Алексей держал конверт с кривовато выведенным адресом. Он перечитал записку на вырванном из блокнота листе уже в третий раз.
«Лёша, нам надо поговорить. Мне нужно многое тебе сказать. Не ради меня — ради тебя самого. Отец».
Никаких «прости». Никаких драматичных «мне осталось недолго». Просто сухая констатация — «нам надо поговорить». Типично для Сергея Петровича: даже сейчас он не просил, а словно требовал.
Почерк изменился. Раньше отец писал уверенно — теперь буквы тряслись, наползая друг на друга.
— Кто принёс? — Алексей повернулся к жене.
Марина отвела взгляд:
— Мужчина, лет пятидесяти. Представился Николаем, соседом твоего отца.
— И ты просто взяла?
— А что я должна была сделать? — Марина поставила чашку на стол. — Захлопнуть дверь перед человеком, который проделал путь через полгорода?
— Ты же знаешь, что было в прошлый раз.
В прошлый раз — это двенадцать лет назад, когда они с Мариной, тогда ещё студенты, приехали к отцу сообщить о предстоящей свадьбе. Тихий семейный ужин превратился в поле боя, когда Сергей Петрович, выпивший намного больше обычного, начал «допрос» будущей невестки. Откуда она? Кто родители? А из какой семьи? Вопросы становились всё более оскорбительными, пока не прозвучало: «Квартиру мою хотите оттяпать, да?»
Даже сейчас, вспоминая это, Алексей чувствовал, как немеют пальцы — тогда он едва сдержался, чтобы не ударить отца. Марина плакала в коридоре, пока он вызывал такси. А потом был крик на весь подъезд: «Это всё из-за денег! Думаешь, я не вижу, что ты притащил эту… эту…»
Какое слово отец тогда использовал? Память услужливо стерла самое грязное, но сохранила главное — животную ярость на лице отца и его перекошенный рот. И самое страшное — отчётливый запах перегара, знакомый с детства.
Сначала редкий, по праздникам — «Ну что ты, сынок, папа просто устал». Потом после смерти мамы — чаще, тяжелее. «Не лезь, когда отец отдыхает». Запах, который к десятому классу стал привычным фоном их жизни.
С пятнадцати лет Алексей начал строить планы побега — через учёбу, через переезд, через самостоятельность. И ему это удалось. Сам поступил на экономический, сам нашёл подработку, сам снял угол. Домой приезжал только за вещами, пока однажды не застал в квартире женщину — Валентину, «просто соседку», как представил её отец.
Эта «соседка» очень быстро превратилась в хозяйку дома. Именно она устроила тот ужин-допрос. Именно она подливала Сергею Петровичу. Именно она потом звонила: «Он не хочет тебя видеть! Не звони больше!»
— Алёш, — Марина вернула его к реальности, — может, хотя бы узнаешь, что случилось?
— Ничего не случилось, — Алексей скомкал записку. — Просто старику стало одиноко. Валька небось бросила, когда пропивать стало нечего.
Он бросил комок бумаги в ведро и направился к двери: «Опаздываю на совещание».
В дверях телефон завибрировал. Номер с незнакомым кодом.
«Алексей Сергеевич, это Николай, сосед вашего отца. Я знаю, что вы получили записку. У Сергея Петровича рак лёгких, четвёртая стадия. Метастазы в позвоночнике. Обезболивающие уже плохо помогают».
Алексей перечитал сообщение. Повернулся к двери, но не окликнул жену. Набрал: «Я на работе. Перезвоню вечером».
***
Презентация годового отчёта проходила мимо сознания. Графики сменяли друг друга, а перед глазами стоял образ отца — не нынешнего, а того, из детства.
Вот отец учит семилетнего Алёшу забрасывать спиннинг. Руки направляют его пальцы: «Резче, сынок, резче! Подсекай!» Вот Сергей Петрович разглядывает дневник с тройкой по математике: «Не ожидал от тебя такого, Лёшка». А вот — первый запой, когда мама уехала в больницу. Бутылки на столе, запах кислых щей, отец: «Отстань, сказал же — завтра поешь».
— Алексей Сергеевич, вы слушаете?
Голос Екатерины Владимировны вырвал его из воспоминаний.
— Конечно. Цифры говорят сами за себя.
— И каков ваш прогноз на следующий квартал?
— При сохранении текущих тенденций мы увидим примерно те же показатели.
Судя по взгляду начальницы, она раскусила его уловку. Но в этот момент ему было всё равно.
Рак лёгких. Сколько отец курил — две пачки в день? Три? С пятнадцати лет. Мать ругалась, но безрезультатно. «Мужчина должен иметь хоть какие-то слабости», — усмехался Сергей Петрович. После её смерти квартира пропахла табаком насквозь.
После совещания Алексей отменил две встречи и уставился в окно. На парковке охранник помогал завести машину седому мужчине примерно одного возраста с отцом.
Отец никогда не просил о помощи. Даже когда руки не могли удержать стакан с водой. «Я сам!» — рычал он. И уж тем более он не просил прощения. Ни за сорванный поход в цирк, ни за забытый день рождения, ни за скандал перед свадьбой.
А теперь пишет: «нам надо поговорить». Что изменилось? Неужели только страх смерти может заставить таких вспомнить о детях?
Телефон снова завибрировал. «Он спрашивал о вас. Хотел знать, получили ли вы записку». Алексей отложил телефон. Николай был слишком настойчив.
***
Дома Алексей сразу направился к мусорному ведру. Комок бумаги исчез.
— Я достала, — Марина появилась в дверях. — Не сердись.
— Зачем?
Марина села напротив, сложив руки.
— Мне звонил этот Николай. Рассказал про диагноз. И ещё… Валентина ушла от твоего отца три года назад. Забрала всё, что могла, даже обручальные кольца твоих родителей.
— С чего ты вообще с ним разговаривала?
— Потому что мне не всё равно. В отличие от тебя.
— А должно быть всё равно! Ты забыла, что он говорил о тебе? Как он нас выгнал?
— Помню. Но он был пьян. А теперь он умирает. Один.
— И что? Я должен всё простить только потому, что у него рак? Все эти годы, когда он не интересовался, как мы живём? Когда не приехал на рождение внука?
— Он звонил, — тихо сказала Марина.
Алексей замер.
— Что?
— Он звонил, когда родился Дима. И не раз. Я не говорила тебе, потому что ты запретил упоминать его имя. Я вешала трубку. Но однажды выслушала.
— И что он сказал?
— Что он трезв. Что бросил пить. Что развёлся с Валентиной. Я не поверила тогда. А теперь жалею. Николай сказал, что твой отец не пьёт уже четыре года. Но с лёгкими было уже поздно.
Алексей сел. Он не знал, что чувствует: гнев, разочарование, вину?
— В спальне, на тумбочке, мама прислала старые фотографии. Когда разбирала антресоли.
Алексей прошёл в спальню. На тумбочке лежал потрёпанный альбом в коричневой обложке.
Он открыл наугад. С пожелтевшей фотографии смотрел молодой Сергей Петрович — высокий, с густой шевелюрой и уверенной улыбкой. Рядом мама — тоненькая, с длинной косой, в платье с кружевным воротничком. А между ними — Алёшка лет пяти, с разбитой коленкой и счастливой улыбкой.
Во рту стало горько. Этот человек на фотографии и тот, кого он запомнил — были ли это один и тот же человек? Где произошёл надлом? После смерти мамы? Раньше?
— Ты не спрашивал, почему он решил написать сейчас, — Марина стояла в дверях спальни.
— И почему же?
— Сейчас ему стало хуже. Он отказался от госпитализации — хочет умереть дома. Николай сказал, что врач даёт две-три недели, не больше.
В ту ночь Алексей почти не спал. В четыре утра сел за ноутбук — искал информацию о раке лёгких в последней стадии. То, что он прочитал, не оставляло иллюзий — отцу оставалось немного, и это «немного» будет наполнено болью.
В шесть он разбудил Марину.
— Я поеду к нему. Один. Мне нужно сначала самому разобраться.
***
Подъезд пятиэтажного дома пах кошками и сыростью — как и двенадцать лет назад. Только лифт теперь работал.
Дверь открыл невысокий мужчина с залысинами и бородкой — Николай.
— Алексей? Спасибо, что приехали.
Рукопожатие оказалось крепким. От Николая пахло антисептиком и яблоками.
— Он спит сейчас. Ночь была тяжёлой.
Квартира изменилась. Алексей помнил её захламлённой, пропитанной запахом табака и несвежего белья. Теперь здесь было чисто. В воздухе пахло лекарствами, но окна были приоткрыты.
— Вы ухаживаете за ним? — Алексей кивнул на медицинские принадлежности на столике.
— Помогаю чем могу. У меня медицинское образование, хоть и давно не практикую. А соцработник приходит три раза в неделю.
Они прошли на кухню. Николай жестом предложил Алексею сесть.
— Как давно вы знаете моего отца? — спросил Алексей. На стене висел календарь с котятами, на холодильнике — магниты из разных городов. Таким домашним этот дом не был даже при жизни мамы.
— Лет восемь, наверное. Я въехал после развода. Тогда мы почти не общались. Сергей Петрович был… не очень общительным человеком.
Эвфемизм для «пил как сапожник» Алексей оценил.
— А потом?
— Потом эта его Валентина ушла. Забрала всё, что могла унести. Я нашёл его в подъезде — он не мог открыть дверь. Помог, вызвал врача. Так и начали общаться.
Он помолчал.
— С работы его уволили ещё раньше. Пенсия маленькая. Я устроил его сторожем в автосервис моего брата — немного, но на еду хватало. И он держался. Четыре года — ни капли. Кодировался, в группы ходил.
— И курить бросил?
— Бросил. Но поздно. Когда начался кашель с кровью, терапевт направил на рентген. Оттуда к онкологу. Четвёртая стадия. Никакого лечения, только паллиатив.
Николай отвернулся к окну. Из глубины квартиры донёсся слабый голос:
— Коля? Кто там у нас?
Николай вопросительно посмотрел на Алексея. Тот кивнул.
Спальня была залита светом. В углу работал увлажнитель. У изголовья кровати — штатив с капельницей.
На кровати лежал незнакомый человек. Не тот крепкий мужчина с фотографии, и не тот опухший от алкоголя, которого Алексей запомнил. Высохший старик с пергаментной кожей, обтягивающей скулы, с редкими седыми волосами. Только глаза — те же, серые, глубоко посаженные.
— Лёшка? Ты пришёл…
— Привет, отец. Как ты?
Глупый вопрос. Отец выглядел так, будто умирал.
— Ничего, жить буду, — Сергей Петрович усмехнулся. — Садись, хватит столбом стоять.
Алексей сел на край кровати. Николай вышел, деликатно прикрыв дверь.
— Зачем ты хотел меня видеть? — спросил Алексей.
Отец долго смотрел на него.
— Постарел ты. Виски совсем седые.
— Мне тридцать шесть. У меня работа, семья, ребёнок. Годы идут.
— Ребёнок. Мальчик, да? Николай сказал, его Дмитрием зовут.
— Да. Ему десять.
— Хотел бы я его увидеть. Но не заслужил, наверное.
Алексей промолчал. Только бы не расплакаться перед этим высохшим стариком.
— Я нашёл твои письма, — вдруг сказал Сергей Петрович. — Она их прятала.
— Какие письма?
Отец показал на тумбочку.
— В верхнем ящике. Посмотри.
Алексей выдвинул ящик. Внутри лежала стопка конвертов, перевязанная бечёвкой. Он развязал узел, узнав собственный почерк.
— Что это?
— Ты писал мне первые полтора года после нашей ссоры. А я думал, что ты вычеркнул меня из жизни. Оказалось, Валентина забирала письма из почтового ящика. Нашёл после её ухода — хранила в обувной коробке. Как трофеи.
Алексей вытащил первое письмо. Действительно, его почерк — более размашистый, юношеский. Тогда, после свадьбы, когда ярость схлынула, он много думал об отце. Писал, потому что звонки тот сбрасывал. И каждый раз думал: «Неужели и сейчас не ответит?»
«Папа, мы с Мариной поженились. Церемония была скромной, только близкие друзья…»
Второе письмо: «Мы сняли квартиру в новом районе. Маленькую, но светлую. Марина поступила в магистратуру, а я устроился в маркетинговое агентство…»
И наконец, третье — самое важное: «Папа, у нас будет ребёнок. Ты станешь дедом. Пожалуйста, давай попробуем всё сначала. Я приеду в любое время, просто позвони…»
По щекам Алексея потекли слёзы.
— Я не знал, — прошептал отец. — Клянусь, Лёшка, я не знал.
Он закашлялся — долго, мучительно. Николай появился с лекарством, но Сергей Петрович отмахнулся:
— Потом… дай нам поговорить.
Когда кашель утих, отец продолжил:
— Я пытался найти тебя… когда Валентина ушла… но вы сменили адрес… а телефон был недоступен…
— Мы переехали. Взяли ипотеку.
— Я пил тогда страшно. После того скандала… Валентина подливала… говорила, что ты хочешь отобрать квартиру… что вы только и ждёте, когда я сдохну…
— Марина работает главным бухгалтером в строительной компании. У неё зарплата выше моей. Нам не нужна была твоя квартира. Нам нужен был ты.
— Прости меня. Прости за всё.
Он протянул руку — худую, с проступающими венами. Алексей накрыл её своей ладонью.
Они долго молчали. За окном пели птицы, во дворе кричали дети.
— Я должен тебе кое-что рассказать, — наконец произнёс отец. — О том, что случилось с твоей мамой.
Сердце Алексея пропустило удар.
— Что ты имеешь в виду? Она умерла от рака, как и ты…
— Не совсем. Последние месяцы она уже не вставала. Обезболивающие не помогали. Однажды она взяла с меня обещание… помочь ей уйти, если станет совсем невыносимо.
Он сглотнул.
— Я согласился. А потом испугался. Струсил. Всё откладывал. А она… она сама решила проблему. В тот день, когда тебя не было дома, она приняла все таблетки. Я нашёл её уже… уже всё.
Отец тяжело дышал. Но продолжал:
— Вызвал скорую. Они пытались откачать, но… Я солгал всем. Сказал, что приступ. Потом начал пить. Каждую ночь снились кошмары — будто она зовёт меня, а я не иду.
— Почему ты мне не рассказал? Хотя бы потом, когда я вырос?
— А что бы это изменило? Ты бы тоже стал видеть эти кошмары? Нести этот груз? Нет, хватит одного слабака в семье.
— Ты не слабак. То, что ты описал… это посттравматическое расстройство. Тебе нужна была помощь.
— Какая помощь? К психиатру? «Здравствуйте, доктор, моя жена покончила с собой, а я не помог ей». Меня бы упекли в психушку. А у меня сын, его нужно было поднимать.
— И ты выбрал бутылку.
— Да. Выбрал. Самый лёгкий путь. Самый трусливый. Прости меня за это.
Он помолчал.
— А потом я уже не мог остановиться. И когда ты привёл Марину, я вдруг увидел в ней твою маму. Те же глаза, та же манера… Меня накрыло. Все старые демоны вылезли. Я боялся, что ты…
— Что я что?
— Что ты тоже будешь несчастлив. Что повторишь мой путь.
Алексей подошёл к окну. Его трясло от боли, от запоздалого понимания.
— Знаешь, я всю жизнь боялся стать таким, как ты. Не пил, даже пиво — боялся, что гены возьмут своё. А оказалось, мы уже давно пошли одной дорогой.
— О чём ты?
— Я тоже ничего не рассказывал сыну. О тебе, о прошлом. О том, почему у него нет дедушки. Думал, что защищаю его. А на самом деле — трусил, как и ты.
Они смотрели друг на друга — два человека с одним лицом, разделённые десятилетиями боли.
В дверь тихонько постучали.
— Чай готов, — Марина заглянула в комнату, но, почувствовав напряжение, добавила: — Мы можем попозже…
— Нет, зовите Диму, — отец улыбнулся. — Хочу ещё немного побыть дедом, пока есть время.
***
Следующие две недели они навещали Сергея Петровича почти каждый день. Дима привязался к деду, таскал ему рисунки, рассказывал о школе. Марина приносила еду, которую отец почти не ел — аппетита уже не было.
С каждым днём ему становилось хуже. Николай дежурил у постели, меняя капельницы, давая лекарства. Врач качал головой.
— Я отпросился на следующей неделе, — сказал Алексей Марине после очередного визита. — Буду с ним сидеть, чтобы Николай отдохнул.
Но до следующей недели отец не дожил.
Звонок пришёл в пять утра.
— Приезжайте. Он спрашивает о вас.
Когда они добрались, было поздно. Николай покачал головой:
— Полчаса назад… Он ждал вас. Просил передать кое-что.
Он протянул Алексею конверт — старый, пожелтевший.
— Он продиктовал мне это вчера. Сказал, если не дождётся — отдать вам.
Алексей вскрыл конверт. Внутри лежал листок, исписанный аккуратным почерком Николая:
«Лёша, прости, что не дождался. Так всю жизнь — всё не вовремя делаю. Спасибо, что пришёл. Спасибо, что дал узнать внука. Береги их — Марину и Диму. И не бойся рассказывать правду — даже если она горькая. Конфликт с сыном — это страшно. Но ещё страшнее — недосказанность. Береги семью. И знай: я всегда любил тебя, даже когда не умел это показать. Твой отец».
***
Спустя полгода после похорон Алексей сидел в кабинете психотерапевта.
— И как вы себя чувствуете теперь? — спросила доктор Нина.
— Лучше. Я рассказал Диме всё. О бабушке, о дедушке. О том, почему так вышло. Конечно, щадяще, но без лжи.
— И как он отреагировал?
— Задал миллион вопросов. А потом сказал: «Жалко, что я так мало знал дедушку. Он был крутой».
— А как ваши отношения с женой?
— Мы стали ближе. Раньше была стена. Я не пускал её в ту часть жизни, где было детство, отец, мать. Теперь стены нет.
Он посмотрел в окно, где кружились осенние листья.
— Знаете, я долго думал о том, как всё могло быть по-другому. Если бы отец рассказал мне правду о маме. Если бы не пил. Если бы Валентина не прятала письма.
— И к какому выводу пришли?
— Что «если бы» не существует. Есть только то, что есть. И важно не повторить те же ошибки.
Дома, разбирая вещи отца, Алексей нашёл коричневый альбом с пожелтевшими фотографиями. На последней странице была приклеена свежая фотография — Сергей Петрович сидит в кресле, а рядом стоит Дима, показывая капитанскую повязку.
Алексей поставил альбом на книжную полку — на самое видное место.
