольный.
— Галя, чего шумишь? Люди спят ещё.
— Завтрак готовлю. Внуку полезно рано кушать, растёт ведь.
— Ваш внук спит до восьми, — сказала Алина, выходя в коридор. — И завтракает овсянкой с фруктами, а не блинами.
— Овсянкой? — Галина Петровна выглянула из кухни с ложкой в руке, будто с оружием. — Детям нужно сытное питание! Блины с молочком, с маслицем. А не эта… овсянка.
— Мама, — попробовал вмешаться Дима, — у Толика аллергия на молоко, помнишь?
— Какая аллергия? Ерунда это всё! В наше время детей не баловали выдуманными болезнями. Молоко — это здоровье!
Алина развернулась и пошла в ванную. Ещё десять минут этого разговора, и она скажет что-то, о чём потом будет жалеть. Или не будет жалеть. Что ещё хуже.
В ванной она включила воду и постояла, глядя на своё отражение. Усталое лицо, тёмные круги под глазами, напряжённые плечи. За три недели она постарела на три года.
Когда они приехали, Дима сказал: «На пару дней, максимум на неделю. Маме нужно к кардиологу, а папе — к урологу. В их городке таких врачей нет». Она поняла. Родители есть родители. Тем более, что квартира трёхкомнатная, места хватит.
Но пара дней превратилась в неделю, неделя — в две, а теперь вот уже третья. И с каждым днём жизнь всё больше напоминала оккупацию.
Галина Петровна вставала в пять утра и начинала «наводить порядок». Переставляла вещи с места на место, мыла уже чистую посуду, перекладывала продукты в холодильнике «по правилам». Готовила еду, которую никто не ел, и обижалась на «неблагодарность». Лезла к Толику с наставлениями о том, как нужно себя вести, что носить и что есть.
А Сергей Иванович обосновался в гостиной с телевизором. Смотрел новости на полную громкость, переключал каналы каждые две минуты и комментировал всё происходящее на экране голосом, который, казалось, был слышен в соседних домах. По вечерам он «проветривался» на балконе, курил и чесал живот, в одних трусах, на виду у соседей.
— Алиночка, — раздался голос из кухни, — а Толичка где? Пора завтракать!
Алина выглянула из ванной.
— Бабушка, сын спит. И зовут его не Толичка, а Толя.
— Ой, какая ты серьёзная! Толичка — это ласково. Внуков нужно баловать!
— Не нужно его баловать. У него есть режим.
— Режим? — Галина Петровна всплеснула руками. — Детство — не казарма! Ребёнок должен радоваться жизни!
Толя появился в коридоре, растрёпанный и сонный, в пижаме с роботами.
— Мам, а почему бабушка кричит?
— Не кричу, внучек, готовлю завтрак! Блинчики! Вкусные-превкусные!
— Я не буду блинчики, — буркнул Толя. — Я буду овсянку с бананом.
— Овсянку? — Галина Петровна повернулась к Алине с обвиняющим взглядом. — Видишь? Ребёнок не знает вкусной еды! Это всё твоё воспитание.
— Мое воспитание заключается в том, чтобы мой сын ел здоровую пищу и не страдал от аллергии, — спокойно ответила Алина.
— Толичка, иди к бабушке, я тебе блинчик дам попробовать. Один маленький.
— Не хочу блинчик.
— Хочешь, хочешь! Просто не знаешь ещё. Попробуешь — полюбишь!
Алина видела, как сын напрягся. Он не любил, когда его принуждали есть что-то против воли. Это была одна из его особенностей, с которой они научились жить. Но Галина Петровна, видимо, считала, что её материнский опыт даёт ей право игнорировать особенности внука.
— Мама, — сказал Дима, выходя из спальни уже одетый, — Толя сказал, что не хочет. Не настаивай.
— Не хочет? Дети всегда говорят, что не хотят полезного! А потом едят только сладости и болеют. Вот у соседки внук…
— Мам, прекрати, пожалуйста.
В голосе Димы появилась та самая нотка, которая означала: ещё чуть-чуть, и он взорвётся. Но Алина знала, что взрыв будет направлен не на мать, а на неё. Потому что на мать он взрываться не умел.
Толя прижался к Алине.
— Мам, а когда бабушка с дедушкой уедут?
Вопрос повис в воздухе, как приговор. Галина Петровна замерла с лопаткой в руке. Сергей Иванович прекратил комментировать новости. Дима стоял и смотрел в пол.
— Толя, не говори так, — тихо сказала Алина. — Бабушка и дедушка наши гости.
— Но они живут здесь уже долго. И бабушка переставляет мои игрушки. А дедушка очень громко смотрит телевизор, когда я делаю уроки.
— Толичка! — воскликнула Галина Петровна. — Как так можно говорить про бабушку? Я же для тебя стараюсь!
Толя спрятался за Алину.
— Всё, хватит, — сказал Дима. — Толя, извинись перед бабушкой.
— За что? — удивилась Алина. — За то, что он сказал правду?
— Алина, не при ребёнке.
— А при ком тогда? Мы уже три недели живём в состоянии постоянного стресса. Толя не может нормально делать уроки, я не могу работать дома, а ты…
— А что я?
— А ты делаешь вид, что ничего не происходит!
Сергей Иванович покашлял.
— Может, не стоит семейные дела при ребёнке обсуждать?
— А может, стоит обсуждать именно при ребёнке? — резко ответила Алина. — Может, пора всем понять, что у этого ребёнка тоже есть право голоса в том, как организована его жизнь?
— Алиночка, — вмешалась Галина Петровна, — мы же не посторонние люди. Мы семья.
— Семья — это мы с Димой и Толей. А вы — гости. Гости, которые задержались.
Тишина. Даже телевизор в гостиной замолчал, будто чувствуя напряжение.
— Алина, извинись, — тихо сказал Дима.
— За что?
— За грубость.
— За какую грубость? За то, что я сказала правду? Или за то, что защищаю своего сына и своё право жить в собственном доме так, как мне удобно?
— За то, что ты разговариваешь с моими родителями как с…
— Как с кем, Дима? Договаривай.
Он не договорил. Просто развернулся и пошёл в спальню.
Алина посмотрела на Толю. Мальчик стоял, прижавшись к ней, и смотрел большими глазами. Он всё понимал. В свои шесть лет он понимал больше, чем его отец.
— Толя, иди завтракай, — сказала она. — Я сделаю тебе овсянку.
— А можно я сам сделаю?
— Конечно.
Они пошли на кухню. Галина Петровна стояла у плиты с обиженным видом и переворачивала блины, которые никто не будет есть.
— Галина Петровна, — сказала Алина, — мы можем поговорить?
— О чём тут говорить? — не оборачиваясь, ответила свекровь. — Я же посторонняя. Гость.
— Вы не посторонняя. Вы мать моего мужа. И бабушка моего сына. Но у нас есть свой уклад жизни.
— Какой уклад? Ребёнок овсянку ест, как лошадь. Игрушки разбросаны по всей квартире. Муж с утра до ночи на работе, приходит — сразу к телевизору. А ты…
— А что я?
— А ты холодная какая-то. Неласковая. Семью создавать — это не только права иметь, но и обязанности.
Алина почувствовала, как что-то внутри неё сжимается в тугой узел.
— Какие обязанности?
— Заботиться о близких. О муже. О его родителях. Уважать старших.
— А обо мне кто должен заботиться?
Галина Петровна наконец обернулась.
— О тебе муж заботится. Работает, деньги домой приносит.
— Я тоже работаю. И деньги приношу. И дом веду. И ребёнка воспитываю. И готовлю, и стираю, и…
— Это женские обязанности.
— А мужские?
— Мужские — деньги зарабатывать. И родителей уважать.
Толя тем временем достал хлопья и молоко. Безлактозное молоко, которое Алина специально покупала. Он делал всё очень аккуратно, старательно. И Алина вдруг поняла, что он таким стал не просто так. За три недели он научился быть незаметным, чтобы не попадать под «заботу» бабушки.
— Толичка, дай я тебе помогу, — кинулась к нему Галина Петровна.
— Не надо, бабушка, я сам умею.
— Не умеешь! Дети не умеют правильно молоко наливать.
— Умею! — сказал Толя уже громче.
— Галина Петровна, пусть сын сам завтракает, — твёрдо сказала Алина. — Он умеет.
— А если разольёт?
— Вытрем.
— А если…
— Галина Петровна! Пожалуйста.
Свекровь обиженно отошла к плите и начала складывать блины в стопку. Толя завтракал молча, время от времени косясь на бабушку. Алина пила кофе и чувствовала, как усталость накатывает волнами.
Дима вышел из спальни, уже в куртке.
— Я пошёл на работу.
— Димочка, — позвала мать, — а блинчики? Я специально делала.
— Некогда, мам. Опаздываю.
Он поцеловал Толю в макушку, коротко обнял Алину и ушёл. Без объяснений. Без попыток что-то решить. Просто ушёл.
Алина доела кофе и начала собирать Толю в школу. Галина Петровна вертелась рядом, пыталась «помочь» — не то портфель проверить, не то шапку поправить.
— Толичка, а у тебя в школе сегодня физкультура? Может, дополнительную футболку положим?
— У меня есть запасная в школьном шкафчике, — ответил мальчик.
— А вдруг забыл?
— Не забыл.
— А всё равно положим. На всякий случай.
Толя посмотрел на маму. В его глазах было столько терпения, что Алине стало больно.
— Бабушка, не нужно дополнительную футболку, — сказала она.
— Алиночка, я же лучше знаю! У меня сын вырос.
— Ваш сын вырос тридцать лет назад. А мой сын растёт сейчас. И я знаю, что ему нужно.
— Ой, какая ты…
— Какая?
— Упрямая.
Толя ушёл в школу. Алина осталась с родителями мужа в квартире, которая больше не казалась домом. Сергей Иванович включил телевизор и устроился в кресле. Галина Петровна принялась мыть посуду, которая уже была чистой.
— Галина Петровна, — сказала Алина, — давайте честно поговорим.
— О чём?
— О том, когда вы планируете уехать.
Свекровь выпрямилась, не оборачиваясь.
— А мы тебе мешаем?
— Честно? Да.
— Понятно.
— Вы не понимаете. Я не против того, чтобы вы приезжали. Но у нас есть свои привычки, свой ритм жизни.
— У нас тоже есть привычки.
— Но это наш дом.
— И что?
— И то, что здесь должны действовать наши правила.
Галина Петровна наконец обернулась. Лицо у неё было холодным и обиженным.
— Значит, мы лишние.
— Вы не лишние. Но вы гости.
— Гости на три недели?
— А сколько должны быть гости? Полгода? Год?
— Мы родители!
— Родители взрослого мужчины, у которого есть своя семья!
— Своя семья… — Галина Петровна вытерла руки полотенцем. — А мы что, чужие?
— Вы не чужие. Но вы не можете диктовать, как жить в нашем доме.
— Мы не диктуем! Мы помогаем!
— Ваша помощь превратила нашу жизнь в кошмар!
Слова вылетели сами собой. Алина не хотела говорить так резко, но устала от дипломатии.
Сергей Иванович убавил звук телевизора.
— Что значит — в кошмар? — спросил он.
Алина повернулась к нему.
— Это значит, что я не могу нормально работать дома, потому что постоянно кто-то шумит. Толя не может делать уроки, потому что телевизор орёт на всю квартиру. Я не могу готовить, потому что на кухне постоянно кто-то что-то переставляет. Мы с мужем не можем нормально поговорить, потому что постоянно кто-то вмешивается в разговор!
— Ну и что нам делать? На улицу идти? — спросил Сергей Иванович.
— Ехать домой, — спокойно сказала Алина.
— Куда домой? К каким врачам? У нас в городе нет таких врачей!
— За три недели вы могли обойти всех врачей в Москве!
— А если нужно повторное обследование?
— Тогда приедете ещё раз.
— А если нужно лечь в больницу?
— Ложитесь.
— А где жить во время лечения?
Алина поняла, что разговор зашёл в тупик. Потому что на каждый её аргумент находился контраргумент. И так до бесконечности. Это была игра, в которой она не могла выиграть.
— Хорошо, — сказала она. — Живите сколько хотите. Но тогда договоримся о правилах.
— О каких правилах?
— Во-первых, на кухне ничего не трогать. У меня всё разложено системно.
— А если я хочу приготовить?
— Готовьте, но после готовки возвращайте всё на место.
— А откуда я знаю, где какое место?
— Спросите.
Галина Петровна вздохнула.
— Хорошо. Что ещё?
— Телевизор не громче того уровня, на котором я его оставляю.
— А если плохо слышно?
— Используйте наушники. Или сделайте погромче на пять минут, послушайте новости и убавьте обратно.
Сергей Иванович пожал плечами.
— Ладно.
— В-третьих, с Толей никаких экспериментов с едой. У него аллергия и особенности пищеварения.
— А если он захочет попробовать?
— Если захочет — попробует. Но принуждать не нужно.
— А как же баловать внука?
— Можно баловать его вниманием. Почитать книжку, поиграть в настольную игру.
— А подарки?
— Мелкие подарки — пожалуйста. Но предварительно со мной согласовать.
Галина Петровна кивнула, но Алина видела, что она не согласна. Просто смирилась.
— Что-нибудь ещё? — спросила свекровь.
— Пожалуй, всё.
Но Алина понимала, что это не решение. Это временное перемирие. Которое продлится ровно до тех пор, пока кто-нибудь не нарушит договорённости. А нарушат их обязательно. Потому что люди не меняются за одну беседу.
Вечером Дима пришёл поздно, усталый и мрачный. Толя уже спал. Родители смотрели телевизор в гостиной — на умеренной громкости, что было уже прогрессом.
— Как дела? — спросил муж, переодеваясь.
— Поговорили с твоими родителями. Договорились о правилах.
— И что?
— Посмотрим, как будет работать.
Дима сел на кровать.
— Алин, я понимаю, что тебе тяжело.
— Понимаешь?
— Да. Но они мои родители.
— И что?
— И то, что я не могу их выгнать.
— А я могу выгнать?
— Ты не выгоняешь. Ты просто… устанавливаешь границы.
— Дима, а ты помнишь, какая у нас была жизнь до их приезда?
Он помолчал.
— Помню.
— И какая сейчас?
— Сложная.
— Сложная — это мягко сказано.
— А что делать? Они же не специально.
— Дима, ты взрослый мужчина. У тебя есть семья. Жена и сын. Мы должны быть твоими приоритетами.
— Вы мои приоритеты.
— Тогда почему я чувствую себя чужой в собственном доме?
Дима лёг на кровать и закрыл глаза.
— Не знаю.
— А я знаю. Потому что ты боишься конфликта с родителями. И поэтому позволяешь им делать что угодно.
— Я не позволяю.
— Позволяешь. Молчишь, когда мать лезет к Толе с едой, которую он не переносит. Молчишь, когда отец орёт телевизором. Молчишь, когда мать переставляет вещи на кухне.
— Я не молчу. Я пытаюсь мирно решать.
— Мирно — это когда все стороны идут на компромиссы. А у нас идём на компромиссы только мы с Толей.
Дима открыл глаза и посмотрел на неё.
— А что ты предлагаешь?
— Поставить чёткие временные рамки. Ещё неделя — и они едут домой.
— А если им нужно к врачам?
— Пусть приезжают на приём и уезжают в тот же день.
— Это дорого.
— А наши нервы ничего не стоят?
— Алин…
— Что, Алин?
— Они старые. Им тяжело.
— Им шестьдесят два и шестьдесят пять. Это не старость. И если им тяжело жить самостоятельно, то это их проблемы, которые нужно решать, а не перекладывать на нас.
Дима сел на кровати.
— Ты предлагаешь бросить родителей?
— Я предлагаю сохранить семью.
— Родители — тоже семья.
— Родители — это семья, из которой ты вышел. А мы с Толей — семья, которую ты создал. И именно её нужно защищать.
Они помолчали. Из гостиной доносился звук телевизора и негромкий разговор.
— Дай им ещё немного времени, — попросил Дима. — Может быть, всё уладится.
— Дима, уже три недели. Ничего не улаживается. Становится только хуже.
— Почему хуже?
— Потому что они привыкают. И начинают чувствовать себя хозяевами.
— Это их внук тоже.
— И что?
— И то, что они имеют право участвовать в его воспитании.
— Участвовать — да. Но не диктовать правила.
— Они не диктуют.
— Диктуют. И ты это прекрасно знаешь.
Дима лёг обратно и уставился в потолок.
— Что ты хочешь от меня?
— Чтобы ты защитил свою семью.
— От кого? От родителей?
— От любого, кто нарушает наш покой.
— Даже от родителей?
— Даже от родителей.
Он повернулся к ней.
— А если я не смогу?
Алина почувствовала, как внутри неё что-то оборвалось. Тонкая ниточка, которая называется терпением.
— Тогда мне придётся защитить её самой…
***
Спустя неделю родители съехали, Алина смогла отстоять свои границы и границы своей семьи.
