— Если бы я знала, к чему это приведёт, никогда в жизни не пустила бы тебя в свой дом, — Анастасия поставила чашку на стол с такой силой, что кофе выплеснулся на белоснежную скатерть. — Ты же всё спланировал с самого начала.
Максим смотрел на расплывающееся пятно. Когда-то он стремился к идеальному порядку — безупречный костюм, выверенный график, просчитанные риски. Но за последние три года его жизнь превратилась в одно сплошное кофейное пятно на белой скатерти.
— Не сходи с ума, Настя, — он попытался говорить спокойно, но голос предательски дрогнул. — Какой смысл мне был бы так поступать? Зачем?
— Деньги! — она почти выкрикнула это слово. — Ты никогда не хотел ребёнка. Особенно чужого. И ты решил это… — её голос сорвался.
Три года прошло, а она до сих пор не могла произнести вслух то, что случилось в роддоме. Три года и бесконечное количество обвинений, ссор и слёз.
— Ты правда думаешь, что я способен на такое? — Максим поднял на неё взгляд. — Три года мы живём с этим кошмаром. Три года я пытаюсь понять, как всё исправить.
— Исправить? — брови Анастасии взлетели вверх. — Моего ребёнка нельзя исправить, Максим. Его нельзя вернуть. Ты просто хочешь откупиться. Как всегда.
Максим закрыл глаза. Он слишком хорошо помнил тот день, когда всё изменилось. И последние три года он проклинал себя за принятое решение каждый божий день.
Май 2008 года
Белые стены роддома давили на Максима. Он сидел на жёстком пластиковом стуле в коридоре, пока его жена рожала их ребёнка. Нет, не их. Его передёрнуло. Ребёнок Насти и какого-то наркомана, с которым она встречалась до него.
— Максим Андреевич, — голос Валентины Григорьевны, тёщи, прозвучал неожиданно мягко. — Нам нужно поговорить. Прямо сейчас.
Она выглядела бледнее обычного. Болезнь уже начинала проявляться, хотя до диагноза оставалось ещё несколько месяцев.
— Что-то случилось? С Настей всё в порядке?
— Пока да, — Валентина присела рядом. — Но я не об этом. Ты понимаешь, кого она сейчас рожает?
— Ребёнка, — Максим старался говорить ровно.
— Ребёнка наркомана, — Валентина понизила голос. — Я не хотела тебе говорить, но Денис не просто баловался. Он был законченным героинщиком. Я узнавала о нём всё. Такие гены ничего хорошего не принесут.
Максим молчал, глядя в стену. Когда они с Настей познакомились, она была уже на третьем месяце беременности, одинокая, испуганная, брошенная отцом ребёнка. А он… Он влюбился в неё сразу, пообещав, что станет отцом её ребёнку.
— У меня есть знакомая, Ирина Леонидовна, заведующая отделением, — продолжала Валентина, глядя куда-то мимо него. — Она говорит, сегодня ещё одна женщина родила мальчика. Состоятельная семья, рожала платно. Но у них ребёнок слабый, дышит с трудом. Может не выжить.
— И что? — Максим почувствовал, как по спине пробежал холодок.
— Ты понимаешь, о чём я, — глаза Валентины смотрели прямо и твёрдо. — Я уже всё обсудила с Ириной Леонидовной. Нужны только деньги и твоё согласие. Настеньке скажут, что ребёнок умер. А мы спасём и её, и тебя от этого сомнительного наследства.
— Вы с ума сошли, — он покачал головой. — Это же… преступление.
— Это спасение, — отрезала Валентина. — Ты думаешь, Настя справится, если у ребёнка будет наркотическая зависимость? А ведь это передаётся. Или если у него обнаружат задержку развития? Ты готов растить дефективного ребёнка?
— Но это же всё… — Максим не мог подобрать слов.
— У тебя час на размышления, — Валентина встала. — Потом будет поздно.
Три часа спустя в их жизни не стало ребёнка. Маленького мальчика, которого Анастасия никогда не держала на руках. Который, как ей сказали, прожил всего два часа.
И три часа спустя началось разрушение их брака.
Май 2011 года
— Валентина Григорьевна унесла эту тайну с собой, — Максим смотрел на пятно, расплывшееся на скатерти. — Но после её смерти я решил найти правду.
— И что же ты нашёл, кроме новых оправданий? — в голосе Анастасии сквозили лёд и горечь.
— Я нашёл нашего сына, — тихо произнёс Максим.
Наступила такая тишина, что было слышно, как тикают часы на стене кухни. Эти часы Анастасия принесла из своей старой квартиры, когда переезжала к Максиму. Одна из немногих вещей, которая осталась у них с тех лучших времён.
— Что ты сказал? — её голос звучал как чужой.
— Я нашёл нашего сына, — повторил Максим. — Вернее, твоего сына. Он жив. Он не умер в роддоме. Твоя мать… она заплатила за то, чтобы его отдали другой семье.
Анастасия застыла, словно статуя. На её лице не отражалось ничего, кроме шока.
— И ты знал об этом? — наконец выдавила она.
Максим хотел солгать. Хотел сказать, что только что узнал. Что не был в этом замешан. Но он устал от лжи. Три года лжи были слишком долгим сроком.
— Я знал, — сказал он, глядя ей в глаза. — Она убедила меня, что это будет лучше для всех.
Лицо Анастасии исказилось, как будто он ударил её.
— Мама? Она? Ты лжёшь! Она бы никогда… — её голос сорвался. — Это ты. Всё ты!
— Она хотела для тебя лучшей жизни, — Максим говорил медленно, подбирая слова. — Она боялась, что ребёнок Дениса будет… проблемным. И она знала, что больна. Хотела обеспечить твоё будущее.
— Заткнись! — Анастасия вскочила так резко, что стул опрокинулся. — Ты обвиняешь мою мать? Она бы никогда!
— У меня есть доказательства, — устало сказал Максим. — Я нашёл медсестру, Елену Сергеевну. Она всё рассказала. Валентина заплатила заведующей, чтобы подменить детей. Твоему сыну сейчас три года. Он живёт в хорошей семье. Его любят.
— Где он? — Анастасия шагнула к нему. — Куда ты его дел?
— Его не прятали, Настя. Его усыновили. Законно, с документами. Для его новых родителей он — их кровный сын.
— Я хочу его вернуть, — в её глазах стояли слёзы. — Я имею право!
Максим вздохнул. Он ожидал этих слов. Три месяца назад, когда он наконец выследил Елену Сергеевну, и та рассказала ему правду, он задался вопросом: что делать дальше? И когда он нашёл Лёшу — так назвали мальчика приёмные родители — то провёл несколько дней наблюдая за ним и его семьёй.
И он понял, что не может разрушить жизнь этого ребёнка. Снова.
— Послушай меня внимательно, — сказал Максим. — Этот мальчик не знает другой матери. Он счастлив. У него любящие родители.
— Украденный ребёнок! — вскричала Анастасия. — Ты должен немедленно сказать мне, где он!
— И что ты сделаешь? — спросил Максим. — Ворвёшься в их дом? Выхватишь его из рук матери, которая растила его три года? Подашь в суд? На каком основании? Всё сделано юридически чисто. У тебя нет никаких доказательств.
— Ты предаёшь меня снова, — в её голосе звенела истерика. — Ты и мама… вы сговорились!
— Настя, — Максим покачал головой. — Я заплатил за своё решение слишком высокую цену. Наш брак, твоё доверие… Я пытался искупить вину. Оплачивал лечение твоей матери. Терпел твою ненависть. Искал твоего сына. Но сейчас я вижу, что некоторые вещи невозможно исправить.
— Ты просто чудовище, — прошептала она. — Как ты можешь знать, где мой сын, и не сказать мне?
— Потому что я вижу, что ты до сих пор не в себе, — твёрдо сказал Максим. — Потому что я вижу мальчика, которого любят и о котором заботятся. И я не хочу, чтобы ты разрушила его жизнь.
— Разрушила? — она рассмеялась, и этот смех был страшнее крика. — Я его мать!
— Ты женщина, которая родила его, — сказал Максим. — Но ты не растила его ни одного дня. И я начинаю думать, что твоя мать была права. Тебе не нужен был ребёнок. Тебе нужна идея ребёнка. Символ. То, на что можно излить всю свою любовь или ненависть.
Анастасия смотрела на него, не моргая. А потом медленно опустилась на стул.
— Я подаю на развод, — сказал Максим. — И я не скажу тебе, где находится мальчик. Не потому, что я тебя ненавижу. А потому, что я не хочу, чтобы ты разрушила ещё одну жизнь. Включая свою собственную.
— Выйди, — её голос звучал глухо. — Выйди из моей квартиры.
— Это моя квартира, Настя, — вздохнул Максим.
— Теперь понятно, зачем ты всё это затеял, — горько усмехнулась она. — Решил избавиться от меня и оправдать себя.
— Думай как хочешь, — он встал. — Но послушай меня. Забудь о прошлом. Построй новую жизнь. Ты ещё молода.
— Просто скажи мне, где мой сын, — она уже не требовала. Она умоляла.
Максим покачал головой.
— Я дам тебе месяц, чтобы собрать вещи и найти новое жильё. Помогу с деньгами на первое время. А потом нам лучше не видеться.
Он направился к двери, но её слова остановили его.
— Значит, ты всё это время лгал мне? И знал, где мой ребёнок?
Максим обернулся.
— Нет, не всё время. Я узнал правду только после смерти твоей матери. Когда начал искать.
— Почему ты не рассказал мне сразу? — её голос дрожал.
— Потому что мне нужно было убедиться самому, — ответил он. — Я хотел увидеть этого ребёнка. Понять, действительно ли ему там хорошо.
— И?
— Ему там хорошо, Настя, — мягко сказал Максим. — Гораздо лучше, чем было бы с нами. С нашей войной.
Он вышел из кухни, оставив её наедине с этой горькой правдой.
Через неделю Анастасия нашла в почтовом ящике конверт. Внутри была записка от Максима: «Я не могу сказать тебе, где он. Но я могу показать тебе, что с ним всё хорошо. Суббота, 14:00, детская площадка в парке на Садовой. Просто посмотри. Не подходи.»
В указанное время она была там. Сидела на скамейке в тёмных очках, сжимая в руке сумочку так, что побелели костяшки пальцев.
Она увидела Максима сразу. Он остановился у качелей, потом сел на скамейку примерно в тридцати метрах от неё.
А потом она увидела ребёнка. Темноволосого мальчика лет трёх, который смеялся, съезжая с горки. Рядом с ним стояла молодая женщина, протягивающая ему руки.
Внутри Анастасии что-то оборвалось. Она знала, что это её сын. Её кровь. Её плоть.
Мальчик снова побежал вверх по лестнице, чтобы съехать ещё раз. Его смех разносился по площадке. Женщина что-то крикнула ему, и он помахал ей в ответ.
А потом к ним подошёл мужчина с мороженым. Семья. Настоящая семья.
Анастасия наблюдала за ними почти час. За их играми, смехом, объятиями. За тем, как мальчик прижимался к женщине, когда упал и разбил коленку. За тем, как мужчина подбрасывал его в воздух.
И она не заметила, как Максим встал и подошёл к ней.
— Теперь ты видишь, — сказал он тихо.
Она кивнула, не глядя на него.
— Что мне теперь делать? — спросила она шёпотом.
— Жить дальше, — ответил Максим. — По-настоящему жить, а не застрять в прошлом. Не в том, что могло бы быть.
— А ты? Что будешь делать ты?
— То же самое, — он пожал плечами. — Попытаюсь простить себя. За то решение три года назад.
Анастасия посмотрела на семью, уходящую с площадки. Мальчик сидел на плечах у мужчины, смеясь и держась за его голову.
— Это правда? Ты искал его всё это время? — спросила она, всё ещё не глядя на Максима.
— С того дня, как твоя мать умерла, — кивнул он. — Я должен был знать.
— Почему ты тогда согласился? На предложение мамы?
Максим помолчал.
— Потому что я боялся потерять тебя, — наконец сказал он. — Боялся, что если у ребёнка будут проблемы, ты будешь несчастна. И потому что… потому что я малодушно хотел, чтобы у нас была идеальная семья.
Анастасия горько усмехнулась.
— Ну, этого ты точно не получил.
— Знаю.
Они сидели на скамейке, глядя на опустевшую площадку. Два человека, которые когда-то любили друг друга. Или думали, что любили.
— Я не прощаю тебя, — наконец сказала Анастасия. — Я не могу.
— Я знаю, — повторил Максим.
— Но и себя я тоже не прощаю, — её голос дрогнул. — За то, что не почувствовала. Что не поняла. Что позволила маме… — она не закончила фразу.
— Твоя мать любила тебя, — тихо сказал Максим. — По-своему.
Анастасия покачала головой.
— Она видела во мне продолжение себя, а не отдельного человека. Она хотела для меня своей мечты. А я… я позволила ей решать за меня всю жизнь.
Максим молчал. Что он мог сказать? Что он сам позволил Валентине решать за них обоих? Что он, взрослый успешный мужчина, не нашёл в себе сил противостоять больной женщине?
— Ты прав насчёт квартиры, — вдруг сказала Анастасия. — Я съеду за неделю. Не нужно месяца.
— Куда ты пойдёшь?
— К подруге для начала. Потом найду что-нибудь своё.
Она встала.
— Я больше не приду сюда, — сказала она, кивнув в сторону площадки. — Это была бы… не жизнь.
Максим кивнул.
— Прощай, Максим, — она посмотрела на него в последний раз.
— Прощай, Настя, — ответил он, понимая, что больше никогда её не увидит.
Три часа в роддоме изменили их жизни навсегда. Один разговор на кухне положил конец их попыткам склеить разбитое. А один час на детской площадке подарил им обоим шанс на новую жизнь. Жизнь без прошлого.
И возможно, когда-нибудь, без боли.
