Марина смотрела в окно, рассеянно сжимая в руке тест на беременность. Две полоски. Капающий кран отбивал неровный ритм, совпадающий с ее пульсом. Она вздрогнула, услышав шаги Димы за спиной. Шесть лет вместе, а она боялась с ним заговорить.
— Опять кран подтекает, — сказал он вместо приветствия. — Когда уже сантехника вызовешь?
«Когда ты сам это сделаешь», — подумала она, но промолчала. Диме было тридцать два, ей двадцать девять, и последние полгода их квартира напоминала поле боя после затишья — тихо, но воздух звенит от напряжения.
Спрятав тест в карман халата, она повернулась к нему: — Почему я должна вызывать сантехника? Это и твой дом тоже.
Дима поморщился, словно от зубной боли. — Слушай, давай не сейчас. У меня совещание в девять.
Он налил себе кофе, даже не спросив, будет ли она. Раньше всегда спрашивал. Раньше они говорили по утрам о снах, планах на день, шутили. Сейчас их диалоги напоминали телеграфные сообщения — короткие, сухие, только необходимое.
Марина собиралась рассказать ему о беременности вечером. Купила хорошего вина — себе еще можно было бокал, купила свежей рыбы, зажгла свечи. Но Дима вернулся поздно и совершенно трезвый. Это насторожило — обычно пятничные посиделки с коллегами заканчивались хотя бы парой бокалов пива. Он сел на край дивана, не снимая куртку, рассматривая свои ботинки, словно они могли дать ему какой-то совет.
— Нам надо поговорить, — начал он, все еще не глядя на нее.
— Именно это я и собиралась предложить, — она кивнула на стол с остывающим ужином, свечами.
Он наконец поднял взгляд — и она поняла. Каждая женщина знает этот взгляд, смесь вины и решимости, тот взгляд, с которым мужчины произносят фразы, меняющие жизнь.
— Я больше не могу так, Марина, — сказал он тихо. — Мы живем как соседи. Не разговариваем. Не смеемся. Не занимаемся любовью уже… сколько? Два месяца?
Она молчала. Это было правдой. Но то, что он хотел поговорить об этом, давало надежду. Может, новость о ребенке всё изменит? Она уже открыла рот, чтобы сказать, но Дима продолжил:
— Я встретил другую женщину. Ольгу. Она работает у нас в отделе маркетинга с февраля.
Всего одна фраза, и мир вокруг потерял резкость, как фотография не в фокусе. Марина почувствовала холодную пустоту внутри, словно из нее выкачали весь воздух.
— Как давно это началось? — спросила она, удивляясь спокойствию собственного голоса.
Дима отвел взгляд: — Три месяца назад. Сначала это были просто разговоры, обеды… Я не планировал, клянусь. Но она… с ней всё по-другому. Живее. Я снова чувствую себя…
— Избавь меня от подробностей, — Марина подняла руку, останавливая его. — Ты уходишь к ней. Когда?
— Я уже собрал вещи, — он кивнул в сторону спальни. — Завтра утром.
«Просто так. Шесть лет вместе, планы, разговоры о будущем — и всё заканчивается одним вечером», — думала она, механически собирая со стола. Благодаря какой-то странной милости, слезы не шли. Может, потом. Может, никогда.
Она сделала подсчет в уме: получалось, ребенок был зачат примерно за месяц до того, как Дима начал свой роман с этой Ольгой. Теперь их ребенок. Сказать ему? Заставить остаться из чувства долга? Смотреть на его раздраженное лицо следующие восемнадцать лет?
Марина прикрыла живот рукой в защитном жесте и решила молчать.
Утром он собирал последние вещи. Они почти не разговаривали — все слова иссякли еще вчера. У двери, с сумкой через плечо, он повернулся к ней:
— Ты в порядке?
Глупый вопрос — как она могла быть в порядке? Но Марина кивнула: — Буду. Не беспокойся.
— Может, тебе позвонить кого-нибудь? Подругу? Маму?
Теперь он тревожился? После того, как разбил ей сердце? Странная, запоздалая забота.
— Я сама справлюсь.
Дима потянулся к ней, словно хотел обнять на прощание, но наткнулся на ее ледяной взгляд и отступил. Резко развернувшись, он задел рукой полку в прихожей. Любимая чашка Марины — та, из которой она пила чай каждое утро, упала и разбилась, разлетевшись на три крупных осколка и множество мелких.
— Черт! Прости… — он нагнулся, собирая осколки, и порезал палец. Выступила кровь.
Марина смотрела, как капли его крови падают на белый кафельный пол. То, что он истекал кровью в ее прихожей, казалось странно справедливым.
— Оставь. Я сама, — сказала она.
Он выпрямился. Кровь из пореза на пальце продолжала сочиться, но он, кажется, не замечал.
— Прости. За всё, — сказал он и вышел, закрыв за собой дверь.
Позже, когда она собирала осколки, оказалось, что чашка треснула, но не разбилась полностью. Марина нашла суперклей и аккуратно соединила фрагменты. Не потому, что надеялась на возвращение Димы — скорее, чтобы доказать себе, что даже разбитые вещи могут снова стать целыми. Пусть и со шрамами.
Следующие месяцы тянулись как во сне. Марина уволилась с работы — утренний токсикоз делал невозможным сидение в офисе. Она переехала к матери в пригород, сдав их квартиру, чтобы иметь хоть какой-то доход. Беременность протекала тяжело — высокое давление, угроза выкидыша на четвертом месяце, постельный режим. В самые темные ночи, когда ребенок не давал ей спать, пинаясь и толкаясь, она почти набирала номер Димы. Почти — но никогда не нажимала кнопку вызова.
От общих знакомых она узнала, что у Димы с Ольгой всё вроде бы хорошо. Они поженились через полгода после его ухода — скромная церемония, только близкие друзья. Забавно: с Мариной он откладывал свадьбу шесть лет, все время находя причины подождать. Потом пара взяла ипотеку на квартиру в новостройке за кольцевой — двухкомнатную, с панорамными окнами и видом на озеро. Фотографии новой квартиры Ольга выкладывала в социальные сети, и кто-то из общих знакомых пересылал их Марине, не задумываясь, что делает ей больно.
Роды были сложными. Двадцать часов схваток, экстренное кесарево сечение, кровопотеря. Но когда Марина впервые увидела сына — крохотное существо с сердитым красным личиком и копной темных волос — мир вдруг стал на место. Она назвала его Костей — всегда нравилось это имя, сильное, простое.
С каждым днем Костик все больше становился похожим на Диму — те же серые глаза с длинными ресницами, тот же разрез бровей, та же ямочка на правой щеке, когда улыбался. Временами это сходство причиняло боль, но чаще она просто отмечала это как факт, без эмоций.
Постепенно жизнь наладилась. Марина нашла удаленную работу — редактировала тексты для интернет-магазина, пока сын спал. Мать помогала с ребенком, хотя не упускала случая напомнить, что «нормальные люди рожают в браке, а не так». От друзей доходили слухи, что у Димы с Ольгой не всё гладко — она хотела ребенка, он тянул время. Она устраивала сцены, он уходил из дома, хлопнув дверью. Ипотека съедала большую часть их доходов, особенно после того, как Диму понизили в должности из-за проваленного проекта.
Марина не испытывала злорадства. Только тихую, горькую иронию — он ушел за яркими эмоциями, а получил те же проблемы, что были в их отношениях, только в новой упаковке.
Костику было почти три с половиной, когда Марина увидела Диму снова. Обычное утро, обычная маршрутка до детского сада. Она держала сына на коленях, рассматривая с ним книжку с машинками. На повороте автобус резко затормозил, и входящий пассажир чуть не упал. Он схватился за поручень, и Марина подняла глаза.
Дима. Осунувшийся, с залегшими тенями под глазами, в мятом пальто — но несомненно он.
Их взгляды встретились, и Марина увидела в его глазах сначала удивление, затем узнавание, а потом — растерянность, когда он заметил ребенка у нее на коленях. Он не сразу узнал ее — она сильно изменилась, похудела, коротко остригла когда-то длинные волосы. Но затем его взгляд опустился на Костика, и она увидела, как расширились его зрачки.
Дима медленно опустился на сиденье напротив, не отрывая взгляда от мальчика. Между тем Костя заметил незнакомца и с любопытством изучал его.
— У тебя машинка есть? — неожиданно спросил Костик. — Большая или как у меня? — он показал игрушечный грузовик, который держал в руках.
Дима растерянно посмотрел на игрушку, потом на Марину, словно спрашивая разрешения ответить.
— У меня есть машина. Не такая красивая, как твоя, — наконец произнес он хриплым голосом.
— Мы с мамой на машинах не ездим, только в автобусе, — серьезно сообщил Костик. — А ты куда едешь?
— На работу, — автоматически ответил Дима, не сводя глаз с мальчика. — Как тебя зовут?
— Костик! Мне уже три года и еще половинка. Правда, мама? — он повернулся к Марине, которая молча кивнула. — А тебя как зовут?
Марина видела, как дрогнули губы Димы при этом вопросе.
— Дмитрий, — ответил он, и его голос сорвался. — Дмитрий Андреевич.
— Ого, как моего дедушку! — восхитился мальчик. — Только дедушка давно умер, я его не видел никогда.
В маршрутке повисла тяжелая пауза. Все три сердца бились с разной скоростью — быстрое, взволнованное детское; судорожное, сбивчивое мужское; и контролируемое, но напряженное женское.
— Сколько ему? — спросил Дима, глядя теперь прямо на Марину.
— Три с половиной, — ответила она, удерживая его взгляд.
Она видела, как он быстро посчитал в уме, как поменялось выражение его лица — от недоверия до осознания.
— Это… мой сын?
Марина почувствовала, как Костик напрягся. Дети улавливают напряжение быстрее, чем взрослые думают.
— А вот наша остановка, — громко сказала она, вставая и крепче прижимая к себе сына. — Нам пора выходить.
— Марина, подожди…
Но она уже пробиралась к выходу, и Дима не успел договорить. Последнее, что он увидел — как Костик машет ему рукой через стекло, просто так, как машут дети всем незнакомцам. Его собственный сын.
Дима позвонил через два дня. Откуда у него ее номер, Марина решила не спрашивать — маленький город, общие знакомые. Она взяла трубку, выйдя на балкон, чтобы Костик не слышал разговора.
— Почему ты не сказала? — первое, что спросил он, без приветствий и предисловий.
Марина смотрела на соседские крыши, на проезжающие машины, на облетающие с деревьев листья. Этот разговор ей представлялся десятки раз, но теперь, когда он наконец состоялся, она чувствовала странное безразличие.
— А стоило?
— Он мой сын, Марина. Мой ребенок. Я имел право знать.
— Имел, — согласилась она. — Но ты ушел. Сделал свой выбор. Зачем мне было усложнять?
— Я бы не ушел, если бы знал о ребенке!
— Именно поэтому я и не сказала, — ее голос звучал устало. — Не хотела, чтобы ты оставался из жалости или чувства долга. Какой прок в мужчине, который с тобой только из-за ребенка? Я заслуживала большего. И Костя тоже.
— Ты решила за нас обоих.
— Да, решила. А должна была что — бегать за тобой? Умолять вернуться? «Дима, я беременна, не уходи к своей офисной красотке?» Увольте.
В трубке повисло тяжелое молчание. Марина слышала, как он прерывисто дышит.
— Дай мне шанс, — наконец сказал он. — Я хочу познакомиться с сыном. Хочу участвовать в его жизни.
— Зачем? У тебя своя жизнь. Жена, квартира в ипотеке, карьера.
— Мы с Ольгой разводимся, — его голос звучал глухо. — Уже полгода как всё кончено. Я съехал на съемную квартиру.
«Ну вот, — подумала Марина, — теперь я стала «запасным аэродромом»».
— Мне очень жаль, — сказала она, не чувствуя ни капли сожаления. — Но это не меняет ситуации. Костик не знает о тебе. Он никогда не спрашивал об отце, потому что не знает, что он должен быть.
— Но это ненормально! Мальчику нужен отец.
— А что нормально, Дима? Бросить беременную женщину? Уйти к другой, даже не оглянувшись? Три года не интересоваться, жива ли я вообще?
— Я не знал, что ты беременна!
— Но знал, где я живу. Знал, что у меня тот же номер телефона. За шесть лет вместе ни разу не поинтересовался, как я после твоего ухода. Даже друзья общие перестали мной интересоваться — решили, видимо, что я токсична после вашего с Ольгой союза.
Она не собиралась быть такой резкой, но слова сами рвались наружу — вся боль, которую она не позволяла себе чувствовать три года, теперь оформилась в острые, ранящие фразы.
Дима молчал долго, так долго, что она подумала, что он повесил трубку.
— Я все испортил, да? — наконец спросил он тихо.
Марина вздохнула. В комнате Костик включил мультфильм — она слышала знакомую мелодию заставки.
— Дело не в том, что ты испортил. Дело в том, что я построила новую жизнь. Без тебя. Мы с Костиком — семья. Маленькая, но целая. У нас свои правила, свои привычки, свои шутки. И я не уверена, что хочу это менять.
— Ты никогда не простишь меня, — это был не вопрос, а утверждение.
— Я уже простила, Дима. — Она сама удивилась правдивости этих слов. — Но прощение не означает, что нужно впустить человека обратно в свою жизнь. Иногда лучше просто отпустить.
— Можно мне хотя бы иногда видеться с ним? — в его голосе звучала такая мольба, что Марина почувствовала укол сострадания. — Я не буду говорить, что я его отец. Буду просто… другом семьи. Пока.
Марина колебалась. С одной стороны, она хотела защитить сына от возможного разочарования, если Дима снова исчезнет из его жизни так же внезапно, как и появился. С другой — может быть, Костику действительно нужен был мужской пример. Ее отец умер до рождения внука, а брата у нее не было.
— Я подумаю, — наконец сказала она. — Но ничего не обещаю. И у меня будут условия.
— Любые, — быстро ответил Дима.
— Не торопись соглашаться. Я не хочу, чтобы ты говорил ему, кто ты. Пока. Не хочу, чтобы ты обещал ему что-то, а потом не выполнил. Не хочу, чтобы ты пытался купить его любовь подарками или играть в «хорошего папу» по выходным. Это не работает так.
Он молчал, переваривая условия.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Я согласен на твои условия. Когда я смогу его увидеть?
Марина посмотрела на календарь, висевший на стене.
— В воскресенье мы идем в парк аттракционов. Можешь присоединиться, если хочешь. Но предупреждаю — никакой самодеятельности.
— Спасибо, — его голос дрогнул. — Я буду. Точно буду.
После разговора Марина долго стояла на балконе. Она чувствовала странную легкость, словно избавилась от груза, который даже не осознавала, что несет. Возможно, Костику действительно будет лучше знать своего отца, пусть даже и не сразу в этом качестве. А может быть, Дима снова исчезнет из их жизни, как только поймет, что отцовство — это не только воскресные прогулки и подарки, но и ответственность. Время покажет.
В квартире что-то с грохотом упало, и Марина вздрогнула.
— Мам, я нечаянно! — крикнул Костик. — Тут такое дело…
Она улыбнулась и пошла в комнату — у нее была настоящая жизнь, настоящие проблемы, и она справлялась с ними одна уже три с половиной года.
Вечером, когда Костик уже спал, Марина достала из кухонного шкафа старую чашку — ту самую, разбитую, но склеенную в день ухода Димы. Она провела пальцем по неровному краю. Чашка была целой, но следы трещин остались навсегда, как шрамы. Всё еще можно было пить из нее чай, но она уже никогда не будет такой, как прежде.
Марина поставила чашку на полку — не выбросила, но и не стала наливать в нее чай. Возможно, теперь эта чашка будет служить другой цели — напоминать ей, что даже разбитые вещи могут быть полезны, пусть и не так, как раньше. И, может быть, то же самое касается и отношений.
На следующее утро она купила новую чашку — простую белую, без рисунков и надписей. Начало с чистого листа, без лишних символов и метафор. Жизнь продолжалась — сложная, запутанная, но настоящая. И в этой жизни ей предстояло научиться впускать прошлое в настоящее, не позволяя ему разрушить будущее.
