Пёстрая дворняга с подпалинами первой заметила знакомую фигуру в потертой куртке. Завиляла хвостом, тявкнула негромко – и вот уже вся стая потянулась к калитке парка.
Они точно знали время – в шесть. Каждый вечер, в любую погоду.
Николай шел не спеша, слегка прихрамывая – старая травма беспокоила к непогоде. За спиной привычно болтался видавший виды рюкзак, под завязку набитый собачьим кормом и остатками домашней еды.
— Ну здравствуйте, мои хорошие! — он наклонился погладить пеструю дворнягу, которую про себя называл Жулькой. — Проголодались? Сейчас, сейчас.
Собаки крутились вокруг, повизгивая от нетерпения. Они давно уже не боялись его – знали, что этот человек не обидит. Николай неторопливо расстегнул рюкзак, достал пакеты с кормом.
— Жулька, куда же ты Рыжика потащила? — пожурил он дворнягу, которая пыталась оттеснить щенка от миски. — Всем хватит, не толкайтесь.
На скамейке неподалеку сидели бабушки из соседнего дома. Они каждый день наблюдали эту картину и не упускали случая посудачить.
— Опять явился, собачий благодетель, — фыркнула одна, поправляя ярко-зеленый платок. — И не надоело ему?
— А что делать-то? — отозвалась другая. — На пенсии с ума сходит. Вон, говорят, всю пенсию на корм тратит.
— Да уж. А жена-то как мучается! Тамара вчера жаловалась – забор падает, крыша течет, а он все деньги собакам носит.
— Чудной он какой-то. Всю жизнь инженером проработал, уважаемый человек. А как на пенсию вышел – словно с катушек слетел. Только с собаками и возится.
Николай слышал эти разговоры. Каждый день слышал – но не обижался.
Он помнил, как все начиналось. Три года назад, промозглым ноябрьским вечером, увидел в парке щенка. Крохотный комочек скулил под лавкой, дрожа от холода и страха. Николай не смог пройти мимо – принес домой, отогрел, накормил.
Тамара, конечно, ругалась:
— Только собаки нам для полного счастья не хватало! Куда его девать будем?
Щенка пристроили в хорошие руки. Но с тех пор что-то изменилось в душе Николая. Он стал замечать бездомных собак – сколько их, оказывается, в городе! Брошенных, голодных, несчастных.
Начал прикармливать – сначала одну стайку в парке. Потом еще одну, в соседнем дворе. Выделял деньги из пенсии, договаривался с мясником на рынке – тот отдавал обрезки за копейки.
— Опять к своим блохастым собрался? — Тамара раздраженно гремела посудой на кухне. — Ужин стынет!
— Подожди, Тамарочка, я быстро, — Николай торопливо заталкивал в рюкзак пакеты с кормом. — Там метель начинается, они голодные совсем.
— Да сколько можно! — в голосе жены звенела обида. — Других забот нет что ли? Всё со своими дворнягами возишься! Лучше бы внуков навестил – сто лет у Машки не был.
Но Николай уже накинул потертую куртку и выскользнул за дверь. Тамара только рукой махнула – что с него возьмешь? Шестьдесят два года мужику, а всё как ребенок.
Тридцать лет вместе прожили, а она так и не смогла понять эту его странность.
Раньше хоть работал – некогда было с собаками возиться. Всю жизнь на заводе, уважаемый человек, рационализаторские предложения вносил. А как на пенсию вышел – совсем с ума сошел. Все деньги на корм тратит, по морозу в парк таскается.
Соседки шушукаются, сын по телефону отчитывает – мол, что ты, отец, как малый ребенок? А он только отмахивается – не понимают они. Как объяснить им, что не может он иначе? Что каждый раз, глядя в преданные собачьи глаза, чувствует – нужен кому-то. По-настоящему нужен.
Тамара поставила тарелку с остывшим ужином в холодильник. Села у окна, глядя на падающий снег. По привычке начала считать минуты до его возвращения.
Обычно управлялся за час. Максимум полтора, если собак много и погода плохая.
Но этот февральский вечер стал совсем другим.
За окном мело все сильнее. Ветер швырял в стекла колкую снежную крупу, выл в печной трубе, раскачивал голые ветки старой яблони во дворе.
Часы пробили восемь. Потом девять. Телефон Николая не отвечал – только равнодушные гудки в пустоте.
— Господи, да где же его носит? — Тамара металась по квартире, то и дело выглядывая в окно.
Она пыталась успокоить себя – мало ли что? Может, забежал к кому-то из знакомых, переждать метель. Или в магазин завернул. Но сердце предательски сжималось от необъяснимой тревоги.
Никогда такого не было. Никогда.
В десять она не выдержала – накинула шубу и выбежала на улицу. Снег залеплял глаза, ветер пробирал до костей. Тамара брела по сугробам, вглядываясь в темноту.
— Коля! Коленька! — кричала она, но ветер уносил слова.
В парке было пусто и страшно. Только фонари раскачивались на ветру, отбрасывая жуткие тени. Стая бродячих собак, которых обычно кормил Николай, жалась к старой беседке. При виде Тамары они завиляли хвостами, но тут же разочарованно отвернулись – не тот человек.
Пёстрая Жулька подбежала ближе, тихонько заскулила, словно спрашивая – где же он? Почему не пришел?
— Где он? — словно эхом повторила Тамара. — Где?..
Домой вернулась заполночь, продрогшая до костей. Всю ночь просидела у окна, вздрагивая от каждого шороха. А утром позвонила в полицию.
— Заявление о пропаже можно подать только через трое суток, — равнодушно ответил дежурный. — Может, у друзей заночевал.
— Каких друзей?! — закричала Тамара, чувствуя, как срывается голос. — В такую метель?! Он же никогда. За тридцать лет ни разу не ночевал не дома, не предупредив! Вы понимаете – ни разу!
— Успокойтесь, гражданочка. Правила есть правила. Через трое суток приходите, напишем заявление.
Она обзвонила всех знакомых, соседей, больницы. Никто ничего не знал. Знакомый участковый только руками развел:
— Посмотрим, конечно. Но сами понимаете – город большой, метель была.
А потом поползли слухи.
— Слышали? Николай-то Петрович пропал! — шушукались бабушки у подъезда. — Говорят, к другой ушел.
— Да что вы! Такой приличный мужчина был.
— А я всегда говорила – странный он какой-то. Все с собаками возился, как ненормальный. Может, крыша поехала – взял и ушел куда глаза глядят?
Тамара не выдержала:
— Да как вы смеете! Тридцать лет душа в душу прожили! Он же, он просто собак пошел покормить.
Она разрыдалась и убежала домой.
Дни тянулись бесконечно. Тамара похудела, осунулась, не спала ночами. Всё вглядывалась в темноту за окном – не мелькнет ли знакомая фигура?
Сын приезжал, пытался утешить:
— Мам, ну может, правда. Знаешь, бывает – в определенном возрасте у мужчин крыша едет. Уходят из семьи, чудить начинают.
— Замолчи! — она даже слушать не хотела. — Не смей так о нем! Ты же знаешь своего отца.
На пятый день она решила разобрать его вещи. Просто чтобы занять руки, отвлечься от тяжелых мыслей.
Старая куртка все еще пахла им – смесь табака, хозяйственного мыла и какого-то неуловимого, только его запаха. В кармане нащупала сложенный вчетверо листок.
«Тамарочка, родная моя!
Если читаешь это письмо, значит, со мной что-то случилось. Прости, что заставил волноваться. Я давно заметил что-то неладное возле парка. Какие-то подозрительные типы крутятся, собаки стали пропадать. Вчера видел, как они щенков в фургон грузили.
Я пытался с участковым говорить – без толку. Говорит, нет состава преступления, мало ли кто собак ловит. А я же вижу – не простые это собачники. Глаза у них, страшные глаза.
Знаю, ты не одобряла моей заботы о бродягах. Но пойми – они же живые души! Беззащитные, преданные. Я не мог иначе. Не мог просто смотреть, как их увозят неизвестно куда.
Если меня не станет – присмотри за ними, ладно? Хотя бы изредка приноси поесть. И не злись на меня. Я тебя очень люблю.
Твой Коля»
Тамара прижала письмо к груди. В голове словно прояснилось – она вспомнила, как последнее время муж был задумчив, тревожен. Всё говорил о каких-то странных людях у парка.
Вспомнила его слова:
— Понимаешь, Тамарочка, что-то неладное там творится. Собаки пропадают – то одна, то другая. А вчера Жулькиных щенков не досчитался.
Она тогда отмахнулась – мало ли куда бродячие собаки деваются?
Теперь все встало на свои места.
Она решительно встала. В полиции пришлось долго объяснять, доказывать. Показывала письмо, рассказывала о подозрительном фургоне, о пропавших собаках.
Следователь – молодой парень с усталыми глазами – сначала отмахивался:
— Ну какие догхантеры? Сказки все это.
Но потом все-таки взялся за дело. Может, что-то в глазах этой седой женщины его тронуло.
Через неделю банду накрыли. Они устроили в заброшенном ангаре возле парка подпольную живодерню – отлавливали бездомных собак для опытов. Подпольная лаборатория, тестирование косметики.
Николая нашли там же.
Он успел спасти нескольких щенков, но сам… Врачи сказали – сердце не выдержало. Слишком много потрясений для немолодого уже человека.
Тамара долго стояла у могилы, глядя на фотографию мужа. Как же она была несправедлива к нему все эти годы! Ворчала, злилась, считала его блажь с собаками глупостью. А он просто не мог пройти мимо чужой беды.
— Прости меня, Коленька, — она смахнула слезу. — Я ведь только сейчас поняла.
Домой она вернулась другим человеком. Несколько дней ходила по квартире, перебирая его вещи, вспоминая. Вот потрепанный блокнот, куда он записывал клички своих подопечных. Вот коробка с собачьими поводками – подбирал на улице, чинил, хранил на всякий случай. Старые фотографии, где он с дворнягами.
А потом решилась.
Взяла его рюкзак, купила корма и пошла в парк. Собаки сначала держались настороженно, но почуяв знакомый запах от рюкзака, потянулись к ней. Жулька первая подошла, ткнулась носом в руку.
Через месяц в их районе, на городской окраине, открылся небольшой приют для бездомных животных. Люди удивлялись – надо же, Тамара Николаевна, такая всегда строгая была, а теперь возится с собаками, кормит, лечит.
— В память о муже, — объясняла она соседкам. — Он же всю душу в них вкладывал.
Местные волонтеры помогали чем могли – кто деньгами, кто кормом, кто руками. Сын сначала ворчал – мол, с ума сошла на старости лет. А потом и сам втянулся – приезжал помогать, внуков привозил.
Тамара будто помолодела, словно второе дыхание открылось. Теперь она понимала мужа – когда видишь благодарные собачьи глаза, когда чувствуешь, что нужна кому-то, жизнь обретает новый смысл.
Каждый вечер, в любую погоду, она идет в приют с рюкзаком, набитым кормом. И стая радостно бежит ей навстречу – совсем как раньше, когда здесь появлялся Николай.
— Это не я, — улыбается она, глядя, как собаки уплетают корм. — Это Коля мой. Он и сейчас здесь, с нами. В каждой спасенной собачьей душе.
А где-то высоко, за облаками, улыбается Николай. Он знал – его Тамарочка поймет.
