Анна едва дошла до квартиры — ноги будто ватные, сердце колотилось, как бешеный поезд. В пакете, который она схватила на скидках, тихонько позвякивала бутылка «Пино Гриджо». Вторая за неделю. Не от жадности и не потому, что у неё вдруг начались проблемы с головой — просто больше держаться было не на чем. Все точки опоры — стерлись, как подошвы у этих стареньких тапочек, что валялись у двери.
— Опять с пластиковой сумкой, как будто на базаре в девяностых, — пробурчала Ольга Павловна, не отрывая глаз от телевизора.
Анна метнула взгляд на свекровь — та уютно устроилась на их диване. Их… Слово «их» сейчас звучало для Анны так, будто это был чей-то очень чужой диван, а она — всего лишь квартирантка в собственной квартире. Только платили за аренду здесь почему-то не они, а сами. И платили немало.
— Это не рынок, — вздохнула Анна, доставая бутылку, чтобы не прятать. — Это «Пятёрочка».
— Бухать с шести — это диагноз, — пожала плечами Ольга Павловна, сдержанно потягивая чай с курагой. — Женщина, которая себя уважает, пьёт либо в субботу, либо на похоронах.
— Ну так и живите тогда до субботы, — прохрипела Анна и ушла на кухню.
Максим опять не пришёл. Конечно, он опять задерживается — уже третий вечер подряд. То «шеф меня задержал», то «пробки жуткие», то «надо с Пашкой переговорить, у него кризис». У Пашки, кстати, кризис идёт шестой год подряд, а у Анны — хроническое раздражение.
— Я тут, между прочим, пятьдесят лет прожила, — неожиданно воскликнула Ольга Павловна, заглядывая на кухню, словно невзначай.
— Ну и что? — выдохнула Анна, перевернув глазом. — Я тут уже девять. Что, скидка на квадратные метры?
— Просто напоминаю, — хмыкнула свекровь. — Чтобы ты не забыла, у кого здесь крышу ставили.
Анна закрыла глаза. Знала, к чему это приведёт. Когда в прошлом году умер отец Максима, Ольга Павловна к ним переселилась — «временно». Ну, как временно… Уже тринадцать месяцев.
Максим тогда говорил:
— Мамке одной тяжко. Ты не против, если она поживёт с нами немного?
«Немного» длилось пару недель, а потом Анна сама разбирала коробки с бабушкиным сервизом и чайником, который, казалось, пережил все войны и революции. Теперь эта «временно» была хозяйкой кухни, воздуха и вообще всего.
В дверях появился Максим — тихо, словно знал, что сейчас будет что-то по-настоящему неприятное.
— Привет, — сказал он осторожно.
— Ну, наконец-то! — взвилась Ольга Павловна. — Думала, ты уже к Пашке съехал!
Анна поставила бокал и выдохнула. Планировали сегодня обсудить отпуск в Сочи — она уже выбрала жильё, билеты посмотрела. Но что толку? Всё сейчас разобьётся об эту бетонную стену под названием «мамочка».
— Максим, — тихо начала Анна. — У нас будет отпуск или опять новая стиральная машина твоей маме?
— Она сломалась, Анют, — пробормотал он, избегая взгляда.
— Конечно, не специально, — усмехнулась Анна. — Вовремя всегда ломается что-то — зуб, кран, унитаз в этой проклятой трёшке.
— Ты о чём? — резко спросила Ольга Павловна, глаза округлив.
— О том, что я больше не хочу работать на чью-то старость. У меня своя жизнь, может, я хочу встретить старость на шезлонге, а не с тазиком, бегая за бельём!
— Неблагодарная, — глухо сказала свекровь. — Максим всегда был хорошим сыном. А ты? Только себя видишь.
— Ну, точно не под дулами автоматов я сюда приехала, — сухо ответила Анна, наливая себе ещё.
Максим сел между ними, словно на минное поле, выбирая нейтральный табурет.
— Мам, хватит уже. Аня устала…
— Устала? — вскочила свекровь, глаза сверкая. — Я вам тут готовлю, стираю, внуков нянчила бы, если б они были!
— Может, тогда сходим, если ты освободишь хоть одну комнату! — резко сказала Анна, вставая. — Я устала ходить по углам, как моль. Ты не понимаешь, ты мешаешь мне жить.
— О! Наконец-то! — злобно улыбнулась свекровь. — Призналась, значит! Скажи сразу: либо я, либо отпуск. Либо я, либо ребёнок. Только забыла одну вещь, детка…
— Какую?
— Эта квартира — моя. Завещание на меня. Вы тут гости. И если кто-то мешает жить — так это ты, а не я.
Тишина.
Максим сглотнул.
Анна подошла к окну, поставила бокал.
— Хорошо, Ольга Павловна. Тогда я не гость. Я — съёмщик. Снимаю у вас уже два года свою жизнь. И знаете что? Больше платить не буду.
— Это как? — нахмурилась свекровь.
— Просто деньги с карточки не пойдут. И уж точно не на новые унитазы.
Максим осторожно встал:
— Аня, может, не надо? Ты чего…
— Максим, ты взрослый мужик. Решай: ты муж или сын. Муж — это опора. А сын — кошелёк на двух женщин.
Опять тишина.
— Ах, вот как запела, — хмыкнула Ольга Павловна. — Ну ладно, играй в независимость. Только когда вылетишь отсюда — не удивляйся. Внуков у тебя всё равно нет. Никто не удержит.
Анна взяла сумку, босиком прошла в спальню, молча собирала вещи.
Максим стоял в дверях, смотрел на неё, как на загадку.
— Ты куда? — тихо спросил он.
— Туда, где не нужно заслуживать право на воздух, — бросила она.
— Это временно? — робко.
— Нет. Это — старт.
И хлопнула дверь.
Вот так живём, — подумала Анна, — будто снимаешь квартиру у своей же свекрови, только без права голоса. А внизу реклама: «Отпуск мечты — расслабься и забудь про проблемы!»
Ах, если бы она могла…
Анна сняла однушку на «Марьиной роще». Четвёртый этаж, в подъезде пахнет жареным луком и хлоркой, а соседи — это либо одинокие бабушки с карманами, полными сплетен, либо подозрительно молчаливые мужики с пакетами из «Дикси». Просыпалась она теперь в 6:30 без будильника — привычка ещё со студенчества. Но главное — больше не надо было тихо пробираться в ванную, чтобы не будить мадам свекровь. Можно было ходить хоть голой по квартире. Что она однажды и сделала. Просто потому, что могла.
Прошло три недели после того «разъезда», и Максим появился у неё с тортиком. Шоколадным — как она любит, хотя ни разу не говорила ему об этом. Просто когда-то он видел, как она съела половину торта, оставив себе головную боль.
— Я скучал, — сказал он, стоя в дверях, как студент, забывший зачетку и боящийся получить двойку.
— А мама? Не скучала? — Анна сквозь зубы, не пуская его дальше.
— Ну что ты сразу с ножом в спину… Я просто хотел поговорить, — Максим попытался смягчиться.
Анна отступила в сторону, жестом показывая: проходи, но без драмы.
Максим поставил торт на подоконник, оглядел их «шикарную» меблировку — стулья без спинок, столик из «ИКЕА» и коврик, который явно жил своей жизнью.
— Ты чё, как студентка живёшь? Где мебель?
— Мне много не надо, — пожала плечами Анна. — Без бабушкиной стенки обхожусь. Экономно, знаешь ли. С моей зарплаты теперь никто не тянет. Даже холодильник не пищит — только спасибо сказал.
Максим хмыкнул, будто ей в шутку сказала.
— Ань… Мамка просто возрастная, ей тяжело. Я между двух огней. Стараюсь…
— Максим, один вопрос, — перебила Анна, сжав зубы. — Почему, когда мы жили вместе, ты молчал, а когда я ушла — у тебя прорвало?
— Ну, ты же всё сделала без слов. Без скандалов, без «поговорим». Просто хлоп — и ушла. Я прихожу — а тебя нет.
Анна злилась. На себя, на него, на этот торт, что теперь вонял в комнате своей неуместной сладостью. И на квартиру, где впервые чувствовала себя хоть кем-то.
— Потому что я устала. Как жвачка под столом — все знают, что она там есть, но трогать противно. Моя работа, мои деньги, моя жизнь — всё уходило к маме твоей. К «святой мученице», между прочим.
— А если я скажу, что хочу всё вернуть? Продам квартиру, купим свою. Я тебя люблю, Ань.
Она рассмеялась. Сначала тихо, потом громко, с надрывом, подошла к нему вплотную.
— Ты хочешь продать квартиру… с живущей в ней мамой?
— Ну… найдём ей место.
— Какую, прости, собачью будку найдёшь? Ты сам себя слышишь?
Максим опустил глаза.
— Есть идея… Мамка предлагала переписать квартиру на меня, если останется доживать в ней. А потом — нам.
Анна села, поставила ноги на табурет — как в детстве, слушая взрослые разговоры, которые казались такими важными, но тогда она не понимала, почему взрослые так нервничают.
— То есть… ты хочешь, чтобы я снова жила рядом с ней, но теперь уже как ожидающая наследства?
— Я не так сказал…
— А как? Что мне делать? Ходить с рулеткой, мерять — сколько ещё осталось моего личного пространства?
Максим сел рядом, сгорбился, впервые не как муж, а как мужчина, которого жизнь прижала к стенке.
— Я не знаю, Ань. У меня мама одна. Ты тоже. Я между вами, как… бутерброд. Все тянут.
— Максим, тебя никто не тянет. Это ты идёшь. Ты не между. Ты всегда на её стороне. И будь честен: не потому, что любишь её больше. А потому что она громче.
Он молчал, глядя в пол.
Анна встала.
— Иди, Максим. У тебя мама. У меня — покой.
Он тоже встал, глаза потемнели.
— Ты изменишься. Поймёшь. Не сразу.
— Да, изменюсь. Стану такой же, как она. Тогда, может, ты меня и услышишь.
Он ушёл.
Через неделю пришло письмо от нотариуса:
«Уведомление о вступлении в наследство по завещанию. Квартира, оформленная на Ольгу Павловну, по завещанию переходит в полное распоряжение Максима Сергеевича…»
Анна перечитала трижды, словно надеясь, что текст вдруг изменится.
И тут раздался звонок. Номер — неизвестный.
— Алло? — ответила она.
— Анечка, здравствуй, — голос холодный, как лёд, — Это я. Ольга Павловна. Не волнуйся, я не для скандала.
— Уже интересно, — сухо сказала Анна.
— Просто хочу встретиться. Без упрёков. Женщина с женщиной. В кафе. Сможешь?
Анна задумалась. Впервые свекровь звала её не домой, не к «Максиму», а отдельно, лично.
— Ладно. Только без сюрпризов.
— Конечно. Время для сюрпризов ещё впереди, Анечка.
Щелчок. Гудки.
Анна закрыла глаза. Сердце билось, словно барабан.
Она не знала, что хуже: молчание или вот эти «женские разговоры».
И вдруг поняла: на кону уже не просто квартира, не отпуск, не деньги. На кону — чья-то победа.
И, возможно, чья-то жизнь.
Анна пришла вовремя. Кафе пустовало почти совсем — понедельник, утро, дождь барабанил по стеклам, как старая зануда по батарее. За окном хмурилось небо, а внутри было тихо, почти как в храме, если не считать слабый аромат сваренного кофе и редкие шорохи официантки.
Ольга Павловна уже сидела у окна. Спина прямая, губы тонкие, словно натянуты леской. Перед ней — чашка кофе и салфетки, сложенные так аккуратно, что казалось — их развернёшь, и на них вылезет какой-то секрет.
— Привет, — Анна сказала спокойно, не спеша сесть напротив.
— Ну вот, ты пришла, — с лёгкой улыбкой произнесла свекровь, будто приглашая на дуэль. — Ты хорошо выглядишь. Странно, конечно. Обычно женщины, ушедшие от мужа, либо спиваются, либо красятся в ярко-рыжий.
Анна фыркнула в ответ, не удержалась.
— Спасибо, — спокойно ответила она. — Я предпочла снять квартиру. Дорого, зато с душой.
Ольга Павловна усмехнулась, эта улыбка была одновременно и приятной, и колкой.
— Всё-таки у тебя язык острый, — сказала она. — Но слушай меня внимательно. Я не просто так тебя сюда позвала.
Она вытащила из сумки пожёлтевший конверт. Бумага внутри пахла нафталином и чем-то из далёкого прошлого, как будто достали из пыльного комода у бабушки в деревне.
— Это завещание. Настоящее.
Анна напряглась, взгляд потяжелел.
— Подождите… Максим же получил уведомление…
— Да, получил. Только это было фальшивое завещание, которое я специально подала. Чтобы посмотреть, как он поведёт себя, когда запахнет баблом. Чтобы увидеть, превратится ли в шакала.
Анна не верила ни глазам, ни ушам.
— Вы… подделали завещание?
— Нет, — ответила холодно Ольга Павловна. — Я подала предварительное, пока имею право менять его. Но настоящее завещание — заверенное раньше. Там написано — ты, Анна. Только ты.
Тишина опустилась, как густой туман.
— Это что, какой-то розыгрыш? — тихо спросила Анна.
Свекровь сделала глоток кофе, положила руку на стол — сухую, как старый пергамент.
— Я тебя не люблю. Никогда не любила. Ты слишком простая. Слишком честная. Без игры. Ты думала, если будешь хорошей женой, я тебя приму? Нет. Я тебя проверяла всегда. Смотрела — прогнёшься или нет.
Анна тяжело вздохнула, почти шепотом:
— Зачем?
— Потому что ты не из тех, кто всё терпит. У таких есть достоинство. А у нас в семье с этим проблема. Муж меня бил, свёкры давили, а я всё терпела. А ты… у тебя другое лицо. Сначала бесила, потом стало страшно интересно.
Анна покачала головой и с горькой усмешкой сказала:
— Значит, всё это спектакль? Я была под микроскопом?
— Ты была как сквозняк в душной комнате — холодно, непривычно. Но без тебя там просто нечем было дышать. Максим слабый. Он не знает, чего хочет. А ты знаешь. Даже если плачешь в подушку. Даже если уходишь ни с чем.
Анна сжала кулаки, потом отпустила их медленно, как будто сдавала экзамен на терпение.
— А вы… зачем отдаёте квартиру мне?
— Потому что знаю — ты туда не вернёшься.
— Верно, — сказала Анна коротко. — Не вернусь.
Ольга Павловна улыбнулась, глядя в окно:
— Вот именно. Люди вроде тебя — не возвращаются туда, где их ломали.
В этот момент дверь кафе скрипнула. Максим. Мокрый, в мятом пиджаке, с лицом, на котором читалось: «Да что вы тут творите без меня?»
— Ага, — сказал он, приближаясь. — Значит, ты её позвала, и уже решили всё обо мне? Отлично.
— Садись, Максим, — спокойно сказала Ольга Павловна. — Мы не сговаривались. Просто выясняли, кто сколько лет держал другого на поводке.
— Мам, ты что творишь? Это же моя жена!
— Уже нет, — холодно ответила мать. — Ты это довольно быстро решил, получив «фальшивое» завещание — начал продавать меня за квадратные метры.
— Это подло! — вспыхнул Максим. — Ты всё подстроила!
— Подло? — подняла голос мать. — Подло — не подделка. Подло — что ты сам стал её врагом, когда запахнуло баблом.
Максим резко встал, лицо сжалось.
— Да пошли вы обе! Сумасшедшие! Подавайте в суд! Дарите квартиры! А я вообще… хотел как лучше!
— Ты хотел как легче, Максим, — устало сказала Анна. — А между «лучше» и «легче» — пропасть.
Он хлопнул дверью и вышел. Не просто ушёл — сдался.
Ольга Павловна помолчала, потом сказала тихо:
— Вот и финал. Думаю, теперь ты понимаешь, почему я тебе это доверила.
Анна взяла конверт, он казался тяжёлым не от бумаги, а от чужих судеб.
— Спасибо. Но я в этой квартире жить не буду. Никогда.
— Не надо. Просто не отдай её тому, кто считает любовь инвестицией.
Они допили кофе молча. А через месяц Анна передала квартиру фонду — для женщин, сбежавших от домашнего насилия.
Максим звонил один раз — не про квартиру. Просто спросил:
— Жива?
Анна ответила:
— Живее всех живых.
И выключила телефон навсегда.
