Вера смотрела на промокшего щенка и чувствовала, как внутри всё сжимается.
Нет. Только не это.
— Мам, ну посмотри на него! — Артём прижимал к груди дрожащий комок шерсти. Глаза у мальчика горели. — Он же замёрзнет!
— Артёмка, у нас и без собаки…
— Мам, ну одну ночь! Только одну!
Вера закрыла глаза. Сил не было даже спорить.
Десять лет она одна. Работа — дом, дом — больница, больница — снова работа. Болезнь сына. Глюкометр, строгий режим. И вечная тревога, которая сидит где-то в груди и не отпускает ни на секунду.
А теперь ещё и собака?
— На ночь, — выдохнула она. — И всё. Утром отнесёшь его куда-нибудь.
Артём закивал так радостно, что Вере стало больно.
Щенка назвали Барни. Непонятно откуда взялось это имя — Артём просто сказал, и всё. Барни лежал на старом одеяле возле батареи, дрожал и жалобно попискивал.
Вера стояла у окна и курила. Хотя бросила год назад. Но сегодня надо было.
«Одна ночь. Утром разберёмся».
Только утром Артём проснулся с температурой. И Барни остался.
Потом прошла неделя. Потом месяц.
Щенок рос, превращался в умного, весёлого пса с чёрно-рыжей шерстью и преданными глазами.
Артём сам его выгуливал, кормил, дрессировал. Вера держалась в стороне.
Она не злилась. Просто не хотела привязываться.
Не могла себе позволить ещё одну заботу. Ещё одно живое существо, за которое придётся отвечать.
Но Барни всё равно тянулся к ней.
Ложился у её ног, когда она сидела на кухне с чаем.
Встречал у двери, виляя хвостом.
Ждал с работы.
А Вера просто не замечала.
Или не хотела замечать.
Барни рос быстро.
Через полгода из дрожащего комочка он превратился в крепкого пса с умными глазами и удивительной способностью чувствовать настроение каждого в доме.
Артём обожал его. Научил командам: сидеть, лежать, дай лапу. Гулял с ним каждый день, даже когда было холодно и хотелось просто лечь под одеяло с планшетом.
— Мам, смотри! Барни может приносить тапки!
Вера кивала, не отрываясь от ноутбука.
— Молодец.
Артём показывал ей видео, как Барни прыгает через палку, как ловит мяч на лету. А она смотрела вполглаза и говорила что-то вроде: «Хорошо, сынок. Только убери за ним шерсть, пожалуйста».
Шерсть. Вечная шерсть на диване, на ковре, на её чёрных брюках.
Вера не жаловалась вслух. Просто молча доставала пылесос и включала его громче обычного.
Барни отскакивал в сторону, поджимал уши, но всё равно возвращался. Ложился у её ног, когда она готовила ужин.
А Вера просто боялась.
Боялась впустить в своё сердце ещё кого-то. Потому что сердце — не резиновое. Оно и так затянуто тревогой за сына. За его сахар, за его уколы, за то, что в школе дети дразнят, что он бледный, что в любой момент может случиться приступ.
А собака — это ещё одна ответственность. Ещё один объект для переживаний.
Нет. Лучше держаться в стороне.
Но Барни был упрямым.
Он встречал её у двери, когда она приходила с работы вымотанная, с опухшими ногами и тяжёлой сумкой. Вилял хвостом так радостно, будто она вернулась с войны.
— Отойди, Барни. Пожалуйста.
Но пёс не отходил. Тёрся об её ноги, заглядывал в глаза.
А однажды вечером, когда Вера сидела на кухне и плакала — просто так, от усталости, от того, что сил не осталось, — Барни подошёл и положил морду ей на колени.
Молча. Просто стоял.
И Вера погладила его. Потом встала, вытерла слёзы и пошла спать.
Но что-то внутри дрогнуло.
Артём замечал, конечно. Он всё замечал.
— Мам, а почему ты с Барни почти не разговариваешь?
Вера пожимала плечами:
— Разговариваю. Просто у меня много дел, сынок.
— Но он же старается! Видишь, как он тебя встречает?
— Вижу.
Мальчик замолкал. Обиженный. А Барни продолжал ждать.
Прошло ещё несколько месяцев.
Вера привыкла к собачьему присутствию. Уже не раздражалась, когда видела шерсть. Даже покупала Барни специальный корм — Артём нашёл какую-то статью, что дешёвый корм вреден.
Она кормила пса. Выводила его гулять, когда Артём болел. Но как необходимость, не более.
Но в один день всё изменилось.
К обеду сын вернулся из школы. Пообедал молча, ушёл в комнату. Сел за компьютер — делал домашку или играл, Вера не проверяла.
Сама она возилась на кухне. Резала овощи для супа, слушала радио. Громко. Какая-то попса играла — раздражало, но хоть не так тихо.
Барни лежал в коридоре. Дремал. Вроде бы.
А потом пёс вдруг вскочил.
Вера не обратила внимания. Резала дальше. Морковь, лук, картошка.
Барни подошёл к двери комнаты Артема. Понюхал. Заскулил тихонько.
Вера обернулась:
— Барни, что ты там?
Пёс не ответил. Развернулся и примчался к ней.
Остановился около ног. Залаял. Громко. Резко.
— Тихо! — одёрнула его Вера. — Что случилось?
Барни не замолкал. Он лаял, скулил, крутился на месте. А потом царапнул её лапой по ноге и слегка кусанул.
Не сильно. Но ощутимо.
— Барни! Ты что?!
Пёс отскочил, снова залаял и побежал к двери. Обернулся. Смотрел на неё так, что мурашки по коже.
Вера не понимала. Раздражение поднималось волной:
— Барни, отстань! Я занята!
Но внутри что-то кольнуло.
Что-то странное и тревожное.
Она бросила нож на стол. Вытерла руки о полотенце.
— Артём?
Тишина.
— Артёмка!
Снова тишина.
Вера сорвалась с места. Побежала, распахнула дверь в комнату сына.
И замерла.
Артём сидел за столом. Голова на клавиатуре. Глаза закрыты. Лицо белое. Губы бледные.
— Артём! — крикнула она.
Мальчик не шевелился.
Вера подбежала, схватила его за плечи. Тряхнула:
— Артёмка! Слышишь меня?!
Веки дрогнули. Он застонал еле слышно.
Руки у Веры тряслись. Она схватила глюкометр со стола. Уколола палец сына, капнула кровь на полоску.
Прибор запищал.
Господи.
Критически низкий сахар.
— Держись, сынок. Держись!
Вера рванула на кухню. Выхватила из шкафа пакет с конфетами. Чайник — включила. Сахар в чашку, три ложки. Кипяток. Размешала, обжигая пальцы.
Вернулась в комнату. Села рядом с Артёмом. Подняла его голову, поднесла чашку к губам:
— Пей. Давай, сынок. Пей!
Он сглотнул. Поморщился. Ещё глоток. Ещё один.
Конфету в рот — разжевал медленно, с трудом.
Минута. Две.
Вера сидела рядом, гладила его по волосам. Молилась. Кому — не знала. Просто молилась.
Барни стоял у порога. Не лаял больше. Просто смотрел. Напряжённо. Ждал.
Ещё три минуты.
Артём моргнул. Поднял голову. Посмотрел на мать мутными глазами:
— Мам?
— Я здесь, — выдохнула Вера. — Всё хорошо. Сейчас проверим сахар ещё раз.
Укол. Капля крови. Глюкометр.
Лучше. Намного лучше.
— Как ты себя чувствуешь?
— Голова кружится, — пробормотал Артём. — Что случилось?
— Сахар упал. Сильно. Ты потерял сознание.
Мальчик кивнул слабо.
Вера обернулась.
Пёс стоял в дверях. Хвост опущен. Глаза серьёзные, усталые.
И вдруг до неё дошло.
Барни знал.
Он почувствовал, что что-то не так. Что мальчику плохо.
И прибежал за ней. Царапал. Лаял. Звал.
Господи.
Ещё пять минут — и могло быть поздно.
Вера медленно поднялась. Подошла к Барни. Села на корточки перед ним.
Пёс молчал. Смотрел на неё.
Она протянула руку. Погладила пса по голове. По шее. Прижала его к себе.
— Ты спас моего мальчика.
Барни тихонько заскулил. Ткнулся носом ей в плечо.
А Вера заплакала. От благодарности.
От того, что рядом с ней всё это время был кто-то, кто видел больше, чем она.
Артём сидел на стуле, смотрел на них обоих. Улыбался слабо:
— Мам, я же говорил. Барни — лучший.
— Да, сынок. Лучший.
Вера кивнула, продолжая обнимать собаку, не обращая внимания на шерсть, прилипшую к брюкам.
