— Да не суетись ты так, Марья Николаевна! Чего разволновалась-то? Подумаешь, гости… — Сергей Петрович смотрел на жену с легкой усмешкой, которая всегда появлялась, когда он старался скрыть раздражение.
— Как это «подумаешь»? — всплеснула руками Марья Николаевна. — Твой брат с невесткой впервые за пять лет приезжают, а ты говоришь «подумаешь»! Нет, Серёжа, так нельзя. Родная кровь всё-таки.
Она украдкой взглянула на часы. Половина шестого. Через час они должны приехать. Гладко зачесанные седые волосы, собранные в тугой пучок, придавали её лицу строгость, но глаза выдавали — в них плескалось беспокойство.
Я сидел в углу кухни, наблюдая за этой суетой. Сын приехал на выходные из города, и мне было неловко — словно присутствовал при чём-то интимном, семейном, к чему не имел отношения. Хотя Марья Николаевна и Сергей Петрович всегда относились ко мне тепло. Мы соседи уже пятнадцать лет, с тех пор как я похоронил Нину и остался один в нашем доме на краю Озёрного.
— Николай Андреевич, вы что же это не едите? — Марья Николаевна кивнула на нетронутый пирог с капустой. — Не нравится, что ли?
— Что вы, Марья Николаевна, просто задумался. Великолепный пирог, — я отломил кусок и отправил в рот, чтобы не обидеть хозяйку.
— Задумался он… А вот скажите, Николай Андреевич, — она неожиданно присела напротив, вытирая руки о фартук, — вы бы как стол накрыли? По-простому или чтоб душа развернулась?
Сергей Петрович фыркнул:
— Опять ты за своё! Какая разница, как стол накрывать? Брат приедет, поговорим, выпьем, закусим — и всё. На что эти церемонии?
— А на то, — резко повернулась к мужу Марья Николаевна, — что люди за столом не только едят, но и смотрят. И чувствуют. И помнят потом. Ты забыл, как в прошлый раз было?
Я хотел потихоньку уйти, но Марья Николаевна вдруг схватила меня за руку:
— Нет-нет, Николай Андреевич, посидите! Мне ваше мнение важно.
Сергей Петрович демонстративно уткнулся в газету. Я кашлянул, пытаясь подобрать слова.
— Знаете, Марья Николаевна, стол — это ведь как душа человека. Раскрываешь её перед гостями…
— Вот! — торжествующе воскликнула она, глядя на мужа. — Вот человек понимает! А ты всё «подумаешь, гости»!
Сергей Петрович опустил газету, и я заметил, как сжались его пальцы.
— Ты бы лучше вспомнила, как они уехали в прошлый раз. Сколько потом звонили? Хоть раз поинтересовались, как мы тут? А теперь вдруг вспомнили, что в Озёрном брат живёт. И ты хочешь перед ними унижаться со своим столом?
— При чём тут унижаться? — тихо произнесла Марья Николаевна, но в голосе её появились нотки, которых я раньше не слышал. — Я просто хочу, чтобы они увидели, что мы живём хорошо. Что нам не нужна их московская помощь. Что мы… достойно живём.
И вдруг я понял. Понял всё то, что скрывалось за этой суетой, за этими бесконечными салатами и пирогами. За накрахмаленной скатертью, которую Марья Николаевна достала из дальнего шкафа. За хрусталём, который она с утра перемывала.
— Они ведь приедут с пустыми руками, — сказал я, сам не зная, почему. Это был не вопрос, а утверждение.
Марья Николаевна вздрогнула, словно я коснулся открытой раны.
— Да, — тихо сказала она после паузы. — Всегда приезжают с пустыми руками. Говорят: зачем вам что-то везти, у вас всё есть. А потом уезжают и смотрят свысока. Как будто мы тут… нищие какие-то.
Сергей Петрович отложил газету и как-то сразу постарел на глазах. Плечи опустились, между бровями прорезалась глубокая складка.
— Маша, — сказал он устало, — ну сколько можно? Пятьдесят восемь мне, тебе пятьдесят шесть. Всю жизнь работали, детей вырастили, внуки есть. Неужели до сих пор нужно что-то доказывать? Ну, богаче они, и пусть. У нас своя жизнь.
— Дело не в богатстве, — тихо, но твердо сказала Марья Николаевна. — А в уважении. Когда человек приходит в дом и ничего не приносит — это неуважение. Хоть конфетку, хоть яблоко — но принеси! А они… В прошлый раз Людмила сидела и всё оглядывалась, словно оценивала. А потом, знаешь, что сказала? «Как вы тут живёте, в такой глуши? Сергей, мы с Виктором могли бы помочь вам перебраться в Москву, пока не поздно». Пока не поздно! Как будто мы тут умираем! — Марья Николаевна сжала кулаки, и я увидел, как побелели костяшки её пальцев.
Странно, но в этот момент я вспомнил свою Нину. Как она всегда накрывала стол, когда приезжали наши дети. Как ставила в центр стола большую вазу с яблоками из нашего сада. «Это же наши яблоки, Ниночка, — говорил я. — Зачем их на стол?» А она улыбалась: «А чтобы видели, какие у нас яблоки растут. Это же богатство наше». И я вдруг почувствовал острую тоску — не по молодости, нет. По тому времени, когда мы были целым миром, самодостаточным и полным. Когда не нужно было ничего доказывать.
— А знаете, Марья Николаевна, — сказал я, отгоняя воспоминания, — а давайте я вам помогу. Стол накрыть.
Она недоверчиво посмотрела на меня:
— Вы это серьёзно?
— Абсолютно, — кивнул я. — У меня как раз есть идея. Только мне нужно домой сбегать. За кое-чем.
Через полчаса я вернулся с корзиной, накрытой льняным полотенцем. Марья Николаевна и Сергей Петрович с любопытством смотрели, как я раскладываю на столе свои сокровища: баночки с мёдом из собственной пасеки, которую я завёл после смерти Нины, вяленую рыбу, пойманную в нашем озере, сушёные белые грибы, маринованные огурчики по рецепту Нины.
— Николай Андреевич, да зачем же? — всплеснула руками Марья Николаевна. — Это ж ваши запасы!
— А какая разница, чьи запасы? — улыбнулся я. — Главное, что всё своё, руками созданное. Я вот о чём подумал: пусть они приедут с пустыми руками, а уедут… с полной головой.
— Это как? — нахмурился Сергей Петрович.
— А так. Вы им расскажите, что вот эти грибы — из нашего леса, за три часа набрал корзину. А мёд — с моей пасеки, чистейший липовый, в Москве такого днём с огнём не найдёшь. А эти соленья — по особым рецептам, которые в наших семьях из поколения в поколение передаются.
Марья Николаевна задумалась, а потом её лицо вдруг просветлело:
— А ведь верно! И вино наше, смородиновое! И пироги мои, которые Людка так и не научилась печь, хоть и хвасталась, что кулинарные курсы заканчивала…
Сергей Петрович хмыкнул, но уже без раздражения:
— Что, решили им нос утереть?
— Не нос утереть, — покачал я головой. — А показать, что богатство разное бывает. То, что деньгами не измеришь.
Они приехали ровно в семь. Виктор, брат Сергея Петровича — подтянутый, с аккуратной бородкой, в дорогом костюме, который казался неуместным в нашем деревенском доме. И Людмила — холёная, с идеальной укладкой, с неуловимым выражением брезгливости на лице, которое она пыталась скрыть за вежливой улыбкой.
— Сергей, Маша! — Виктор обнял брата, потом невестку. — Как вы тут?
— Да всё по-старому, — пожал плечами Сергей Петрович. — Живём потихоньку.
— Ну, «потихоньку» — это вы скромничаете, — заметила Людмила, оглядываясь. — У вас тут… атмосферно.
В этом «атмосферно» явно читалось: «убого, но что с вас взять». Я видел, как напряглась Марья Николаевна, как сжал зубы Сергей Петрович. Но они улыбались.
— А это Николай Андреевич, наш сосед и друг, — представила меня Марья Николаевна. — Мы его тоже к столу пригласили, не возражаете?
— Конечно нет, — рассеянно кивнул Виктор, явно не придав значения моему присутствию.
Мы прошли в комнату, где был накрыт стол. И тут я увидел, как изменилось выражение лица Людмилы. Она остановилась на пороге, не скрывая удивления.
Стол был накрыт по-праздничному, но без пафоса и вычурности. Старинная скатерть с вышивкой, которую Марья Николаевна достала из сундука. Глиняные тарелки ручной работы, которые я привёз из поездки по северным деревням. Самовар, начищенный до блеска. И главное — еда. Не магазинные деликатесы, а настоящая, деревенская, своя.
— Ого! — только и сказал Виктор. — Вы тут как на Рублёвке живёте, смотрю!
— Лучше, — неожиданно твёрдо сказал Сергей Петрович. — У нас тут всё своё, руками созданное. Присаживайтесь.
Мы сели за стол. Разговор поначалу не клеился. Виктор рассказывал о своём бизнесе, о новой машине, о планах купить квартиру в Испании. Людмила вставляла замечания о том, как тяжело найти хорошую домработницу и как дорого стоит приличный фитнес-центр.
— А вы, я смотрю, всё в том же темпе? — спросил наконец Виктор, обводя взглядом комнату. — Ничего не меняется?
— Почему же, — спокойно ответила Марья Николаевна, накладывая гостям грибной суп. — Меняется. Вот, солнечные батареи поставили в прошлом году. Теперь электричество своё.
— Серьёзно? — удивился Виктор. — А где они у вас?
— На крыше, где ж ещё, — усмехнулся Сергей Петрович. — Николай Андреевич подсказал, помог с установкой.
— И что, окупается? — деловито спросил Виктор.
— Да не в окупаемости дело, — пожал плечами Сергей Петрович. — А в независимости.
Виктор непонимающе посмотрел на брата, но промолчал.
— А это что за мёд? — спросила Людмила, указывая на баночку. — Какой-то особенный?
— Это с пасеки Николая Андреевича, — с гордостью сказала Марья Николаевна. — Липовый. Он у нас пчеловод.
— Да что вы? — Людмила посмотрела на меня с внезапным интересом. — А я читала, что настоящий мёд сейчас большая редкость. Всё подделки.
— У нас тут подделок не бывает, — я улыбнулся. — Пчёлы не обманывают.
Я заметил, как Виктор украдкой достал телефон и что-то искал.
— А сколько стоит такой мёд в Москве, знаете? — вдруг спросил он, показывая экран. — Я сейчас посмотрел — от тысячи рублей за маленькую баночку. И это если настоящий.
— Мы его не продаём, — сказал я. — Для себя делаем. И для друзей.
— А зря, — заметил Виктор. — Бизнес бы получился неплохой.
— Нам хватает, — пожал я плечами. — Зачем больше?
Постепенно атмосфера менялась. Виктор и Людмила с удивлением пробовали деревенские яства, расспрашивали о рецептах, о том, где и когда собираем грибы, как коптим рыбу. В их глазах появилось что-то новое — не снисходительность, а искренний интерес.
— А помнишь, Серёжа, — вдруг сказал Виктор, отложив вилку, — как мы с тобой в детстве на рыбалку ходили? На то самое озеро…
— Помню, — кивнул Сергей Петрович. — Оно и сейчас там. И рыба есть.
— Правда? — в голосе Виктора прозвучала такая детская радость, что я невольно улыбнулся. — А можно… сходить? Завтра?
— Можно, — Сергей Петрович тоже улыбнулся, впервые за вечер по-настоящему. — Я как раз лодку починил. И удочки есть.
— А я бы за грибами сходила, — неожиданно сказала Людмила. — Если Марья Николаевна покажет места…
Марья Николаевна растерянно посмотрела на гостью:
— Вы серьёзно? В вашем-то наряде?
— Я же не с пустыми руками приехала, — усмехнулась Людмила. — У меня и резиновые сапоги есть, и штаны походные. Я же тоже в деревне выросла, Маша. Просто… забывать стала.
И тут произошло то, чего я не ожидал. Марья Николаевна протянула руку и коснулась руки Людмилы:
— Трудно в городе-то, да?
Людмила моргнула, словно сдерживая слёзы:
— Трудно, Маша. Иногда так хочется всё бросить. Этот вечный бег, эту гонку за статусом, за деньгами… Виктор работает сутками. Я его почти не вижу. А деньги… да, есть. И что? Счастья от них не прибавляется.
Виктор вдруг поставил рюмку на стол с такой силой, что она чуть не опрокинулась:
— Люда, ты чего? Мы же всё для тебя делаем! Для нашего будущего!
— А настоящее? — тихо спросила она. — Оно проходит, Витя. Мимо нас проходит.
Повисла тишина. Я видел, как переглянулись Марья Николаевна и Сергей Петрович. Как сжал кулаки Виктор. Как украдкой вытерла глаза Людмила.
И вдруг Сергей Петрович встал:
— А ну-ка, пойдём, брат. Покажу тебе кое-что.
Они вышли. Мы остались втроём — я, Марья Николаевна и Людмила.
— Да, пришли с пустыми руками… — вдруг сказала Людмила, глядя в окно, за которым сгущались сумерки. — Всегда прихожу с пустыми руками. Как будто мне нечего дать. А может, и правда нечего?
— Ну что вы, Людмила, — мягко сказал я. — Руки — они никогда не бывают пустыми. В них всегда что-то есть. Тепло. Умение. Память. Просто иногда мы забываем об этом.
Когда Сергей Петрович и Виктор вернулись, я понял, что они говорили о чём-то важном. Лицо Виктора было задумчивым, а глаза Сергея Петровича блестели. В руках он держал старый фотоальбом.
— Смотри, Людмила, — сказал он, кладя альбом на стол. — Вот мы с Витькой. Ему десять, мне — двенадцать. Наш дед нас на рыбалку брал.
Фотография была пожелтевшей, с загнутыми уголками. Два мальчика с одинаковыми улыбками держали удочки, а между ними лежала огромная щука.
— А вот Маша, — он перевернул страницу. — Когда мы только познакомились. У неё тогда коса до пояса была.
Марья Николаевна смущённо улыбнулась:
— Да ладно тебе, Серёжа…
— Красивая, — сказала Людмила, вглядываясь в фотографию. — Очень.
Я смотрел на них и понимал, что происходит что-то важное. Что-то исцеляющее. Словно невидимая стена, которая разделяла этих людей, начала таять.
Виктор вдруг повернулся ко мне:
— Николай Андреевич, а вы давно здесь живёте?
— Всю жизнь, — ответил я. — Здесь родился, здесь и состарюсь, видно.
— И не хотелось… уехать? В город?
Я задумался. Как объяснить этому человеку, что такое принадлежность к месту? Что такое корни, которые уходят глубоко в землю, питая тебя силой предков?
— Знаете, Виктор, я часто думаю о том, что такое богатство, — сказал я наконец. — Когда-то мне казалось, что это вещи, деньги, положение. Потом — что это здоровье, близкие люди. А сейчас… сейчас я понимаю, что настоящее богатство — это возможность быть собой. Полностью, без оглядки на чужие ожидания. Просто быть. И любить то, что делаешь.
— И вы… счастливы? — в голосе Виктора звучало искреннее недоумение.
— Не всегда, — улыбнулся я. — Никто не бывает счастлив всегда. Но я… в мире с собой. И это дорогого стоит.
— А у нас в Москве нет этого мира, — вдруг сказала Людмила. — Ни с собой, ни с другими. Вечная борьба, вечная неудовлетворённость.
Марья Николаевна внимательно посмотрела на гостью:
— Так, может, приезжайте к нам почаще? Отдыхать душой. Мы всегда рады.
— Правда? — Людмила подняла на неё глаза. — После всего, что было? После моих… колкостей?
— Правда, — твёрдо сказала Марья Николаевна. — Мы же семья. А семья — это когда принимаешь человека целиком. С его ошибками, с его слабостями.
Виктор неожиданно встал и подошёл к окну. Его плечи странно вздрагивали.
— Витя? — обеспокоенно позвала Людмила.
Он повернулся, и я увидел на его лице слёзы:
— Знаешь, Сергей, я ведь всегда завидовал тебе. С детства. Ты был старше, сильнее, увереннее. Потом я уехал в Москву, сделал карьеру, заработал деньги… и думал, что наконец-то обошёл тебя. Что теперь ты будешь мне завидовать. А сегодня понял: это я всё ещё завидую. Твоему покою. Твоей… целостности.
Сергей Петрович встал и крепко обнял брата.
Они уехали на следующий день. Но перед отъездом произошло то, чего никто не ожидал. Людмила подошла к Марье Николаевне и протянула ей маленькую шкатулку:
— Это бабушкины серьги. Она хотела, чтобы они остались в семье. Я думаю, они должны быть у тебя.
— Людочка, — только и смогла выговорить Марья Николаевна, прижимая шкатулку к груди.
А Виктор, пожимая руку Сергею Петровичу, сказал:
— Мы приедем осенью. Если звать будете.
— Будем, — кивнул Сергей Петрович. — Обязательно будем.
Я стоял в стороне, наблюдая эту сцену, и думал о том, как удивительно устроена жизнь. Как часто мы гонимся за призраками, за миражами, упуская то, что действительно важно. И как иногда простой стол, накрытый с любовью, может сказать больше, чем тысячи слов.
— Спасибо, Николай Андреевич, — сказала мне Марья Николаевна, когда машина Виктора скрылась за поворотом. — Если бы не вы…
— Не стоит благодарности, — улыбнулся я. — Всё было в вас самих. Просто иногда нужен взгляд со стороны, чтобы увидеть очевидное.
Мы стояли у калитки — Марья Николаевна, Сергей Петрович и я. Три пожилых человека на фоне деревенского дома, окружённого яблонями. И в этот момент я подумал, что, может быть, это и есть настоящее богатство — тихая радость от того, что ты на своём месте.
— Да, — задумчиво сказал Сергей Петрович, словно услышав мои мысли. — Они пришли с пустыми руками… Но ушли с полным сердцем.
Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в нежно-розовый цвет. Где-то вдалеке мычала корова, возвращаясь с пастбища. Пахло яблоками и свежескошенной травой.
И я вдруг понял, что счастлив. По-настоящему счастлив — здесь и сейчас, в этом маленьком моменте вечности, который останется со мной навсегда.
