Телефон зазвонил в десять вечера. Анна вздрогнула и отложила недочитанный роман. Из книги выпала фотография — старый снимок, где они с Михаилом стоят на фоне моря, счастливые и влюбленные. Когда же это было? Пять лет назад? Или шесть? Где-то в той прошлой жизни, когда ей казалось, что создать семью с Михаилом — это начало чего-то безоговорочно светлого.
Настойчивый звонок продолжался. На экране высветилось «Л.П.» — Людмила Петровна никогда не звонила просто так. Особенно в десять вечера.
— Анечка, дорогая, как хорошо, что ты взяла трубку, — голос свекрови был неестественно высоким, с тем особым дребезжащим оттенком тревоги, который Анна за годы брака научилась распознавать с первой ноты.
Она глубоко вдохнула, стараясь унять раздражение. Людмила Петровна звонила минимум трижды в неделю с «неотложными» поводами: то сломанным краном, то неработающим телевизором, то «странными типами» в подъезде. Но в последнее время в этих звонках стало отчетливо звучать что-то новое — холодная подозрительность.
— Что случилось, Людмила Петровна? — она постаралась, чтобы голос звучал нейтрально.
— Ты слышала, да? — в голосе свекрови зазвучали обвиняющие нотки. — Нет, ты не могла… Или Мишенька тебе всё рассказал?
Анна потерла висок, чувствуя, как рождается знакомая тупая боль.
— О чём вы?
— Михаилу написала какая-то женщина! — выпалила свекровь. — В этой… как её… в Одноклассниках! Представляешь? У неё на фотографии такое декольте, что просто неприлично! Я случайно увидела, когда заходила пыль протереть в его кабинете.
«Случайно, конечно», — подумала Анна. В доме Людмилы Петровны не существовало запертых ящиков или личных границ. Для неё самой, похоже, это понятие тоже было пустым звуком.
— И что она пишет? — спросила Анна, хотя на самом деле ей было безразлично. За годы брака с Михаилом она поняла: главной женщиной в его жизни всегда будет не она, а мать.
— Не знаю! — в голосе свекрови зазвучала обида. — Он заметил, что я видела, и пароль поменял, представляешь? У нас никогда не было секретов, а тут… — голос свекрови дрогнул. — Ты бы поговорила с ним, Анечка. Он тебя послушает.
«Послушает? Миша?» — Анна чуть не рассмеялась. Послушный Михаил существовал только в отношениях с матерью. С женой он вёл себя с отстраненной учтивостью человека, для которого брак — что-то вроде необременительной формальности.
— Хорошо, Людмила Петровна, — сказала она, просто чтобы закончить разговор. — Я поговорю.
— Только не говори, что я звонила! — спохватилась свекровь. — Скажи, что сама заметила.
Анна положила трубку и подошла к окну. Серые девятиэтажки, унылый осенний дождь — всё сливалось в одну безрадостную картину. Внизу, на темной стоянке, стояла их новая машина — подарок Людмилы Петровны на день рождения Михаила. Анна хотела выбрать синюю, но свекровь настояла на черной. «Мужчина должен ездить на солидной машине», — безапелляционно заявила она, и Михаил, конечно, согласился.
Когда Михаил вернулся домой, от него пахло незнакомым парфюмом. Не женским — скорее, дорогим мужским одеколоном, которым он обычно не пользовался. Анна заметила это, как замечала многие мелочи в последние месяцы: новые запонки, ранние уходы на работу, поздние возвращения, взгляд, который скользит сквозь неё, словно она — часть интерьера.
— Мама опять звонила? — Михаил бросил портфель на тумбочку и с облегчением опустился в кресло.
Анна замерла, удивленная его проницательностью. Обычно муж не замечал таких деталей.
— Почему ты так решил?
— По твоему лицу, — он криво усмехнулся. — У тебя после её звонков всегда такое выражение… как будто тебя заставили съесть лимон. Целиком.
Эта внезапная наблюдательность настораживала. Анна поставила перед ним чашку чая — ромашкового, с мёдом, как он любил. Михаил взял чашку и поморщился, словно ожидал чего-то другого.
— О чём на этот раз? — спросил он.
Анна села напротив, ощущая странное спокойствие. В последние месяцы между ними словно образовалась пропасть — и сейчас она почувствовала, что готова заглянуть в неё.
— О женщине с глубоким декольте из «Одноклассников».
Михаил едва заметно вздрогнул. На секунду в его глазах промелькнуло что-то похожее на страх, но он тут же рассмеялся — слишком громко и наигранно.
— Ты шутишь? — его пальцы крепче сжали чашку. — Она что, следит за моими соцсетями?
— А ты удивлён? — Анна пожала плечами. — Помнишь, как она нашла твою переписку с клиентами и позвонила тому бизнесмену, который задерживал оплату? «Молодой человек, вы зачем моего сына обманываете?»
Михаил поставил чашку на столик. Его руки, заметила Анна, едва заметно дрожали.
— Я думал, она успокоилась после того разговора.
Анна смотрела на него, отмечая, как изменилось его лицо за последний год: углубились морщины между бровями, появилась горькая складка возле рта. Сорокалетний директор IT-компании всё больше напоминал затравленного подростка.
— Миш, — она помедлила, подбирая слова, — так кто эта женщина?
— Какая женщина? — он уставился в окно. — А, из соцсетей. Никто. Бывшая одноклассница. Отправила стандартное «привет, как дела», я ответил, и всё.
— И из-за этого ты сменил пароль?
В гостиной повисла тишина. Анна слышала, как тикают настенные часы — подарок свекрови на новоселье: безвкусный, громоздкий хронометр с боем, выбранный, как и всё в их квартире, Людмилой Петровной.
— Нет, — Михаил поднял на неё глаза, и она с удивлением заметила в них что-то похожее на решимость. — Я сменил пароль, потому что нашёл мамин телефон у себя в кабинете. Она копалась в моих документах, Ань.
Анна молчала. Сейчас, в этот миг откровенности, она понимала, что не знает, что сказать. Что-то в поведении Михаила менялось, словно ледяная корка начинала трескаться после долгой зимы.
— Знаешь, я устал, — продолжил он, и в его голосе звучало странное облегчение. — Тридцать семь лет жизни по маминым правилам — это слишком долго. Я даже женился, потому что она считала, что пора. И на тебе — потому что ты ей понравилась. Удобная, хозяйственная, не будешь перечить.
Анна почувствовала, как холодеет внутри от этих слов. Пять лет брака, а она впервые слышит правду.
— Она хотела копию себя, — продолжал Михаил, глядя куда-то сквозь Анну. — Женщину, которая посвятит себя мне, как она — а я буду вечным мальчиком, её мальчиком. Но я… — он запнулся, словно ему было трудно произнести эти слова, — я не хочу больше быть её мальчиком. И не хочу жить по чужим правилам.
Анна молчала, глядя на человека, которого, как ей вдруг стало ясно, она совершенно не знала.
— Эта женщина из Одноклассников — она ничего для меня не значит, — он встал и подошёл к окну, глядя на темную стоянку. — Но есть другая. Я познакомился с ней полгода назад, на конференции. Она… она другая, Ань. Рядом с ней я чувствую себя не маминым мальчиком, не твоим мужем, а просто… собой.
Комната словно наполнилась холодным ветром. Анна почувствовала, как внутри что-то надломилось — не сердце, что-то глубже и важнее.
— И что ты собираешься делать? — её голос прозвучал неожиданно спокойно.
Михаил обернулся, глядя на неё с каким-то новым выражением — смесью сожаления и облегчения.
— Я не знаю. Но я больше не могу так жить.
Воскресный обед у Людмилы Петровны был традицией, нерушимой, как смена времён года. Каждую неделю они приезжали в маленькую двушку на окраине, где Михаил вырос, ели неизменный борщ, котлеты с пюре и домашний пирог, а потом слушали истории о соседях, болезнях и росте цен.
Но сегодня что-то неуловимо изменилось.
Людмила Петровна, как всегда, суетилась у плиты, гремела кастрюлями и поправляла седеющие волосы, собранные в аккуратный пучок. На ней было старое, но безупречно отглаженное платье цвета бордо — она всегда «принаряжалась» к их приходу, словно встречала особо важных гостей.
— Мишенька, слава богу, вы приехали! — воскликнула она, когда они вошли. — А я уже начала волноваться. На дорогах сейчас такое творится!
Кухня была пропитана запахами еды и лекарств. На подоконнике стояла армия пузырьков и баночек — Людмила Петровна всегда лечилась, переходя от одного недуга к другому с постоянством маятника.
— Анечка, ты что-то бледная сегодня, — заметила свекровь, расставляя тарелки с борщом. — Может, витаминчиков попьёшь? У меня есть хорошие, импортные. По пятьсот рублей коробочка, но для здоровья ничего не жалко!
— Спасибо, но я в порядке, — Анна натянуто улыбнулась.
После того разговора с Михаилом прошла неделя. Неделя неловкого молчания, наигранной нормальности и неизвестности. Собралась ли она упаковать чемоданы и уйти? Готов ли он вернуться к своей новой любви? Они не обсуждали это — словно, проговорив, можно было сделать ситуацию реальной.
— Ты говоришь, а сама не следишь за здоровьем, — Людмила Петровна бросила тревожный взгляд на сына. — Мишенька, ты должен проследить, чтобы она к врачу сходила. Женщинам нельзя запускать здоровье, это я тебе как медсестра с тридцатилетним стажем говорю.
Внезапно Михаил поднял глаза от тарелки. Его взгляд был странно сосредоточенным, словно он принял какое-то решение.
— Мама, — сказал он тихо, но твёрдо, — Аня взрослый человек и сама решает, когда ей идти к врачу.
Людмила Петровна замерла с половником в руке. По кухне словно пробежала лёгкая дрожь.
— Я просто беспокоюсь о ней, — сказала она с интонацией обиженного ребёнка. — Я же как лучше хочу.
— Я знаю, — кивнул Михаил. — Но иногда твоя забота бывает… чрезмерной.
В комнате повисла тяжёлая тишина. Анна чувствовала, как напряглись плечи свекрови, как изменилось её дыхание — словно перед бурей.
— Чрезмерной? — тихо переспросила Людмила Петровна. — То есть моя любовь к тебе чрезмерна?
Её глаза, маленькие и пронзительные, впились в сына. Анна заметила, как побелели пальцы Михаила, сжимавшие ложку.
— Не любовь, мама, — он говорил медленно, словно подбирая каждое слово. — Контроль. Это разные вещи.
Людмила Петровна поставила кастрюлю на стол с такой силой, что бульон выплеснулся через край.
— Какой контроль? — её голос задрожал. — Я просто интересуюсь твоей жизнью! Ты мой единственный сын! Я тебя одна вырастила, без отца, на одну зарплату медсестры! Ночами не спала, когда ты болел! Последнее тебе отдавала!
— Я знаю, мама, — Михаил сжал переносицу. — И я тебе бесконечно благодарен. Но…
— Какие «но» могут быть у сына к матери? — Людмила Петровна повысила голос. — Когда мать любит своего ребёнка, думает о нём, интересуется его жизнью — это нормально! А вот когда мать безразлична…
— Интересоваться — это одно, — Михаил вздохнул. — А следить за моими соцсетями, копаться в моих документах, звонить моим клиентам — это другое.
Лицо Людмилы Петровны исказилось, словно от боли. Она медленно опустилась на стул.
— Так это она тебе наговорила! — она резко повернулась к Анне. — Настраивает тебя против родной матери!
Анна почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Эта сцена повторялась десятки раз — она была виновата во всём: в том, что не родила внуков, что Михаил мало бывал у матери, что купил не ту машину…
— Мама, прекрати, — голос Михаила стал жёстче. — Анна тут ни при чём. Это я сам чувствую, что задыхаюсь от твоей опеки.
— Задыхаешься? — Людмила Петровна схватилась за сердце — жест, отточенный годами манипуляций. — От материнской любви?
— От того, что ты не видишь во мне взрослого человека, — тихо сказал Михаил. — Я люблю тебя, мама. Очень. Но мне нужно пространство. Мне сорок лет, у меня своя семья, своя работа.
— А я? — голос Людмилы Петровны взвился вверх, и Анна с удивлением заметила, что в нём звучит искренний страх. — Кто у меня есть, кроме тебя? Я всю жизнь тебе отдала! Всю себя! А теперь, когда я старая, больная, ты хочешь от меня избавиться?
Анна видела, как Михаил вздрогнул — этот аргумент всегда был самым сильным. Долг, вина, благодарность — на этом держалась их нездоровая связь.
— Никто не хочет от тебя избавляться, — сказал он, стараясь говорить спокойно. — Я просто прошу уважать мои границы. Понимаешь, мама? Границы.
— Какие ещё границы между матерью и сыном? — Людмила Петровна покачала головой. — Ты начитался глупостей в интернете или эта… — она бросила взгляд на Анну, — тебе в голову вложила эти мысли. Нет никаких границ в семье. Семья — это одно целое.
Михаил на мгновение прикрыл глаза, словно собираясь с силами, потом медленно произнёс:
— Нет, мама. Мы не одно целое. Мы разные люди. С разными жизнями.
Людмила Петровна вдруг резко встала, опрокинув стул.
— Значит, вот как, — она выпрямилась, на её щеках появились красные пятна. — Ты меня отодвигаешь. Выкидываешь на обочину. А я-то думала… — она всхлипнула, — думала, что ты меня любишь.
— Люблю, — повторил Михаил. — Но и себя тоже.
Эти слова повисли в воздухе. Анна никогда не слышала, чтобы муж говорил так прямо. И, глядя на его лицо, она внезапно поняла, что перед ней — не тот Михаил, которого она знала. Или, может быть, тот, но наконец позволивший себе говорить правду.
Людмила Петровна постояла несколько секунд, вцепившись в спинку стула, потом вдруг пошатнулась и схватилась за сердце.
— Мне плохо, — простонала она. — Давление… Таблетки… в шкафчике…
Анна уже видела это десятки раз — каждый раз, когда что-то шло не по плану свекрови, у неё случался «приступ». И каждый раз Михаил бросался к ней, забывая обо всём. Это был безотказный приём.
Но сейчас произошло что-то новое. Михаил не вскочил, не побежал за лекарствами. Он внимательно посмотрел на мать.
— Мама, — сказал он тихо, — давай без этого. Пожалуйста.
Людмила Петровна застыла, глядя на него с изумлением.
— Ты что, не видишь? Мне плохо!
— Тогда я вызову скорую, — он достал телефон.
— Не нужно скорую! — Людмила Петровна неожиданно выпрямилась. — Они приедут, начнут расспрашивать, будут думать, что я выдумываю…
Она осеклась, поняв, что выдала себя. В комнате повисла тяжёлая тишина.
— Мама, — Михаил произнёс это слово с какой-то новой интонацией — в ней была и боль, и усталость, и что-то похожее на прощание. — Я хочу, чтобы ты знала: я ухожу от Анны.
Анна вздрогнула. Она не ожидала, что он скажет это сейчас, так прямо, при матери.
Людмила Петровна моргнула, словно не понимая.
— Уходишь? Почему? — она перевела растерянный взгляд на Анну. — Что ты ему сделала?
— Это не Аня, мама, — Михаил покачал головой. — Она хорошая жена. Но мы женились не по любви, а потому что так было удобно. Потому что ты хотела видеть меня женатым. Потому что я привык делать то, что от меня ждут.
Людмила Петровна опустилась на стул, её лицо побледнело — на этот раз по-настоящему.
— И куда ты уйдёшь? — спросила она тихо. — К той женщине из интернета?
— Нет, — Михаил вздохнул. — Она тут ни при чём. Я просто хочу начать жить сам. Без указаний, без советов, без готовых решений. Мне сорок лет, мама. Пора.
В глазах Людмилы Петровны что-то дрогнуло — словно тонкий лёд на реке. Анна впервые увидела в них настоящий, неподдельный страх.
— Ты всё равно будешь приезжать ко мне? — голос свекрови стал неожиданно тихим, почти детским. — Хотя бы иногда?
Михаил смотрел на мать — маленькую, испуганную женщину, которая всю жизнь цеплялась за него, как за соломинку в бурной реке. И в его глазах Анна увидела то, чего никогда раньше не замечала: бесконечную, глубокую печаль.
— Буду, — сказал он. — Но по-другому. Без контроля, без допросов, без вмешательства в мою жизнь. Как взрослый сын к матери — не как мальчик, за которого решают всё.
Они ехали домой в полном молчании. За окном автомобиля серый город готовился к ночи — загорались фонари, в окнах домов зажигался свет. Анна смотрела на профиль мужа — заострившийся нос, сжатые губы, морщинка между бровями. Этот человек был ей и знаком до последней чёрточки, и абсолютно чужд.
— Ты давно это решил? — спросила она наконец. — Уйти?
— Не знаю, — он вздохнул. — Может быть, всегда знал, но боялся признаться даже себе. Жить по инерции было проще.
— Из-за неё? Той женщины?
— Нет, — он покачал головой. — Она просто показала мне, что может быть иначе. Что я могу быть другим. Не знаю, сложится ли у нас что-то серьёзное. Но дело не в ней, Ань. Дело во мне. В том, что я всегда жил чужой жизнью.
Анна смотрела в окно, чувствуя странное опустошение. Она должна была бы злиться, кричать, требовать объяснений. Но внутри была только усталость — и, странным образом, облегчение.
— Знаешь, — сказала она тихо, — я тоже всегда это знала. Что ты не любишь меня. Что мы вместе по инерции, по привычке. Твоя мать была права в одном: я была удобной. Не требовала слишком многого, не создавала проблем. А ты… ты был всего лишь тенью — сначала её, потом своей работы, теперь, может быть, этой новой женщины.
— Прости, — он бросил на неё короткий взгляд. — Я не хотел делать тебе больно.
— Я знаю, — она слабо улыбнулась. — Ты никогда не хотел делать больно, Миша. Поэтому всегда делал то, чего от тебя ждали. И это… это не жизнь.
Они снова замолчали. Впереди показался их дом — безликая многоэтажка, где они провели пять лет, не становясь ближе, не создавая настоящей семьи.
— А что будет с твоей мамой? — спросила Анна, когда они припарковались.
Михаил посмотрел на неё с удивлением.
— Ты беспокоишься о ней? После всего?
— Она несчастный человек, — пожала плечами Анна. — Несчастные люди часто делают других несчастными. Это не оправдание, просто… я понимаю её. Она боится остаться одна.
Михаил молчал, глядя на руль перед собой. Потом тихо сказал:
— Я не оставлю её. Но и жить по её правилам больше не буду. Знаешь… в детстве я часто представлял, как убегу от неё. Просто соберу вещи и уеду далеко-далеко, туда, где она никогда меня не найдёт. А потом мне становилось стыдно. Как я могу бросить её, после всего, что она для меня сделала?
Анна смотрела на мужа — человека, который потратил сорок лет, чтобы наконец решиться жить своей жизнью. И ей вдруг стало бесконечно жаль его.
— Думаю, она будет в порядке, — сказала Анна. — Она сильнее, чем кажется. И чем показывает.
— Может быть, — Михаил устало потёр лицо. — Или найдёт новый способ манипулировать. Но знаешь… мне больше не стыдно хотеть свободы.
Они вошли в квартиру. Анна включила свет, и тесная прихожая, заставленная цветочными горшками (свекровь обожала дарить им растения), встретила их привычным запахом лаванды и пыли.
— Я могу пожить у подруги, пока не найду квартиру, — сказал Михаил, снимая пальто.
Анна оглядела прихожую, заваленную вещами, большинство из которых выбирала не она. Тяжелая вешалка из темного дерева — подарок свекрови, «хорошая, солидная вещь». Коврик с затейливым орнаментом — еще один подарок, «чтобы в доме был уют». Даже зеркало в громоздкой раме было ее выбором. Пять лет они жили в квартире, обставленной чужим вкусом.
— Не нужно, — она вдруг почувствовала неожиданную решимость. — Это я съеду.
Михаил удивленно поднял брови. Впервые за долгое время она видела на его лице искреннее изумление.
— Почему?
— Потому что я тоже хочу начать заново, — она прошла в гостиную и села в кресло. — Эта квартира, эта жизнь… Знаешь, сегодня, когда ты говорил с мамой, я смотрела на тебя и думала: может, это первый раз, когда я вижу настоящего Михаила.
Он сел напротив, непривычно сгорбившись, словно с его плеч сняли невидимый корсет.
— Я не специально… — начал он, но она подняла руку, останавливая его.
— Я знаю. Ты не хотел делать больно. Никому. Поэтому и прожил половину жизни не своей жизнью.
За окном начался дождь — тихий, монотонный, словно кто-то перебирал серебряные струны. В такой дождь хорошо сидеть дома с книгой, подумала Анна, но без звонков свекрови, без чувства, что живешь в чужом спектакле.
— Я уже позвонила риэлтору, — призналась она. — Еще до твоего разговора с мамой. Бывает, что человек приходит к решению, сам не понимая, что давно шел к нему.
Михаил медленно кивнул, разглядывая свои руки.
— Ты не винишь меня? — спросил он тихо.
Анна улыбнулась — впервые за вечер искренне.
— Я не собираюсь тебя прощать, Миша. Но и не виню. Мы оба были трусами — ты боялся жить своей жизнью, я боялась признать, что мой брак — это компромисс. В этом мы с тобой хорошо подходили друг другу.
Спустя полтора месяца Анна сидела на террасе маленького кафе и смотрела, как прохожие торопятся, укрываясь от моросящего дождя. Рядом дымилась чашка капучино, перед ней лежал раскрытый ноутбук — уже третью неделю она работала над проектом, о котором давно мечтала. Свой дизайнерский блог, свои клиенты, свое пространство — без оглядки на чужие ожидания.
— Анечка, милая, вот и я!
Анна подняла глаза и увидела Людмилу Петровну, торопливо пробирающуюся между столиками. Свекровь — теперь уже бывшая — выглядела непривычно: вместо привычного платья и тяжелых ботинок на ней был легкий плащ и удобные туфли на низком каблуке. Но главное изменение было в ее лице — оно словно стало мягче, открытее.
— Людмила Петровна, — Анна улыбнулась, указывая на стул напротив. — Присаживайтесь.
Это была их вторая встреча после расставания с Михаилом. Первая произошла случайно — они столкнулись в супермаркете, и Анна ожидала упреков, слез, обвинений. Но Людмила Петровна неожиданно пригласила ее выпить чаю. И вот теперь они встречались уже намеренно.
— Ух, еле нашла это место, — бывшая свекровь сняла плащ и повесила его на спинку стула. — Новый район, все незнакомое.
— Спасибо, что согласились приехать, — Анна отложила ноутбук. — Как вы?
Людмила Петровна помолчала, подбирая слова. В ее глазах Анна увидела странную смесь грусти и облегчения.
— Знаешь, — она заговорила неожиданно тихо, — когда ты месяц не видишь сына, не контролируешь его, не влезаешь в его жизнь… это страшно. Первое время я не находила себе места. Звонила ему каждый час, а он не брал трубку. Я думала, с ума сойду.
— А потом? — мягко спросила Анна.
— А потом… — Людмила Петровна сделала глубокий вдох, — я оказалась один на один с собой. И впервые за сорок лет мне пришлось задуматься: а кто я без роли матери? Есть ли у меня своя жизнь?
Она замолчала, и Анна увидела, как по ее щеке скатилась слеза — но это были не те привычные слезы манипуляции, которые она видела раньше.
— И что вы поняли? — спросила Анна, протягивая бывшей свекрови салфетку.
— Что я боялась, — Людмила Петровна промокнула глаза. — Всю жизнь боялась. Что если Миша вырастет и уйдет, у меня не останется ничего. Что я буду никому не нужна. Поэтому держала его рядом всеми способами — виной, манипуляциями, болезнями… Ты, наверное, думаешь, что я чудовище.
Анна покачала головой.
— Я думаю, что вы очень одинокая женщина, которая не знала другого способа удержать близких.
Людмила Петровна посмотрела на нее с удивлением.
— Знаешь, я ведь ненавидела тебя поначалу. Не потому, что ты была плохой. А потому что Миша теперь любил не только меня. Мне казалось, что ты отбираешь его.
За их столиком повисла тишина, нарушаемая лишь негромкой музыкой из динамиков кафе.
— А сейчас? — спросила Анна. — Вы тоже меня ненавидите?
— Нет, — Людмила Петровна слабо улыбнулась. — Сейчас… я даже благодарна. Это странно, да? Но именно ваш разрыв, то, что Миша наконец сказал мне правду… Это как будто что-то сломалось. И я вдруг поняла, что не могу больше так. Что если не изменюсь, останусь совсем одна.
Она потянулась к своей сумке и вытащила небольшую брошюру.
— Я начала ходить в группу психологической поддержки, — сказала она с некоторой гордостью. — Для… людей с созависимыми отношениями. Там еще шесть мамочек, похожих на меня.
Анна не могла скрыть удивления. Людмила Петровна, которая всегда считала психологов шарлатанами, наживающимися на чужих проблемах?
— Это… замечательно, — искренне сказала она. — И как вам там?
— Трудно, — честно призналась бывшая свекровь. — Иногда хочется встать и уйти, когда они говорят, что я должна отпустить сына. Но потом я вспоминаю его лицо в тот день, когда он сказал, что не может больше так жить… И остаюсь.
Анна смотрела на эту женщину — властную, напористую, несносную — и вдруг видела ее другими глазами: испуганную, одинокую, пытающуюся измениться в свои шестьдесят с лишним лет.
— Знаете, Людмила Петровна, — она мягко улыбнулась, — я думаю, что Миша будет рад это услышать.
— Я ему не говорю, — покачала головой та. — Мне сказали, что сначала надо самой разобраться, иначе это будет просто еще одна манипуляция.
Она нервно поправила седую прядь, выбившуюся из аккуратного пучка.
— Мы теперь видимся раз в неделю, по субботам. Он приезжает на час. Без скандалов, без истерик. Это… непривычно. Но я стараюсь.
Анна смотрела в окно на дождливую улицу. Эта осень изменила их всех — разрушила привычные связи, разбила застывшие формы. И, может быть, это было к лучшему.
— А ты? — внезапно спросила Людмила Петровна. — Как ты?
— Я… — Анна задумалась, подбирая слова. — Я нахожу себя. Впервые за долгое время я думаю о том, чего хочу я сама. Не Миша, не вы, не наш брак — а я, Анна.
Людмила Петровна кивнула, и в ее глазах мелькнуло что-то похожее на понимание.
— Знаешь, — сказала она тихо, — я хотела бы, чтобы моя дочь была такой, как ты.
Три месяца спустя Анна встретила Михаила в том же кафе. Когда он вошел, она не сразу его узнала — он отрастил бороду, сменил очки, а вместо привычного строгого костюма на нем были джинсы и простой свитер.
— Привет, — он сел напротив, улыбаясь той новой, непривычной улыбкой, которую она заметила еще в день их последнего разговора. Улыбкой человека, сбросившего тяжелый груз.
— Привет, — она тоже улыбнулась. — Тебе идет.
— Что?
— Борода. И эта… свобода.
Они молчали несколько секунд, изучая друг друга — двое людей, проживших рядом пять лет и впервые по-настоящему видящих друг друга.
— Как ты? — спросил он. — Мама говорит, у тебя свой бизнес теперь.
— Да, дизайн интерьеров. Это всегда было моей мечтой, просто я… откладывала.
— Я знаю, — он грустно улыбнулся. — Мы оба многое откладывали, да?
За окном падал первый снег — легкий, почти невесомый. Как тревожное, но чистое новое начало.
— А ты? — спросила она. — Как твоя… новая жизнь?
Михаил задумался, потом медленно произнес:
— Непривычно. Страшно. Иногда я просыпаюсь и не понимаю, кто я и что делаю. Но потом… потом я вспоминаю, что могу сам решать. Могу ошибаться. Могу начать заново. И это… это стоит всего.
Он достал из кармана небольшую бархатную коробочку и положил перед ней.
— Что это? — удивилась Анна.
— Твое обручальное кольцо. Я нашел его, когда перебирал вещи.
Анна смотрела на коробочку. Она и забыла, что оставила кольцо на комоде в тот день, когда уходила.
— Оставь себе, — сказала она мягко. — Или продай. Это уже не имеет значения.
— А что имеет? — спросил он, и в его глазах она увидела искренний интерес. Может быть, впервые за все время их знакомства.
— Настоящее, — просто ответила она. — То, что мы наконец-то живем своими жизнями. Что ты больше не маменькин сыночек, а я — не удобная жена. Что твоя мама учится быть собой, а не только матерью. Что мы все… взрослеем.
Михаил медленно кивнул, глядя в окно на падающий снег.
— Знаешь, — сказал он тихо, — иногда я думаю: что, если бы мы встретились сейчас? Такие, какие мы есть сегодня? Может быть, тогда…
— Не надо, — мягко перебила его Анна. — Нет смысла думать о том, что могло бы быть. Мы встретились тогда и были теми, кем были. И это тоже было нужно — чтобы мы стали теми, кто мы сейчас.
Она протянула руку и на мгновение коснулась его ладони — не как бывшая жена, а как человек, разделивший с ним важную часть пути.
— Я рада за тебя, Миша. Правда.
Он улыбнулся — открыто, свободно, как никогда раньше.
— И я за тебя. Ты заслуживаешь лучшего.
— Мы оба заслуживаем, — сказала она, собирая вещи. — Лучшего, настоящего — своего.
Выйдя из кафе, Анна подняла лицо к падающему снегу. Впереди была зима — первая зима ее новой, собственной жизни. Жизни без чужих ожиданий, без готовых ролей, без маменькиного сыночка. И это было правильно.
