Оля проснулась от звука будильника в 6:30 утра. За окном был серый ноябрьский рассвет, холодный ветер бился в стекло. Она потянулась, чувствуя, как ноет спина — вчера в ночи гладила школьную форму сыну и рубашки мужу. На кухне уже гремела посуда — это Дима варил себе кофе перед работой.
— Оля, ты опять не купила молока? — крикнул он из кухни, не оборачиваясь. Голос у него был усталый, с ноткой раздражения.
— Я вчера поздно вернулась, Дим, не успела, — ответила Оля, натягивая халат. Она работала кассиром в супермаркете, смена до девяти вечера, потом ещё час добиралась домой на автобусе.
— Ну, конечно, — буркнул Дима, хлопнув дверцей холодильника. — Я же не прошу многого, просто чтоб кофе нормальный был.
Оля промолчала. Она привыкла к таким утренним разговорам. Дима всегда был недоволен мелочами: то молоко закончилось, то носки не там лежат. Ей хотелось сказать, что она тоже устаёт, что у неё тоже нет сил, но вместо этого она просто поставила чайник и начала собирать Мишке, их восьмилетнему сыну, бутерброды в школу.
Мишка, как всегда, копался.
— Мам, я не хочу эту куртку, она дурацкая! — ныл он, сидя на табуретке и болтая ногами.
— Миш, она тёплая, а на улице минус десять, — терпеливо объясняла Оля, засовывая тетрадки в его рюкзак. — Давай быстрее, опоздаешь.
Дима уже надел пальто и, не глядя на них, бросил:
— Я пошёл. Вернусь поздно, на складе завал.
Дверь хлопнула. Оля вздохнула. Ещё один день, похожий на предыдущий. Она даже не помнила, когда они с Димой последний раз нормально разговаривали. Не о молоке, не о счетах, не о том, кто забирает Мишку из школы, а просто так — о жизни, о мечтах.
***
Днём на работе Оля стояла за кассой, механически пробивая товары. Люди мелькали перед ней: кто-то улыбался, кто-то ворчал, что сдачу долго ждут. Она старалась держать лицо, но мысли крутились вокруг утреннего разговора. Почему Дима всегда такой? Ведь раньше он был другим. Когда они только поженились, он приносил ей цветы, звал гулять по парку, смеялся над её шутками. А теперь? Теперь он замечает только, что она забыла купить молоко.
В обеденный перерыв Оля зашла в подсобку, достала телефон и открыла чат с подругой Светкой. Та работала в соседнем магазине, и они часто переписывались, чтобы пожаловаться на жизнь.
«Он опять на меня наехал из-за молока. Я уже не могу, Свет. Как будто я робот, который должен всё успевать», — написала Оля.
Света ответила быстро: «Оль, это не ты, это он. Устал, наверное. У вас же ипотека, работа у него нервная. Может, поговорить с ним?»
«Как поговорить? Он же сразу в бутылку лезет», — отбила Оля и убрала телефон. Ей было стыдно признаться, но она уже не раз пыталась говорить с Димой. Каждый раз разговор заканчивался либо молчанием, либо его раздражённым: «Да что ты от меня хочешь?»
Вечером, когда Оля вернулась домой, Дима ещё не пришёл. Мишка сидел за столом, делал уроки, но больше рисовал в тетради машинки.
— Мам, а папа скоро придет? — спросил он, не отрываясь от рисунка.
— Он сегодня придет поздно, — ответила Оля, ставя кастрюлю с водой для макарон. — Ты уроки сделал?
— Ну, почти, — пробубнил Мишка.
Оля посмотрела на него и почувствовала ком в горле. Она так старалась, чтобы у сына было всё: тёплая одежда, еда, уют. Но что-то всё равно было не так. Она видела, как Мишка скучает по отцу, как ждёт, когда Дима поиграет с ним или хотя бы спросит, как дела. Но Дима приходил уставший, садился за телефон или перед телевизором и молчал.
***
Всё изменилось в пятницу. Оля взяла выходной, чтобы съездить с Мишкой к зубному. Дима обещал заехать за продуктами, но, как обычно, забыл. Когда Оля вернулась домой, холодильник был пуст, а на столе лежала записка: «Уехал на дачу к Серёге, вернусь завтра».
Оля почувствовала, как внутри что-то лопнуло. Она сидела на кухне, глядя на эту записку, и вдруг разрыдалась. Мишка, услышав её плач, прибежал из комнаты.
— Мам, ты чего? — спросил он, обнимая её за шею.
— Ничего, сынок, просто устала, — соврала Оля, вытирая слёзы. Но внутри она знала: это не просто усталость. Это было что-то большее. Она больше не могла притворяться, что всё нормально.
Когда Дима вернулся в субботу, Оля ждала его на кухне. Мишка уже спал. Она сидела с кружкой чая, который давно остыл, и смотрела в окно.
— Ты чего не спишь? — удивился Дима, снимая куртку.
— Нам надо поговорить, — тихо сказала Оля.
— О чём? — он нахмурился, сразу уловив её тон.
— О нас. О том, что происходит. Я больше не могу так, Дима. Ты всё время недоволен, всё время молчишь. Я стараюсь, но тебе всегда мало. Я чувствую себя прислугой, а не женой.
Дима сел напротив, потёр лицо руками.
— Оля, я тоже устаю. Работа, ипотека, всё на мне. Ты думаешь, мне легко?
— А мне легко? — голос Оли задрожал. — Я тоже работаю, я тоже тяну этот дом. Но я хотя бы пытаюсь быть с тобой, с Мишкой. А ты? Ты где? На даче с Серёгой? В телефоне? Я даже не знаю, что ты думаешь!
Дима молчал. Потом встал, взял бутылку пива из холодильника и сказал:
— Я не знаю, что ты хочешь. Я стараюсь, зарабатываю. Чего тебе ещё надо?
Оля посмотрела на него и поняла: он не услышал. Не захотел услышать. Она встала, молча пошла в спальню и закрыла дверь. В ту ночь она спала на диване в гостиной, впервые за десять лет брака.
***
Оля и Дима почти не разговаривали следующие дни. Дима уходил на работу рано, возвращался поздно. Оля занималась Мишкой, домом, собой. Но внутри росло чувство, что так продолжаться не может. Она начала думать о том, чего раньше боялась даже представить: о разводе.
Однажды вечером, когда Дима был на смене, Оля позвонила Свете.
— Свет, я не знаю, что делать. Я люблю его, но так жить нельзя. Мишка растёт, он всё видит. Я не хочу, чтобы он думал, что это нормально — когда родители друг друга не слышат.
— Оля, ты уже всё решила, — мягко сказала Света. — Если ты несчастна, это не жизнь. Поговори с ним ещё раз. Но если ничего не изменится, подумай о себе. И о Мишке.
Она знала, что подруга права. Но решиться было страшно. Она боялась остаться одна, боялась, что не справится, что Мишка будет страдать. Но ещё больше она боялась, что, если ничего не изменит, то просто сломается.
Через неделю Оля собрала вещи — свои и Мишкины. Она оставила Диме письмо на столе:
«Дима, я уезжаю к маме на время. Я не хочу так жить. Если ты захочешь что-то изменить, ты знаешь, где меня найти. Я устала быть невидимой».
Она взяла Мишку и уехала к матери в соседний город. Там, в маленькой квартирке, где пахло пирогами и старыми книгами, она впервые за долгое время почувствовала покой. Мишка бегал по двору с соседскими детьми, а Оля сидела с мамой и плакала, рассказывая всё, что накопилось.
***
Прошёл месяц. Дима звонил несколько раз, но разговоры были короткими. Он спрашивал про Мишку, обещал приехать, но так и не приехал. Оля перевела Мишу в местную школу, сама устроилась на новую работу — в небольшой магазинчик рядом с маминым домом. Зарплата была меньше, но зато она могла забирать Мишку из школы и не мчаться через весь город.
Однажды вечером Дима всё-таки приехал. Он стоял в дверях, держа в руках букет ромашек — её любимых. Оля посмотрела на него и почувствовала, как сердце сжалось. Он выглядел уставшим, но в глазах было что-то новое — не раздражение, не равнодушие, а тревога.
— Оля, я всё обдумал, — начал он, теребя цветы. — Я был неправ. Я не видел, как тебе тяжело. Я… я не хочу тебя терять. И Мишку. Давай попробуем ещё раз?
Оля молчала. Она хотела верить, но страх был сильнее.
— Дима, я не знаю, получится ли. Я устала быть одна в браке. Если ты хочешь попробовать, это не просто слова. Это работа. Каждый день.
Он кивнул.
— Я готов. Я не обещаю, что сразу всё будет идеально, но я хочу попробовать. Ради нас.
Оля посмотрела на него, на ромашки, на его усталое лицо. И впервые за долгое время почувствовала, что, может быть, ещё не всё потеряно.
***
Прошёл год. Оля и Дима не стали идеальной парой, но они учились. Учились говорить, слушать, быть вместе. Дима стал чаще играть с Мишкой, иногда даже готовил ужин. Оля начала улыбаться — не для других, а для себя. Они всё ещё спорили, иногда срывались, но теперь они знали: главное — не молчать. Главное — видеть друг друга.
Их история не была сказкой. Это была жизнь — с её счетами, усталостью, недосыпом. Но в этой жизни теперь было место для надежды. И для любви, которая, как оказалось, никуда не исчезла — просто ждала, когда её услышат.
