Праздник закончился, гости разъехались, гора посуды в раковине. А она всё сидела и смотрела на эту дурацкую коробку с бантом.
— Чего расселась? — Никита ввалился на кухню, рубашка наполовину расстёгнута. — Опять рожу скривила?
Молчит.
— Я спрашиваю — подарок не угодил?
Алина открыла коробку. Набор для волос. «Для окрашенных и повреждённых» — крупными буквами. От запаха цитрусов аж в носу защипало.
— Нормальный же подарок, — Никита полез в холодильник за водой. — В магазине бабы сказали — самое оно.
У Алины отродясь волосы не крашеные. И от цитрусовых у неё голова трещит — он не помнит.
— Спасибо, — выдавила через силу.
— Во-во. А то сидишь тут, как будто я тебе половую тряпку подарил. Давай спать уже.
Никиткин день рождения через неделю случился. Алина подготовилась. В пакете из того же магазина — гель для душа «Спорт и драйв» и носки. Сорок второй размер, хотя у него нога сорок четвёртая. А в спортзал он последний раз при Горбачёве ходил.
Утром сунула пакет прямо в постели:
— С днём рождения.
Никита спросонья пошарил внутри, вытащил подарки. Помолчал.
— Это чё за фигня?
— Подарок. В магазине сказали — самое оно для мужчин.
— Носки-то мелкие.
— Растянутся.
— И на кой мне гель спортивный? Я што, качок?
— Нормальный же подарок, — Алина скопировала его интонацию. — Чего рожу кривишь?
Никита швырнул носки на пол. Гель покатился следом.
— А, так ты мстишь, да? Из вредности?
— Учусь у тебя внимательности.
— Да я тебе нормально подарил! Дорого!
— Кому нормально? Той бабе из магазина?
Никита вскочил, начал по спальне круги нарезать.
— Всё! Достала! Хватит! Может, разведёмся к чёртовой матери?
Алина почувствовала, как внутри что-то оборвалось. Как будто натянутая годами струна лопнула. Три года. Три года она глотала обиды, терпела его мамашу, делала вид, что всё нормально.
— Давай.
— Чего давай?
— Разведёмся. Я согласна.
Никита застыл посреди комнаты. Рот приоткрыл — ждал, видно, что она сейчас в слёзы ударится, прощения просить начнёт.
— Ты… ты серьёзно, что ли?
— Вещи соберу и к матери поеду.
— Стой! — заорал вдруг. — Погоди! Это я так… проверял!
— Чего проверял?
— Ну… Мамка сказала — проверь её. Вдруг она из-за квартиры замуж вышла, за прописку. Надо, говорит, до крайности довести. Если любит — будет цепляться. А ты — раз, и согласилась!
Алина медленно повернулась. В глазах потемнело.
— Твоя мамаша… научила тебя жену до развода доводить?
— Ну да! Типа если любишь — будешь бороться. А ты сразу — давай! Значит, не любишь на фигу!
— Значит, мозги есть, — Алина встала. — Где чемодан?
Маргарита Аркадьевна дверь открыла — сразу всё поняла. У неё нюх на дочкины неприятности.
— Опять с Никиткой сцепились?
— Развожусь, мам.
— Ну наконец-то. Чай будешь? Садись, садись.
Кухня родная, с детства знакомая. Клеёнка в розочках облезлая, табуретка скрипит, чайник эмалированный со сколотым боком.
— Я ж тебе говорила — не мужик, а тряпка, — Маргарита Аркадьевна сахар в вазочку насыпала. — И мамаша его — змея. Сколько можно было терпеть?
— Он сказал — проверка на любовь это была. По маминому совету.
— Тьфу! Дурак он, Алинка. Какая любовь, если проверять надо? Любовь — она либо есть, либо её нет. А проверки — это для контрольной в школе.
Телефон зазвонил. Номер незнакомый.
— Алина? Тамара Павловна беспокоит. Немедленно приезжай обратно!
— Зачем?
— Как зачем? Ты что, с дуба рухнула? Из-за ерунды семью рушить! Никитка места себе не находит!
— Пусть поищет получше.
— Не хами мне! Ты обязана вернуться! Жена должна быть с мужем!
— С бывшим мужем.
— Какой ещё бывший? Не смей! Ты мне внуков должна родить!
— Вам — ничего не должна.
— Да ты просто из-за квартиры замуж вышла! Я всегда знала!
— Ну и живите в ней вдвоём с Никитой. До свидания.
Алина телефон отключила.
Через неделю они их у подъезда караулили — Никита с мамашей. Как партизаны в кустах.
— Алина! — Тамара Павловна кинулась навстречу. — Милая! Ну что ты, право слово! Никитушка извёлся весь!
Маргарита Аркадьевна за дочерью вышла. Руки в боки упёрла.
— Здрасьте приехали.
— Алин, давай поговорим, — Никита помятый какой-то стоял, небритый. — Я дурак был. Давай всё назад вернём.
— Чего назад? Время, что ли?
— Ну… начнём сначала. Я исправлюсь.
— Поздно пить боржоми.
— Как поздно? Мы ж три года вместе!
— Вот именно. Три года я твои фокусы терпела. И мамашины проверочки. Наелась.
— Алина! — Тамара Павловна голос повысила. — А ну прекрати выделываться! Марш домой!
Маргарита Аркадьевна шагнула вперёд. Глаза сузила.
— Это вы, Тамара Павловна, дома командуйте. А над моей дочерью не смейте. Совсем совесть потеряли? Научили сына гадости делать, теперь ещё и права качаете?
— Как вы смеете!
— А вот так и смею. Моя Алинка три года вашего недоделанного терпела. Каждые выходные — к мамочке. Каждый чих — с мамочкой согласовывать. Вы не сына родили, а инвалида. Безрукого и безмозглого.
— Мам… — Алина дёрнула её за рукав.
— Нет, подожди. Никита! Тебе сколько стукнуло? Тридцать два? А ведёшь себя как пацан малолетний. Жену проверяешь! Ты вообще нормальный?
— Я как лучше хотел…
— Для кого лучше? Для мамочки? Так и живите вдвоём. А мою дочь в покое оставьте. Пошли, Алинка.
Они поднялись по лестнице. Внизу Тамара Павловна что-то кричала про неблагодарность и загубленную жизнь.
— Жёстко ты её, мам.
— А нечего. Достали они меня. И сынок, и мамаша.
За окном фонари зажглись, во дворе пацаны в футбол гоняли.
— Мам, а вдруг я неправильно делаю? Может, надо было попробовать ещё?
— Что попробовать? Ещё три года терпеть? Слушать, как свекровь тебя поучает?
— Я ж его любила вроде…
Маргарита Аркадьевна руку дочери накрыла своей — шершавой, с набухшими венами, но такой родной.
— Любила — это прошедшее время, доча. И ничего страшного. Любовь — она как цветок. Поливать надо, ухаживать. А они твою любовь затоптали. Специально и с удовольствием.
— Страшно, мам. Тридцатник уже. Одна осталась.
— Чего одна? Я вот тут сижу вроде. Или я тебе не в счёт?
Алина улыбнулась первый раз за неделю.
— В счёт, конечно.
— То-то же. У тебя дом есть. Работа есть. Голова на плечах. А тридцать лет — это ж не пенсия ещё. Самое время начать жить для себя, а не для чужих проверок.
— А вдруг больше никого не встречу?
— Встретишь. А не встретишь — тоже не помрёшь. Знаешь, что самое важное?
— Что?
— У тебя всегда есть куда вернуться. Где тебя любят просто так. Без проверок, без условий.
— Дом, — прошептала Алина.
— Дом, — кивнула мать. — А остальное… остальное приложится. Или не приложится — тоже не беда. Главное — ты дома.
Алина сидела и улыбалась. Впервые за долгое время по-настоящему улыбалась. Мама была права. Она дома. А это — самое главное.
