Илья ушел, когда Матвею исполнилось три года. Он всегда мечтал о сыне, но не о таком. Матвей не вписывался в его представления о сыне, а его глаза, полные нескончаемой энергии и несдержанности, казались Илье чем-то совершенно невыносимым. Взрывная активность ребенка вывела Иру из равновесия. Она не успевала за ним, как бы ни старалась. Матвей бегал, прыгал, трогал все, что попадалось под руку, а Ира водила его по врачам, надеясь, что те смогут поставить диагноз, который поможет понять, что с ним не так.
Врачи кивали, прописывали одно за другим, но с каждым их словом Ира все больше ощущала, что ничего не понимает в том, что происходит с ее сыном. Но в этой сумятице было одно ясное, неизменное — Матвей был умным. Просто он не мог сидеть на месте.
Шум в доме стал таким же привычным, как и воздух, которым они дышали. Ира, теряясь в этом хаосе, чувствовала себя потерянной. Каждый день она бежала за ним, из последних сил удерживая его от беды. Он залезал куда угодно, все тронул, ничего не было в безопасности. И, словно все это не хватало, ночи были не менее бурными. Крики Матвея не отпускали ее сон, и она просыпалась с мыслями, что жизнь так и не даст ей передышки.
Илья, впрочем, лишь наблюдал. Он был рядом, но чувствовалось, что он — не участник, а сторонний зритель. И все же они продолжали надеяться, что вот-вот, в три года, Матвей пойдет в садик. Но врачи, с их безжалостной объективностью, сказали «нет». И это стало последним ударом. Он не подходил для обычного сада, и череда бессонных ночей продолжилась, пока не пришло ожидание места в коррекционной группе.
Тогда Илья, не выдержав, решил, что его терпению пришел конец. Его слова звучали, как приговор: «Ирка его избаловала, пусть теперь сама и расхлебывает». И больше не было сил. Он ушел, оставив Ирку одну с этим грузом. И когда Матвей спросил, где папа, Ира не смогла сдержать слез. Она просто ответила, что он ушел. И с этим ушел и последний уголок надежды. Но Матвей, как и всегда, не знал жалости. Он потянул маму за руку, предлагая забыть о том, что только что случилось, и снова играть.
Ира шла за ним, как тень, потому что другого выбора у нее не было. Она смотрела, как он раскидывает игрушки, как прыгает вокруг них, устраивает беспорядок, и все казалось таким невозможным и безысходным. Но несмотря на все, Ира шла, потому что идти было некуда, а он, этот маленький вихрь, был ее жизнью.
В этом бурном, неумолимом вихре, где все скрутилось и смешалось, она думала: «Я не справлюсь».
Мама Иры с самого начала решила не вмешиваться, отказавшись от помощи. Она боялась, что не справится с этим маленьким торнадо. У Ильи не было родителей, а у Иры — ни сестер, ни братьев. Она осталась одна. И чем больше времени проходило, тем яснее становилось, что помощи не будет. Нет даже надежды на минуту покоя.
Илья, выдохнув с облегчением, что наконец-то развелся, исчез из их жизни, как будто его и не было. Он продолжал жить, и все его заботы закончились. А Матвей, не зная усталости, разрушал все, что попадалось в поле его зрения. Крики, беготня, попытки хоть как-то сохранить его в рамках безопасности — так проходил каждый день. К вечеру Ира падала от усталости, и ей казалось, что у нее не осталось сил на что-то большее.
Погулять с ним было настоящим испытанием. Он носился по площадке, как ураган, а она — за ним. Постоянно пыталась предотвратить беду. Матвей не спал днем, не ложился рано вечером, а даже ночью его беспокойный сон часто прерывался. Лишь лекарства, прописанные врачами, иногда приносили легкое затишье.
— Мам, пойдем играть! — кричал Матвей, срывая с полок книги и игрушки.
Ира, ощущая, как вся ее энергия уходит, стала похожа на тень самой себя. Изможденная, с лицом, на котором давно исчезли радость и живость, она продолжала жить в этом состоянии. Уже три месяца она была одна. Без поддержки. Каждый день — балансирование на грани выживания.
А сегодня снег начал падать крупными хлопьями, и это, казалось, окончательно взбудоражило Матвея. Он носился по квартире, громил все подряд, разбросал вещи, чуть не опрокинул кастрюлю с супом. И тут вдруг — игрушка, летящая в сторону матери. Попала прямо в висок.
Ира взорвалась. Боль, отчаяние, все перемешалось в один момент. Она отшлепала его. Но вместо того чтобы облегчиться, она увидела, как Матвей начинает кричать так, что уши затыкаются. Это был крик, который она не могла больше слушать.
Что-то внутри неё треснуло. Вся эта картина, этот снег, истерика — всё было как последняя капля, которая затопила чашу. Она вдруг поняла — не любит своего сына.
Она встала. Медленно. Как во сне, как в каком-то забытом мире. Начала одеваться. Матвей затих, внимательно следя за каждым её движением, но Ира не могла больше остановиться. Ему казалось, что они идут гулять.
Но Ира вышла. Без него.
Она остановилась у двери, вглядываясь в темноту, понимая, что оставляет его одного, что это не только опасно, но и страшно. Но она не могла больше. Этот предел был уже давно пройден.
Снег ложился на её плечи, когда она шагала. Впервые за много месяцев Ира не чувствовала ни вины, ни страха, ни боли. Только пустоту.
Она шла по тротуару, как во сне, не замечая, как снежинки ложатся на её волосы, на пальто. Когда-то зима была для неё временем радости, светом в её жизни, но теперь она казалась просто фоном. Жизнь Иры застряла в четырёх стенах, в этом аду, полном криков, слез, разорванных игрушек и бардака. Соседи смотрели на неё с осуждением, шептались о невоспитанном ребёнке. Но Ира не собиралась оправдываться. Кто объяснит каждому, что её Матвея не берут в садик, что диагнозы — это не приговор, что лекарства почти не помогают? Да и денег на лечение у неё нет.
Напряжение стало сдавливать её, как тиски. Сил не было, надежды не было. Она шла, глядя в землю, и вдруг увидела машину, летящую навстречу. Мысль мелькнула, как молния: «Один шаг — и всё закончится. Никакой боли. Никаких проблем».
Но едва она сделала этот шаг, как кто-то резко схватил её за рукав.
— Ты что творишь? Машина же летит! — раздался женский голос, будто из какой-то другой жизни.
Ира заморгала, как проснувшаяся после долгого, тяжёлого сна. В её сознание врезалась мысль: только что она оставила своего ребёнка одного дома. Сколько раз она говорила себе, что не может этого сделать, даже на минуту, а теперь вот… теперь готова была уйти, уйти из этой жизни.
Перед ней стояла женщина, не молодая, с суровым взглядом, как будто она видела её насквозь.
— Ты что удумала? — спросила она, и в голосе её было что-то такое, что заставляло Иру замереть.
— Я… я… — Ира не смогла сказать больше. Слёзы нахлынули, и она разрыдалась.
— Так, пойдём-ка посидим где-нибудь, — сказала женщина, не давая ей времени подумать.
— У меня ребёнок дома один, — запинаясь, произнесла Ира. — Он мог что-то натворить… Он ведь очень активный!
— Тогда пошли к тебе! — ответила женщина, и в её тоне было что-то категоричное, не терпящее возражений.
Ира поспешила домой, её сердце бешено колотилось, а мысли путались. В голове звучала одна лишь фраза: она любит своего сына, несмотря ни на что. Руки дрожали, когда она открывала дверь, и внутри её было что-то, что она едва могла удержать.
В квартире царила странная тишина. Такой тишины Ира не знала.
— Матвей! — закричала она, врываясь в комнату.
Матвей сидел на подоконнике, прижавшись носом к стеклу.
Как только он увидел её, он подскочил и бросился к матери, обвив её шею руками, не в силах остановиться. Ира опустилась на колени, крепко прижимая его к себе. Её сердце забилось быстрее, и вдруг ей стало легче. Этот страх, который не отпускал её, растворился. Всё было не так уж и важно. Она знала одно: несмотря ни на что, она не оставит его. Никакие обстоятельства, никакая усталость не могут изменить этого.
Через минуту Матвей снова скакал по квартире, бросая подушки, переворачивая стулья и устраивая маленькие ураганы в каждом углу. Но Ире было легче дышать. Она огляделась, встретив взгляд женщины, стоявшей в коридоре, и, словно проснувшись, шепотом предложила:
— Чаю?
Наталья Валентиновна кивнула, и, пока вода в чайнике закипала, Ира вдруг почувствовала, как слова рвутся наружу, не выдержав молчания. Всё, что скрывалось так долго, выплеснулось наружу, как разорвавшаяся дамба. Как Илья ушёл, как её мама отстранилась, как друзья стали редкостью, ведь с Матвеем выходить из дома стало целой операцией.
— Я как раз работаю с такими детьми, — спокойно произнесла Наталья Валентиновна, беря чашку из дрожащих рук Иры. — Уже много лет. Я помогу вам.
— Но у меня нет денег… — Ира покачала головой, ощущая, как стыд заливает её лицо.
— Потом отблагодарите, — махнула рукой гостья, не обращая внимания на её сомнения.
И с тех пор Наталья Валентиновна стала приходить трижды в неделю. Она брала Матвея в свои умелые руки, и Ира, впервые за долгие месяцы, могла выйти из дома без него. Эти два часа, трижды в неделю, стали для неё настоящим спасением. Матвей, к её удивлению, слушался Наталью Валентиновну, и вскоре изменения стали заметны даже окружающим.
Правильное лечение и занятия со специалистом начали приносить свои плоды. Матвей стал чуть спокойнее, а Ира — как бы ожила. В её глазах снова появился свет, а на лице, как тень, заиграла едва уловимая улыбка.
Когда Матвею наконец дали место в садике, Ира смогла выйти на работу. Первая зарплата ушла на подарок Наталье Валентиновне, хотя Ира знала: никакой подарок не выразит той глубины благодарности, что она испытывала.
К школе Матвей стал почти обычным ребёнком. Да, он оставался активным, да, с трудностями в усидчивости, но теперь это уже казалось мелочью, на фоне того, что было раньше.
И вот, когда всё наконец наладилось, появился Илья. Он увидел их, возвращающихся из школы, и, похоже, решил, что пришёл его момент.
— Я хочу общаться с сыном, — заявил он, как будто всё было так, как раньше.
Ира сдержала улыбку.
— Ты бросил нас, когда мы были в аду. Сейчас у нас всё хорошо. Тебе тут не место.
— У меня права! — кричал он, топая ногой, как ребёнок. — Я пойду в суд!
— Иди, — спокойно ответила она. — А я расскажу там и всем твоим знакомым, как ты нас бросил.
Илья ушёл. И больше его никто не видел.
К тому времени у Иры уже был мужчина. Он знал всё: и о её прошлом, и о Матвею, и был готов принять их такими, какие они есть, не пытаясь менять, не ожидая чего-то другого. Он был тихий, добрый, не такой, как Илья.
Наталья Валентиновна тоже осталась с ними, стала почти родной. Матвей называл её «бабушкой Наташей». И в этом простом слове было столько тепла, что Ира каждый раз чувствовала его, как прикосновение к своему сердцу.
Ира часто думала, что было бы, если бы в тот зимний день кто-то не схватил её за рукав. Но всякий раз она понимала одно: у неё был свой ангел-хранитель, который пришёл в самый нужный момент. Он спас её.
Годы шли. Матвей перешёл в пятый класс. По утрам он болтал с мамой за завтраком, подбираясь к школе. Всё так же, как раньше, он устраивал настоящие приключения по поиску рюкзака и обуви, но теперь это скорее забавляло Иру, чем раздражало.
Она научилась жить с этим. Она научилась радоваться простым вещам: как Матвей обнимает её перед выходом, как что-то весело рассказывает, размахивая руками, как сосредоточенно, пусть и с трудом, делает уроки.
Наталья Валентиновна оставалась важной частью их жизни. Она продолжала приходить, помогала с учёбой, а ещё просто была рядом. Иногда Ира вспоминала слова Натальи Валентиновны, сказанные когда-то: «Отблагодарить меня можно только одним — быть счастливой». И Ира старалась, как могла, быть счастливой.
Теперь у неё была новая семья. Сергей, её мужчина, оказался мудрым, терпеливым человеком. Он принял Матвея без условий, как будто знал: этот мальчик — часть её души.
Ира вспоминала тот страшный период, как плохой сон. Трудности с Матвеем, предательство Ильи, бесконечная усталость. Но сейчас она понимала, что всё это закалило её. Она научилась терпению, стойкости, вере, даже в самые трудные моменты.
Однажды они гуляли втроём — Ира, Сергей и Матвей. Зима только начиналась, и первый снег ложился на деревья. Матвей мчался вперёд, разбрасывая снежки, смеясь и крутясь в белых хлопьях.
Ира остановилась, и вдруг перед глазами встала та картина, когда она едва не шагнула в пустоту. Она почувствовала, как её сердце сжалось от воспоминаний. А ведь это могло быть концом. Но вместо этого стало началом.
Она обернулась к Сергею. Он поймал её взгляд и улыбнулся. В этой улыбке было всё: поддержка, тепло, обещание, что всё будет хорошо.
— Мам, догоняй! — крикнул Матвей, махая рукой.
Ира засмеялась, и в этом смехе, таком простом и чистом, ей показалось, что это — лучшая награда за всё, что она пережила.
