Серый дождь опустился над городским кладбищем. Надежда Сергеевна стояла у могилы мужа. Сквозь шум она едва различала слова священника — искаженные, почти бессмысленные. Алёна поддерживала мать под локоть. Её живот на седьмом месяце беременности казался Надежде неуместным среди пейзажа скорби — жизнь демонстрировала превосходство над смертью.
Оцепенение не отпускало её с момента звонка из больницы. Игорь умер мгновенно — сердце остановилось по дороге на работу, в автобусе. В последнее время они почти не разговаривали, существуя как два вежливых соседа. И всё же тридцать лет вместе — это целая жизнь, со своим порядком, привычками, правилами, которые утратили силу.
«Тридцать лет, — думала Надежда, глядя на опускающийся гроб, — а что я знаю о нём? Что он любил молоко в кофе, не выносил галстуки и проверял, заперта ли дверь. Но о чём он думал, когда смотрел в окно? О чём жалел? О чём мечтал?»
— Мам, пойдем, — позвала Алёна, когда служба завершилась. — Тебе нужно отдохнуть перед поминками.
Надежда кивнула, сделала шаг назад и замерла. Среди расходящихся людей мелькнуло лицо, от которого сжалось сердце. Резкий профиль, морщина между бровями, тяжёлый взгляд, устремленный вниз. Что-то оборвалось внутри.
Виктор.
Он стоял в стороне, опираясь на трость, под чёрным зонтом. Поседевший, осунувшийся, с застывшим напряжением в фигуре. Её первая любовь. Человек, которого она так ждала сорок лет назад, а потом пыталась забыть.
«Почему сейчас? Почему сегодня?»
— Мам? — встревоженно позвала Алёна, заметив бледность матери. — Тебе плохо?
— Всё хорошо, — Надежда отвела взгляд от Виктора, чувствуя горечь — не из-за смерти мужа, а из-за давно похороненного чувства. Ей стало стыдно, и стыд усилил растерянность. — Просто голова закружилась. Давление.
Они вышли с кладбища и сели в машину зятя. Надежда смотрела в окно, но видела яблоневый сад, залитый майским солнцем, и себя — молодую, с русой косой до пояса, в платье с васильками, бегущую навстречу высокому парню с чубом. Память подсовывала забытые детали: запах яблоневого цвета, пчелиное гудение, тёплый ветер и головокружительное предвкушение счастья, которое знаешь только в восемнадцать лет.
Поминки прошли как в тумане. Надежда говорила положенные слова, принимала соболезнования, слушала рассказы о муже. Только сейчас из этих воспоминаний всплывал другой Игорь: не молчаливый спутник жизни, а весёлый рассказчик, надёжный друг, умный собеседник. Почему она не видела его таким? Эта мысль вызвала приступ вины. Она вышла на балкон, где пытался закурить сослуживец мужа.
— Простите, — пробормотал он, заметив Надежду.
— Ничего. Курите. Игорь тоже иногда… втайне от меня.
Мужчина помялся, но не ушёл. Закурил и вдруг сказал:
— Он очень вас любил. Всегда говорил о вас с таким уважением. И гордился.
Эти слова заставили её увидеть всю их жизнь с Игорем в новом свете. Любил. Гордился. А она? Что чувствовала она? Благодарность? Привязанность? Или что-то большее, чему не давала имени, потому что настоящая любовь осталась в яблоневом саду?
Когда гости разошлись, Надежда осталась одна в квартире. Она убрала со стола, вымыла посуду, выбросила цветы. Наконец опустилась в кресло, чувствуя тяжесть усталости.
В тишине проступали незаметные раньше звуки: тиканье часов, гудение холодильника, скрип половиц. Всё это было прежде, но заглушалось присутствием другого человека. Теперь эти звуки словно говорили: ты одна.
Звонок в дверь прозвучал неожиданно. Взглянув на часы — почти десять вечера — она с тревогой подумала об Алёне. Забыв посмотреть в глазок, распахнула дверь.
На пороге стоял Виктор, прямой, как в молодости, только теперь это было упрямство человека, который не желает сдаваться болезням и возрасту.
— Здравствуй, Надя, — сказал он. Глаза, которые снились ей в первые годы замужества, смотрели с тревогой и неуверенностью.
— Витя, — только и смогла выговорить она.
Он стоял перед ней — чужой и родной одновременно, как бывает с людьми, которых любил в юности так отчаянно, что даже спустя десятилетия они остаются частью тебя.
— Можно войти? Я понимаю, что выбрал не лучший день, но завтра уезжаю. Хотел сказать, как мне жаль. Игорь был хорошим человеком.
Надежда отступила, пропуская его. Виктор вошёл, опираясь на трость. Она заметила, как он переносит вес с больной ноги на здоровую, и сердце сжалось от нежности, которая, казалось, должна была умереть.
— Чай? — предложила она.
— Да, пожалуй.
В тишине кухни слышалось тиканье часов и шум чайника. Надежда рассматривала гостя. Время не пощадило его — морщины избороздили лицо, волосы поседели, но осанку он сохранил. «Военная выправка, — подумала она. — Он всегда хотел быть военным врачом. Сбылась ли его мечта?»
Странно было сидеть на кухне, где ещё вчера сидел Игорь, и смотреть на человека, которого она когда-то любила. Вина шевельнулась под ребрами.
— Не думал, что это будет так сложно, — произнёс Виктор. — Сорок лет прошло, а я до сих пор не знаю, с чего начать разговор с тобой.
— С правды, — ответила Надежда. — Зачем ты пришёл? Дань памяти старому другу или…?
Между ними повисло невысказанное «или ты пришёл ко мне?»
— Игорь не был мне другом после того, как женился на тебе, — он покачал головой. — Я пришёл проститься с человеком, который прожил жизнь, предназначавшуюся мне.
Надежда вздрогнула от неожиданной откровенности. Не от сути — она всегда знала, что Виктор не простил бы Игоря, — а от прямоты. Словно годы расчистили завалы условностей, оставив только суть.
— Ты уехал, — она почувствовала подкатывающую обиду. — Уехал и не попрощался. А я ждала. Я писала тебе каждую неделю.
— Я знаю. Моё молчание было непростительным.
— Почему? Почему ты не ответил ни на одно письмо? Мы клялись друг другу…
Она осеклась, понимая, как нелепо звучат слова о клятвах восемнадцатилетних. И всё же она помнила каждое обещание.
Виктор достал из кармана бумажник. Оттуда извлёк фотографию — пожелтевшую, с загнутыми краями, словно её часто доставали. На ней Надежда, молоденькая, стояла среди цветущих яблонь. Ветер растрепал ей волосы, а лицо светилось счастьем.
— Это единственное, что у меня осталось от той жизни, — сказал он, поглаживая фотографию. — Я попал в аварию через месяц после отъезда. Перелом позвоночника, кома, месяцы в больнице. Врачи говорили, что я не буду ходить.
Он замолчал, словно вновь переживая тот кошмар.
— И я решил не быть тебе обузой. Тебе было девятнадцать, вся жизнь впереди. А я превратился бы в инвалида. В груз.
Надежда смотрела широко раскрытыми глазами. В голове шумело, словно ураган срывал крышки с шкатулок воспоминаний и надежд.
— Господи, а я думала… столько всего передумала. Другую встретил, разлюбил, забыл…
— Разлюбил? Если бы всё было так просто. Если бы можно было просто разлюбить и жить дальше. Я пробовал. Очень старался.
Они замолчали. За окном стемнело, дождь усилился. Надежда чувствовала себя опустошённой этим разговором — но одновременно и странно живой, словно долго спавшая часть души проснулась.
— Уже поздно, — она вытерла глаза. — Оставайся. Диван в гостиной раскладывается.
— Неудобно как-то… в день похорон…
— Игорь бы понял. Он многое понимал, просто мы редко говорили о важном.
В эту ночь Надежда долго не могла уснуть. Лежала, глядя в потолок, и думала о том, что рассказал Виктор. Сколько лет потеряно, сколько несказанных слов. Она вспоминала свою жизнь с Игорем — спокойную, размеренную. Они были скорее добрыми друзьями, чем возлюбленными. Сколько раз она ловила на себе его взгляд — внимательный, изучающий? О чём он думал? Знал ли о Викторе? Догадывался ли, что она так и не смогла забыть свою первую любовь?
Временами её накрывало чувство вины за то, что она не смогла полюбить мужа так, как Виктора. Но разве можно заставить сердце? Разве справедливо сравнивать семейную жизнь с ураганом чувств, который бывает в юности?
Утро выдалось светлым. Дождь прекратился, и солнце выглядывало из-за облаков. Когда Надежда вышла на кухню, Виктор уже не спал — сидел у окна и смотрел на двор.
— Доброе утро, — она почувствовала неловкость, будто они снова были подростками на первом свидании.
— Доброе. Я думал уйти пораньше, но решил дождаться тебя. Поблагодарить за приют.
Он выглядел бледным, и морщины казались глубже. Надежда подумала, что он, вероятно, почти не спал этой ночью — как и она.
— Куда ты теперь? — спросила она, ставя чайник.
— Домой, в Калугу. Я там уже пятнадцать лет живу. После развода уехал из Москвы, хотел начать с чистого листа.
— И часто бываешь здесь?
— Нет, первый раз за много лет. Сестра умерла, оставила квартиру племяннику. Надо было помочь с документами.
«А у нас с Игорем есть Алёна, — подумала Надежда. — По крайней мере, это мы сделали правильно — вырастили хорошего человека».
Они завтракали в молчании. Между ними словно натянулась нить — хрупкая, но ощутимая связь из прошлого.
— Надя, — вдруг сказал Виктор, — можно вопрос? Только ответь честно. Ты была счастлива с ним?
Она задумалась. Ложь сейчас казалась кощунственной и по отношению к памяти мужа, и к этому седому мужчине, в глазах которого она видела отблеск того мальчишки.
— По-своему — да. У нас была Алёнка, потом внук. Игорь был надёжным, заботливым. Никогда голоса не повысил, помогал по дому. Но если ты спрашиваешь, любила ли я его так, как тебя когда-то… — Надежда покачала головой. — Нет. Ту девочку с косой, которая бежала к тебе через сад, я похоронила, когда вышла замуж. И другой не стала.
Виктор протянул руку через стол и коснулся её пальцев. Тепло от этого прикосновения разлилось по телу. Она не отстранилась.
— Прости меня, — сказал он. — За всё прости. За то, что не написал, не позвонил, не пришёл. За то, что решил всё за нас обоих.
В дверь позвонили. Надежда вздрогнула, отдёрнула руку и пошла открывать. На пороге стояла Алёна — встревоженная, с покрасневшими глазами.
— Мам, я так волновалась! Звонила тебе с утра, — она осеклась, увидев за спиной матери незнакомого мужчину. Её взгляд стал настороженным. — Ты не одна?
— Проходи, — Надежда посторонилась, чувствуя, как краснеет. — Это Виктор Андреевич, старый друг нашей семьи. Приехал на похороны отца.
Алёна окинула гостя взглядом, отмечая и костюм, и трость, и то, как он держался — вежливо, но с достоинством. В её глазах мелькнуло что-то похожее на узнавание.
— Очень приятно, — сказала она без удовольствия в голосе. — Мама, я заехала проверить, как ты. И ещё — Костик хочет к бабушке. Может, заберёшь его на выходные? Сашу отправили в командировку, а мне тяжело с животом.
«Видишь ли ты, дочка, что пытаешься меня контролировать? Или ты просто боишься, что я могу быть кем-то ещё, кроме твоей матери и бабушки?»
— Конечно, — кивнула она, понимая настоящую причину визита.
— Я пойду, — Виктор поднялся, опираясь на трость. — Спасибо за гостеприимство, Надежда Сергеевна.
«Надежда Сергеевна», — отозвалось в её голове. Как официально, как далеко от той близости, которая была между ними несколько минут назад.
— Я провожу вас, — она взяла жакет. — Алёна, подожди меня.
Дочь кивнула, но в её глазах читалось неодобрение.
Они вышли во двор. Утреннее солнце скрылось за тучами, воздух пах озоном. Ветер заставил Надежду запахнуть жакет.
— Когда уезжаешь? — спросила она, глядя не на Виктора, а на верхушки деревьев.
— Сегодня вечером. Есть билет на поезд.
— Так скоро?
Он пожал плечами:
— Дела. Да и незачем мне здесь оставаться. Хватит тревожить прошлое.
В его словах звучала убеждённость человека, который давно смирился с судьбой. Надежда опустила глаза. В груди разливалась тоска — не острая, а тупая, ноющая, как застарелая рана.
— А может, есть зачем? — тихо спросила она. — Может, мы заслужили хотя бы поговорить по-настоящему? Узнать друг друга заново?
Виктор внимательно посмотрел ей в глаза, будто искал ответ на вопрос, который не решался задать. В его взгляде промелькнула надежда, но тут же угасла.
— Надя, я старый больной человек. Мне шестьдесят, и половину этих лет я провёл, борясь с болями в спине. Ты только что похоронила мужа. Твоя дочь беременна и не в восторге от моего появления. Давай не будем строить воздушных замков.
Его рассудительность ранила. Она вспомнила, что и в молодости он был таким — всегда взвешивал все «за» и «против», не поддавался порыву. Кроме того раза, когда решил уйти из её жизни, не спросив её мнения.
— Ты прав, — кивнула она. — Прости. Я просто растерялась. Слишком много всего сразу.
Виктор достал блокнот, написал что-то и протянул ей.
— Мой номер телефона. Если захочешь поговорить. Или если будет нужна помощь.
Она взяла листок, и их пальцы соприкоснулись. По телу пробежала дрожь — как тогда, когда он впервые взял её за руку под дубом у реки. Прикосновение длилось секунду, но в нём словно сконцентрировались все несбывшиеся возможности их жизней.
— До свидания, Витя.
— Прощай, Надюша.
Она стояла у подъезда, пока его фигура не скрылась за углом. Потом поднялась на свой этаж, ощущая пустоту, словно вместе с Виктором ушло что-то важное.
Алёна ждала в прихожей.
— Кто это был на самом деле? — требовательно спросила она. — И не говори, что просто «друг семьи». Я не слепая.
— А кем, по-твоему, он должен быть? — устало ответила Надежда, опускаясь на стул. Раздражение поднялось внезапно. Она почувствовала себя маленькой девочкой, которую отчитывает строгая мама.
— Он смотрел на тебя так, словно… Мама, прошло всего два дня, как мы похоронили папу! А ты приводишь в дом мужчину. Что подумают соседи?
— Какая разница? Мне пятьдесят восемь лет. Я уже вырастила тебя, помогла с Костиком. Неужели я не заслужила право самой решать, с кем мне общаться?
Алёна отшатнулась. В глазах мелькнула обида, смешанная с замешательством. Она никогда не слышала такого тона от матери.
— Я не слепая. Я видела, как вы смотрели друг на друга. Между вами что-то было? Давно? Ещё до папы?
«Мне не восемнадцать, чтобы оправдываться перед дочерью, — подумала Надежда. — Но и скрывать нечего». Она глубоко вздохнула. Врать не хотела, но и всю правду говорить было рано.
— Виктор — часть моей юности, — сказала она. — Мы знали друг друга до того, как я встретила твоего отца. Потом наши пути разошлись. Мы не виделись сорок лет, пока он не пришёл на похороны. Это всё.
«Это далеко не всё, но большего тебе знать не нужно».
Алёна недоверчиво покачала головой, но настаивать не стала.
— Ладно, мам. Просто не делай глупостей. Тебе нужно время, чтобы пережить потерю папы.
В этих словах Надежда услышала не столько заботу, сколько страх. Алёна боялась перемен, боялась, что мать может стать кем-то ещё, кроме привычной бабушки. И это был эгоизм, пусть и понятный, но всё же — эгоизм.
— Конечно, милая, — Надежда улыбнулась, решив не продолжать спор. — Я привезу Костика в пятницу вечером.
Но внутри разливалась горечь. В свои пятьдесят восемь она превратилась в маленькую девочку, которую опекает собственная дочь. И хуже всего было то, что она сама позволила этому случиться.
Осень вступала в свои права. Город окрасился в жёлтые и багряные тона. Надежда вернулась к работе в музее — привычные дела помогали не думать о пустой квартире и о листке с телефонным номером, который она то доставала из шкатулки, то прятала.
Она не могла заставить себя позвонить — то ей казалось, что слишком мало времени прошло после смерти Игоря, то, наоборот, что уже слишком много. Один раз она набрала номер, но положила трубку. Что она скажет? «Здравствуй, я тут подумала…» — подумала о чём? О том, что в пятьдесят восемь не поздно начать всё сначала? О том, что тоскует по человеку, которого совсем не знает — ведь тот мальчик из сада давно стал другим, как и она сама?
Дни складывались в недели. Она ходила на работу, помогала дочери с внуком, встречалась с подругами. Со стороны её жизнь выглядела такой же, как при Игоре, только теперь она возвращалась в пустую квартиру и ужинала в одиночестве.
В один из вечеров, разбирая бумаги в шкафу, Надежда наткнулась на тетрадь в кожаном переплёте. Почерк мужа был ей хорошо знаком. Дневник. Она не знала, что Игорь вёл дневник.
Открыв наугад, она начала читать:
«…Сегодня годовщина нашей свадьбы. Тридцать лет вместе. Надя испекла пирог, мы открыли вино и сидели на балконе до темноты. Она красивая, даже когда грустит. А она часто грустит, хоть и пытается скрыть. Иногда мне кажется, что она ждёт чего-то, что никогда не случится. Или кого-то, кто никогда не вернётся. Я никогда не спрашивал напрямую — боялся услышать правду. Но иногда, когда она смотрит в окно, я вижу в её глазах такую тоску, что сердце сжимается. Она не несчастна со мной. Но и по-настоящему счастливой не была. Всю жизнь я пытался заполнить эту пустоту в ней…»
Надежда перевернула страницу. Запись, датированная прошлым летом:
«Был у врача. Новости неутешительные. Сердце изношено. Скоро может отказать в любой момент. Надо бы сказать Наде, но не хочу её тревожить. Она и так последние годы только о моем здоровье беспокоится. А я о чём беспокоюсь? О том, что будет с ней, когда меня не станет. Алёнка замужем, своих забот полно. А Надя привыкла жить для других, забывая о себе. Ей нельзя одной. Хотя, может, ей как раз и нужно побыть одной? Разобраться в себе, понять, чего она хочет от остатка жизни».
И наконец, последняя запись, сделанная за неделю до смерти:
«Странное предчувствие не покидает меня последние дни. Словно время истекает. Вчера встретил в поликлинике Виктора Соколова — того самого. Постарел, ходит с тростью, но держится молодцом. Мы разговорились — хотя какие мы знакомые? Я ведь всегда знал, что он для меня значит. И для Нади. Спросил про жизнь. Потом вырвалось — спросил про Надю. Я сказал, что у неё всё хорошо, что она работает в музее, что у нас внук. Он слушал так внимательно, словно каждое слово впитывал. Потом мы долго сидели в парке, молчали больше, чем говорили. Я всё думал — сказать ему, что знаю? Что всегда знал о них? Что догадывался, что он был её первой любовью, что она так и не смогла забыть его? Не сказал. Мы расстались почти друзьями. Может, это и правильно. Некоторые тайны лучше унести с собой».
Надежда закрыла дневник, чувствуя, как текут слёзы. Игорь знал. Все эти годы он знал и молчал. Носил в себе эту боль и всё равно оставался рядом, любил её — такую, какая она есть, с её несбывшейся любовью.
«Почему ты никогда не говорил об этом? Почему мы так мало говорили о важном?»
Она плакала долго, выпуская наружу не только горе, но и вину, и сожаление о том, что не сумела дать мужу той любви, которую он заслуживал. А ведь Игорь, этот тихий, неамбициозный Игорь, оказался благороднее, чем она думала. Он видел её насквозь и всё равно любил — не требуя взаимности.
И это было больнее всего.
К середине октября Алёна родила дочку — миниатюрную, с пушком вместо волос и осмысленным взглядом. Девочку назвали Верой. Надежда проводила с внуками всё свободное время — забирала Костика из садика, помогала с новорожденной. Эта суета заполняла пустоту. Но вечерами, возвращаясь в пустую квартиру, она чувствовала, как одиночество сжимает сердце.
В один из таких вечеров, сидя с недовязанным свитером для Костика, она вдруг поняла, что больше не может так жить — между прошлым и будущим, в неопределённости. Она решительно поднялась, достала из шкатулки листок, разгладила его и набрала номер.
После третьего гудка раздался знакомый голос:
— Слушаю.
— Витя, это я, — сказала она, чувствуя, как заколотилось сердце. — Надя.
Пауза. Такая долгая, что ей показалось, что связь прервалась. Потом вздох облегчения.
— Я уже не думал, что ты позвонишь.
— Я тоже. Но вот решилась.
— Я рад.
Они проговорили почти два часа — обо всём.
Виктор рассказал, что врачи не верили в его выздоровление, но он упрямо учился ходить, цепляясь за образ девушки с русой косой, которая ждала его в родном городе.
— Знаешь, когда я узнал, что ты вышла замуж, я сначала хотел всё бросить. Зачем стараться, если той, ради которой ты живёшь, больше нет в твоей жизни? Но потом началась злость. На себя, на судьбу, даже на тебя. И эта злость помогла мне встать с инвалидного кресла. Я решил, что должен доказать, что могу жить без тебя. Глупо, правда?
— Не глупее, чем выйти замуж за нелюбимого человека из мести бросившему тебя возлюбленному, — ответила Надежда. — Мне тогда казалось, что это поможет забыть. Что новая любовь заполнит пустоту. Я ошибалась. Но когда поняла это, было уже поздно — у нас была Алёнка, дом, работа…
— Ты ещё приедешь? — спросила она в конце разговора.
— Хочешь, чтобы приехал? — в его голосе послышалась надежда.
— Хочу. Очень хочу.
Зима выдалась снежной. Город утопал в сугробах, деревья стояли в белых шубах, окна светились жёлтым светом. Виктор приезжал дважды — в ноябре и под Новый год. Они ходили в театр, гуляли по парку, говорили часами. Он рассказывал истории из врачебной практики, она — о редких экспонатах в музее. Между ними словно не было сорока лет разлуки — только светлая грусть о потерянном времени и радость от каждой встречи.
Алёна поначалу встретила Виктора в штыки. Её лицо приобретало то скорбное, то осуждающее выражение. Она избегала называть Виктора по имени, как будто боялась, что любая фамильярность узаконит его статус в их семье.
— Зачем он тебе, мам? — спрашивала она. — Ты же совсем его не знаешь. Сорок лет — это не шутка. Он мог стать кем угодно за это время.
— А я разве сказала, что он мне нужен? Мы просто общаемся. Я не обязана перед тобой отчитываться.
Но постепенно лёд начал таять — особенно после того, как Виктор помог с ремонтом в квартире дочери: починил кран, заменил проводку, собрал шкаф. Он делал это не напоказ, а просто потому, что привык помогать там, где мог быть полезен.
Костик сразу прикипел к «дяде Вите». Тот умел вырезать из дерева свистульки, знал истории про животных и не отмахивался от детских вопросов. Между ними возникла особая связь, которая иногда бывает между очень юными и очень пожилыми — словно крайние точки жизни понимали друг друга лучше.
Однажды, наблюдая, как Виктор объясняет внуку принцип работы калейдоскопа, Алёна вдруг сказала:
— Знаешь, мам, я была не права насчёт Виктора Андреевича. Он хороший человек. И с Костиком терпелив, не то что папа был…
Надежда промолчала, но в душе что-то дрогнуло. Это было первое признание дочери, что новый человек в их жизни мог быть не врагом, а другом.
В один из вечеров Виктор достал из кармана маленькую коробочку.
— Это тебе. Ничего особенного, просто захотелось сделать тебе подарок.
В коробочке оказалось кольцо — простое серебряное кольцо с аметистом. Не роскошное, но изящное.
— Это не то, о чём ты подумала, — улыбнулся он, заметив её смущение. — Я не делаю тебе предложение. Просто хотел, чтобы у тебя было что-то от меня. Я заметил, что ты любишь фиолетовый цвет.
Она надела кольцо на палец — оно село идеально.
— Спасибо, — прошептала она, растроганная не столько подарком, сколько внимательностью.
— Я поеду с тобой, — вдруг сказала Надежда. — В Калугу. Хочу увидеть, как ты живёшь, познакомиться с твоим племянником.
Виктор замер, глядя на неё с изумлением, которое сменялось радостью.
— Ты уверена? А как же работа? Внуки?
— Отпуск у меня накопился, а внуки не пропадут пару недель без бабушки. У них есть отец и няня. Пора Алёне научиться справляться без моей помощи.
На следующий день они пошли на кладбище. Могилу Игоря покрывал снег. Надежда смахнула его с памятника, положила гвоздики и постояла, задумавшись. Виктор ждал в стороне.
Здесь, на кладбище, Надежда ощутила странное умиротворение. Словно получила благословение от Игоря на свою новую жизнь.
— Знаешь, мне кажется, он был бы рад за нас. В своём дневнике он часто писал, что беспокоился, как я буду одна.
— Он был хорошим человеком. Лучше, чем я.
— Не говори так. Вы просто разные. И я любила вас по-разному.
Когда она сказала Алёне о своём решении поехать в Калугу, та воспротивилась:
— Мама, что ты будешь там делать? Ты его едва знаешь! Это опасно в твоём возрасте срываться в чужой город…
Надежда слушала с усталой улыбкой. Сколько раз в молодости она сама лишала себя возможностей из-за страха? Сколько раз откладывала жизнь на потом, которое не наступило?
— Алёна, я еду в Калугу, а не на Северный полюс. Там есть телефоны, поезда ходят каждый день. Если мне не понравится, я вернусь. Но я хочу попробовать. Потому что жизнь слишком коротка, чтобы откладывать счастье на потом. Я поняла это только после смерти твоего отца. Не хочу, чтобы ты повторила мою ошибку.
В глазах дочери промелькнуло понимание. Она впервые увидела в матери не просто родителя, но женщину — со своими надеждами, страхами, мечтами.
— Хорошо, мам. Только обещай звонить каждый день. И если что-то пойдёт не так…
— Я сразу вернусь. Обещаю.
В марте Надежда переехала к Виктору в Калугу. Не навсегда — так она сказала Алёне, — а просто пожить какое-то время. Она не хотела разрушать жизнь, которую он построил без неё, навязываться. Но с каждым днём она понимала, что этот спокойный мужчина с внимательными глазами, так не похожий на мальчика из её воспоминаний, стал ей дорог — не как призрак прошлого, а как человек настоящего.
Его квартира была небольшой, но уютной, с книжными полками и коллекцией минералов. Племянник, Андрей, серьёзный молодой человек, сразу принял Надежду как часть семьи. Он часто заходил со своей невестой Машей, и вечера проходили за разговорами и шахматами.
Надежда начала привыкать к новой жизни — к тому, что её ждут с работы; к тому, что можно обсуждать книги с человеком, который разделяет твой интерес; к тому, что можно молчать вдвоём, не чувствуя неловкости.
Алёна звонила каждый день первую неделю, потом звонки стали реже, но не менее тревожными. Она постоянно спрашивала, когда мама вернётся, словно боялась, что Надежда может предпочесть новую жизнь роли бабушки.
— Мне здесь хорошо, — терпеливо объясняла Надежда. — Я работаю в местном музее три дня в неделю — Витя помог устроиться. Мы ходим в театр, в филармонию. Здесь замечательный парк.
— Но это не твой дом, мама. Твой дом здесь, с нами. С Костиком и Верочкой. Они скучают по тебе.
Эти слова отзывались болью. Надежда действительно скучала по внукам. Но одновременно она чувствовала, что имеет право на свою жизнь — полноценную, наполненную не только заботой о детях, но и личным счастьем.
Перед отъездом Надежда снова перечитала дневник Игоря. Последние строки давали ей благословение: «Надеюсь, что когда меня не станет, она найдёт в себе силы жить дальше. И, может быть, обретёт то счастье, которое я так и не смог ей дать. Она заслуживает большего, чем жизнь в тени несбывшихся надежд».
— Спасибо, — прошептала она, закрывая тетрадь. — За понимание. За терпение. За то, что любил меня такой, какая я есть.
В апреле Виктор заговорил о будущем. Они сидели на скамейке в парке, наблюдая, как просыпается природа — набухают почки, пробивается трава, возвращаются птицы.
— Надя, я понимаю, это может прозвучать странно в нашем возрасте, но ты не хотела бы остаться? Насовсем?
Она посмотрела на его профиль — тот же твёрдый подбородок, та же морщинка между бровями, только теперь всё лицо в морщинах, словно карта прожитой жизни.
— Хотела бы. Но есть Алёна, внуки… Я не могу исчезнуть из их жизни.
— А кто говорит об исчезновении? Мы могли бы ездить к ним на выходные, на праздники. Они могли бы приезжать к нам на каникулы.
— А твоя жизнь здесь? Работа, племянник?
— Андрей скоро женится и переедет. А что касается работы… В моём возрасте пора и о пенсии подумать. Я мог бы преподавать и в вашем городе.
— Ты бы сделал это? Переехал бы ради меня?
— Надя, я бы переехал на Северный полюс, если бы ты сказала, что будешь там счастлива. Нам выпал второй шанс. Я не хочу упустить ни дня.
В мае они вернулись в родной город — вместе, с решением не расставаться. Надежда понимала, что Алёна не сразу примет это, что потребуется время. Но она была готова бороться за своё счастье — впервые в жизни.
Новость о том, что мама продала квартиру и переезжает в дом, купленный с Виктором, Алёна встретила с сопротивлением.
— Ты с ума сошла? Продать квартиру, которую вы с папой выплачивали? Ради какого-то… — она осеклась, встретив взгляд матери.
— Не какого-то, а Виктора Андреевича. Человека, с которым я хочу провести остаток жизни. И дом не «какой-то», а уютный, с садом, где твои дети смогут играть.
— Но это так далеко от нас! Как ты будешь помогать с Верой? С Костиком?
— Алёночка, ты прекрасная мать. У тебя чудесный муж. Вы справитесь. А я буду рядом — может, не каждый день, но всегда, когда понадоблюсь. Просто мне тоже нужна своя жизнь. Своё счастье.
В глазах дочери стояли слёзы — обиды, непонимания, страха. Но где-то в глубине Надежда заметила проблеск понимания.
Летом они обживали новый дом — небольшой, но светлый, с террасой, выходящей в яблоневый сад. Виктор возился в огороде, строил беседку. Его больная нога беспокоила его, но он не поддавался боли.
Надежда обустраивала дом, развешивала картины, расставляла книги. Среди них был и дневник Игоря — она не могла оставить его, это было бы предательством памяти человека, который любил её так искренне.
Постепенно налаживались отношения с Алёной. Сначала она приезжала неохотно, только с детьми и ненадолго. Но лёд таял. Виктор оборудовал для Кости штаб в яблоне — с лестницей, площадкой и флагом. Мальчик был в восторге и упрашивал родителей ехать к бабушке. Вера тоже полюбила бывать в доме, где был настоящий сад.
Однажды, когда дети уже спали, а взрослые сидели на террасе, Алёна вдруг сказала:
— Знаешь, мам, я долго не могла понять, как ты могла так всё изменить. Бросить привычную жизнь, начать с нуля. Мне казалось, что это безумие…
— А теперь?
— А теперь я вижу, что ты счастлива. По-настоящему счастлива. Может, впервые в жизни. И я рада за тебя.
В глазах дочери не было фальши — только искреннее понимание.
В один из августовских дней, когда в саду поспевали яблоки, Надежда и Виктор отправились в городской парк — тот самый, где сорок лет назад они гуляли влюблённой парой, строя планы на будущее, которому не суждено было сбыться.
Яблони в парке цвели, как тогда. Они бродили по знакомым дорожкам, держась за руки, и Надежда чувствовала головокружение — как будто время закольцевалось, даруя возможность прожить упущенное.
— О чём думаешь? — спросил Виктор, заметив, как она притихла, глядя на старую скамейку под яблоней.
— О том, что жизнь даёт второй шанс тем, кто в него верит. И о том, что иногда нужно потерять что-то, чтобы обрести нечто более ценное.
Они стояли под цветущей яблоней, седые, умудрённые жизнью, с лицами, отмеченными прожитыми годами. Но внутри они были теми же юными душами, полными надежды и любви. И в воздухе пахло яблоневым цветом, спелыми яблоками, и тем особым ароматом, которому нет названия — ароматом второго дыхания, второго шанса на счастье, который выпадает лишь избранным.
