— Надолго к тебе, Лида? С такими-то чемоданами… — соседка Клавдия Петровна окинула оценивающим взглядом мою сестру и её багаж, застывший в подъезде.
— Да нет, что вы, — нервно рассмеялась Вера, поправляя выбившуюся прядь из-под шерстяной шапки. — Проездом я. У меня там… командировка.
Я молча наблюдала за этим разговором, держась за дверную ручку нашей квартиры. Внутри всё сжималось от какого-то необъяснимого предчувствия. Сестра приехала с чемоданами… Но я знала, что её долго не будет. И это противоречие скручивало мои внутренности в тугой узел.
— Ладно, Клавдия Петровна, замёрзли мы, — я наконец прервала этот бессмысленный обмен любезностями. — Если ваш Барсик опять забежит ко мне на балкон, я его покормлю.
Соседка с достоинством кивнула и скрылась за своей дверью. Мы с Верой затащили чемоданы в прихожую. Их было три: два больших и один поменьше, потёртый, с наклейками каких-то южных городов.
— Ну, здравствуй, сестрёнка, — сказала я после того, как мы разделись и прошли на кухню.
Вера не ответила. Она смотрела в окно на серый февральский пейзаж нашего провинциального городка. Районная котельная выпускала клубы дыма, тополя стояли чёрными часовыми, а в соседнем дворе детвора катала снежный ком для снеговика.
— Они всегда в одном и том же месте лепят снеговиков, — проговорила она вместо приветствия. — Помнишь, когда мы были маленькими, мама нам не разрешала ходить в тот двор? Говорила, там шпана…
— Вера, ты зачем приехала? — я поставила чайник и достала из шкафа старый сервиз, тот, что остался от матери. — И почему не предупредила? Я бы встретила, приготовила…
— А смысл предупреждать? — она впервые посмотрела мне в глаза. — Ты бы начала вопросы задавать, а мне и по телефону врать тяжело. Не то что в глаза.
Я опустилась на табурет. От сестры пахло дорогими духами и какой-то затаённой тревогой. Этот запах преследовал её с самого детства — запах человека, который всегда на чемоданах.
— Что случилось, Вера?
Она отвернулась, снова уставившись в окно.
— Знаешь, я всегда удивлялась, как ты можешь жить в этой квартире. После всего… после мамы, после отца, после того, как он… Я бы не смогла тут спать по ночам.
Я промолчала. Мы никогда не говорили об отце. О том, как он вернулся с вахты в тот декабрьский вечер и застал маму с другим мужчиной. О том, как он избил её до полусмерти, а потом пил неделю, не выходя из кухни, а мы, две девочки — двенадцати и восьми лет — прятались в комнате, боясь выйти в туалет. О том, как мать лежала в больнице, а отец повесился в ванной. И о том, как мать, выйдя из больницы, сказала нам: «Теперь только мы трое, девочки. Справимся».
И мы справились. По-своему.
— От меня ушёл Игорь, — вдруг сказала Вера. — Вернее, я от него ушла.
Чайник закипел, я поднялась, чтобы залить чай.
— Это который… третий муж? — осторожно спросила я.
— Четвёртый, — Вера вздохнула. — Ты со счёту сбилась уже, да? Не удивительно. Я сама иногда путаюсь.
— И куда ты теперь?
— В Питер. Там подруга по институту, помнишь Светку Соловьёву? У неё свой бизнес, обещала помочь с работой, с жильём… В общем, начну всё сначала, — она говорила быстро, словно заученный текст.
Я поставила перед ней чашку с чаем и вазочку с печеньем — тем самым, песочным, какое любила наша мать.
— Вера, но почему сейчас? Зима на дворе, февраль… Переждала бы до весны.
Она нервно засмеялась — совсем как в подъезде, когда отвечала Клавдии Петровне.
— А что весной изменится? Воздух теплее будет, да? Или сердце моё оттает? — она взяла чашку, но не стала пить. — Нет, Лида. Нельзя мне ждать. Он… Игорь… он узнал про Матвея.
— Про Матвея? — я напряглась. — А что с ним?
Матвей был отцом её дочери, второй муж, если я правильно помнила. Брак продлился всего полтора года, но дочь, Алиса, осталась с ним после развода. Вера об этом никогда не говорила, только присылала на день рождения девочки открытки и деньги.
— Я виделась с ним в ноябре. И не только виделась, — она поставила чашку на стол так резко, что чай выплеснулся на скатерть. — Прости.
— Ничего, — я машинально промокнула пятно салфеткой. — Так что с Матвеем?
— Он позвонил, сказал, что Алиса поступает в медицинский, что ей нужны деньги на репетиторов, на общежитие… Что у него проблемы с бизнесом. Я поехала. Думала, просто помогу деньгами и всё. А потом…
Она замолчала. Я не торопила её. За окном стемнело, и я включила настольную лампу, от которой кухня наполнилась тёплым желтоватым светом. В этом свете лицо сестры казалось совсем юным, почти таким, как двадцать пять лет назад, когда она впервые сбежала из дома.
— Он всё ещё любит меня, Лида. И я… я, наверное, тоже его люблю. Всегда любила. Просто была слишком глупа, слишком упряма, слишком похожа на маму, — она грустно улыбнулась. — Мы провели вместе неделю. Как в первый год нашей жизни — счастливые, словно дети. А потом я вернулась к Игорю и поняла, что не могу. Просто не могу больше притворяться. И он это почувствовал. Стал следить за мной, проверять телефон. А потом нашёл мою переписку с Матвеем…
— Он тебя ударил? — я непроизвольно подалась вперёд, вглядываясь в её лицо, ища следы побоев.
Вера покачала головой.
— Нет. Он не такой. Он просто сказал: «Ты — как твоя мать. И закончишь так же».
Я вздрогнула. Эти слова ударили меня сильнее, чем если бы она сказала, что муж избил её.
— И ты сбежала…
— Я ушла, — поправила она меня. — Собрала вещи и ушла. Но он знает все мои адреса, всех друзей… Поэтому я еду к Светке. А потом, может быть, к Матвею. Он зовёт меня, говорит, что Алиса выросла и всё поймёт.
— А ты? Ты сама всё понимаешь?
Она не ответила, и я продолжила:
— Вера, тебе сорок восемь лет. Ты всю жизнь бегаешь от одного мужчины к другому. Всю жизнь ищешь что-то, чего не можешь найти. Ты оставила дочь, когда ей было четыре года. А теперь думаешь, что можешь просто вернуться, и всё будет хорошо?
— А что, по-твоему, я должна делать? — она вскинула голову, и в её глазах блеснули слезы. — Сидеть, как ты, в этой квартире, где отец убил себя, а мать медленно умирала от рака и чувства вины? Хранить их вещи, их фотографии, их грехи? Каждый вечер смотреть в окно на этот чёртов двор, где даже снеговики стоят на одном и том же месте всю твою жизнь?
Я сжала кулаки под столом. Внутри поднималась глухая обида — та самая, которую я так тщательно скрывала все эти годы.
— Я не «сижу» здесь, Вера. Я живу здесь. Это мой дом, моя жизнь. Я ухаживала за мамой до последнего дня. Я похоронила её. Я выплатила все долги, которые остались после её лечения. Я каждый месяц перечисляю деньги на счёт твоей дочери — да, я это делаю, хотя ты даже не в курсе. И я не бегаю от своих проблем, я решаю их.
Мой голос дрожал, но я не могла остановиться:
— Ты знаешь, почему я одна? Почему у меня нет мужа, детей? Потому что я боюсь, Вера. Боюсь стать как мама — отдавшейся первому встречному от одиночества. Боюсь стать как отец — обезумевшим от ревности. Боюсь стать как ты — вечно убегающей.
Последние слова повисли в воздухе, словно капли сырости. Вера смотрела на меня широко раскрытыми глазами, в которых читалось удивление, обида и… понимание?
— Прости, — выдохнула я. — Я не хотела… Просто устала.
Она медленно покачала головой:
— Нет, ты права. Я всю жизнь бегу. От себя, от прошлого, от ответственности. Думаешь, я не просыпаюсь по ночам, представляя, как Алиса росла без меня? Как она училась читать, как плакала, когда разбивала коленки, как влюблялась первый раз? Я пропустила всю её жизнь, Лида. Всю! — она стукнула кулаком по столу. — А теперь тешу себя мыслью, что могу просто приехать и стать ей матерью. В восемнадцать лет!
Она закрыла лицо руками, плечи её затряслись. Я не знала, что делать. Мы никогда не были близки — даже в детстве, даже когда прятались вместе в комнате от пьяного отца. Всегда была какая-то стена между нами — может быть, четыре года разницы, а может, просто разные характеры.
Я встала, обошла стол и неловко положила руку ей на плечо.
— Вера, ты можешь остаться здесь. Сколько захочешь. Эта квартира и твоя тоже.
Она подняла на меня заплаканное лицо:
— Правда? После всего, что я наговорила?
— Да, — я слабо улыбнулась. — В конце концов, ты моя сестра. Единственная семья, которая у меня осталась.
Мы просидели на кухне до поздней ночи. Пили чай, потом нашли в шкафу бутылку вишнёвой наливки, которую я берегла для особого случая. Вспоминали детство, маму, её удивительную способность находить радость в мелочах даже в самые тяжёлые времена. Как она пекла пироги по воскресеньям, как заплетала нам косы перед школой, как читала на ночь сказки — даже когда мы были уже большими девочками.
Потом, уже засыпая в своей комнате (Веру я уложила в гостиной), я подумала: может быть, в этом и есть смысл? В том, чтобы помнить не только плохое, но и хорошее? Не бежать от прошлого, но и не цепляться за него. Просто жить дальше, неся в себе и свет, и тьму.
Утром я проснулась от звука хлопнувшей двери. Подскочила на кровати, не понимая спросонья, что происходит. Потом вспомнила — Вера! Выбежала в прихожую, но там было пусто. На вешалке не было её пальто, в углу не стояли её чемоданы.
На кухонном столе лежал конверт. Внутри — десять тысяч рублей и записка, написанная знакомым летящим почерком: «Лидочка, прости. Я не могу остаться. Не могу смотреть тебе в глаза после вчерашнего разговора. Ты права во всём. Я трусиха, которая всю жизнь убегает. Но сейчас я бегу не от проблем, а навстречу решению. Я еду к Алисе. Не к Матвею, а к дочери. Попробую хоть что-то исправить, пока не поздно. Деньги — это часть того, что я тебе задолжала за все эти годы. Знаю, что долг не вернуть никогда, но это начало. Обещаю, что напишу, как доберусь. И я вернусь, сестра. Теперь, когда я знаю, что у меня есть дом, я обязательно вернусь. Целую, твоя Вера».
Я перечитала записку несколько раз, потом аккуратно сложила и убрала в карман халата. Поставила чайник, достала чашку — одну, как обычно. За окном падал крупный мокрый снег. Дети во дворе уже были на месте — доделывали вчерашнего снеговика, нахлобучивали ему на голову старое ведро.
«Сестра приехала с чемоданами… Но я знала, что её долго не будет», — подумала я, глядя на падающий снег. Это знание всегда жило во мне — с тех пор, как ей исполнилось шестнадцать, и она впервые сбежала из дома. Вера всегда приезжала с чемоданами, и всегда ненадолго. Но в этот раз что-то было иначе. В этот раз она пообещала вернуться.
И почему-то я ей поверила.
Я налила себе чаю, достала телефон и нашла в контактах номер, который не набирала уже много лет. «Алиса, здравствуй. Это твоя тётя Лида. Нам нужно поговорить».
Где-то в глубине души я знала, что следующий раз, когда Вера приедет с чемоданами, она останется надолго. И, возможно, не одна. А может быть, это я соберу свои чемоданы и поеду к ним — туда, где уже не будет призраков прошлого. Где мы сможем начать всё с чистого листа. Не как мать и дочь, не как сёстры, когда-то не сумевшие защитить друг друга, а просто как три женщины, связанные кровью и готовые наконец построить свою семью.
Снег всё падал и падал, укрывая город белым покрывалом. Стирая следы, заметая дороги, давая всему живому шанс проснуться весной обновлённым, чистым, готовым к новой жизни.
Мне исполнилось пятьдесят два года. И впервые за долгое время я почувствовала, что моя жизнь только начинается.
