— Ты не против, если мама немного у нас поживёт?.. — начал Кирилл, почесав шею, как школьник, забывший домашку.
Ольга медленно подняла глаза от кастрюли. Щи, между прочим, варила. Классические, на говядине. Потому что Кирилл их любит. Хотя сама с утра кофе наспех хлебнула и всё.
— Немного — это сколько? — спросила она, сохраняя внешнее спокойствие. Внутренне, правда, уже почувствовала, как по позвоночнику пробежал первый ледяной мураш.
— Ну, пару недель… — Кирилл посмотрел в окно. Там, конечно, тоже ответа не было.
— Ага. Как в прошлый раз, когда она «ненадолго» переехала, и через три месяца мы нашли её трусы в сушилке, а мои лифчики почему-то лежали в шкафу под её постельным бельём?
— Ну что ты опять начинаешь, Оль? — Кирилл скривился. — Это же моя мать. Она… ну… она пожилая женщина.
— Она — газовая смесь из урана, высокомерия и пассивной агрессии. У неё даже голос с фоном: всегда звучит, как у тётки из паспортного стола, у которой вчера украли обед.
— Ну Оль…
— Кирилл, ты слышал, как она в прошлый раз называла меня в телефонном разговоре со своей соседкой? «Эта твоя — бухгалтерша с лицом как у кассира на кассе самообслуживания!» — голос Ольги задрожал, но она сделала вид, что просто пробует щи.
— Мамка у меня иногда… ну… резковата, — буркнул он, явно надеясь сползти с темы, как ребёнок с лестницы. — Но ты же знаешь, она добрая в душе.
Ольга села. Просто села на табурет у плиты. Она устала. Работа, отчёты, зарплаты, налоги — всё на ней. Приходит домой, а тут свекровь, которая с утра включает сериал на полную громкость и называет это «проверкой акустики».
— Кирилл. У меня через неделю отпуск. Первый за два года. Я мечтаю: проснуться без будильника, пойти в СПА, лечь с книжкой, которую ещё на прошлый день рождения мне подарили… Я хочу тишины. Понимаешь? Тишины. А не утренних криков: «Оля, вы не забыли, что огурцы в рассол класть надо с любовью, а не как попало?!»
— Ну маме тяжело одной, — протянул он и вдруг добавил, глядя на носок своего тапка: — Она говорит, что боится остаться в той квартире. После смерти отца…
Вот оно. Козырь.
И Ольга знала, что сейчас он будет разыгрывать ту же партию: «Ты же у меня добрая», «ты всё понимаешь», «всего на чуть-чуть».
— Слушай, а давай мы тогда к ней поедем? — предложила она, даже не поверив, что это говорит. — В деревню. Там свежий воздух, телевизор без кабеля, сорняки размером с собаку. Будем копать картошку и варить компоты. Семейная идиллия.
Кирилл даже подавился.
— Да ну, там же скучно!
— Да? А мне — весело, когда я на кухне с ней полтора часа выясняю, надо ли сливать первый бульон!
Молчание.
Она знала, что проигрывает. Потому что у Кирилла вечная дилемма: «А как мама это воспримет?» Он даже в ЗАГС не хотел идти без её благословения, пока Ольга не сказала: «Либо я, либо она тебе даст первую брачную ночь.»
Тогда он выбрал её. Тогда…
Вечер был затянут серым облаком раздражения. На диване — Кирилл, с его новостями, пивом и пледом. На кухне — Ольга, с её щами, мыслями и злостью. В голове у неё крутилась одна фраза: «Семья — это когда тебя не спрашивают, а ставят перед фактом.»
В десять вечера позвонила Валентина Петровна.
— Олечка, приветик! — раздался её голос, наигранно-сладкий, как каша с сахаром и чесноком. — Я вот тут подумала, может, мне действительно у вас побыть недельку-другую? А то тут так одиноко, всё напоминает мне про батюшку…
Ольга почувствовала, как рука сама сжимает трубку.
— Конечно, Валентина Петровна. Мы ведь семья, правда? — сказала она с той интонацией, с какой обычно в фильмах произносят: «А теперь — умри.»
— Вот и умничка ты у нас. Завтра утром приеду, Кирилл уже согласовал. Я с утра в восемь — как раз пока вы спите, спокойно устроюсь.
— Ага. Отличный план, — сказала Ольга, и отключила звонок.
Повернулась к Кириллу.
— Ну что ж. Я, конечно, бухгалтер. Но давай посчитаем, сколько дней я выдержу под одной крышей с женщиной, которая заявила, что мой борщ «сильно на любителя».
— Оль, — начал он, — ну не начинай…
— Не начинаю, Кирилл. Я — заканчиваю.
Она легла в спальне, отвернувшись к стене. Спать не хотелось.
Слушала, как муж тихо ходит по комнате. Как гремит зубной щёткой. Как смотрит на неё, но не решается заговорить.
А чего говорить? Всё уже решено. Без неё.
На утро она проснулась от звука чемодана в прихожей.
— Олечка, привет, родная! — воскликнула Валентина Петровна, театрально раскинув руки. — Как же вы тут без меня жили? Пыльно у вас. И цветы не политы. Кирилл, поставь мои сумки у окна, свет нужен, а то моя фиалка чахнет…
Ольга вышла из спальни, в халате, с мрачным выражением лица.
— Добро пожаловать, Валентина Петровна, — тихо сказала она. — Только давайте сразу: мою часть квартиры я буду сдавать. А себя — в отпуск. Без огурцов. Без борщей. Без вас.
— Ты что такое говоришь?! — ахнула свекровь.
Кирилл побледнел.
— Оль, ты же шутишь?..
— Нет, Кирилл. Я же бухгалтер. Я просто вывожу остаток. Себя — из вашей жизни.
Ольга уехала на третий день. Не хлопнув дверью, не кинув кольцо в чай, не разнесла посуду, как в сериалах. Просто сложила вещи в чемодан, выдохнула и вышла. По-английски, молча, как человек, у которого внутри не осталось сил даже на финальный скандал.
Кирилл не пытался остановить. Он стоял на балконе, делал вид, что курит, хотя курить бросил ещё год назад. Наверное, думал: «Вот сейчас остынет, вернётся. Вечером, ну максимум завтра. Куда она пойдёт-то?»
А она пошла. Прямо в гостиницу на окраине города, где пахло сыростью и чужими духами, но где не было Валентины Петровны.
— У вас номер на сутки или на больше? — спросила хмурая администраторша, глядя в Ольгу как в калькулятор — без особого интереса, но с ожиданием точных цифр.
— Пока сутки, — устало ответила Ольга. — А дальше — посмотрим, как у меня с нервной системой.
В номере было окно. Вид на гаражи и тополя. Не Рим, конечно, но и не гостиная, где каждое утро её встречал голос:
— Олечка, я тут шторки перестирала, а вы, оказывается, вообще не знали, что их нужно снимать с колец!
Сняла бы она ещё и с петель — только не шторки, а саму Петровну.
На четвёртый день раздался первый звонок. Кирилл.
— Ты где? — голос у него был обеспокоенно-обиженный. — Мама волнуется. Я, между прочим, тоже.
— Угу. Как мило. А я, между прочим, ем багет с плесенью и пью кофе из пластикового стаканчика.
— Ты в командировке?
— В изгнании, Кирилл. Добровольном.
— Ну чего ты так перегибаешь-то, а?
— Перегибаю — это когда твоя мать спрашивает, сколько я зарабатываю, и говорит, что на такую зарплату даже кошку не прокормишь. Это — перегиб.
— Она же старая, Оль…
— Нет, Кирилл. Она — взрослая. А я — не её служанка. И не бесплатная сиделка. Я жена. Или, была.
— Подожди. Ты же не серьёзно?
— Я пока молчу. Чтобы не сказать что-нибудь очень серьёзное. До встречи.
И она отключила.
Потом начались смс. Сначала от него. Потом — от свекрови. Потом — от общего знакомого, соседа Паши, который по совместительству был главным поставщиком сплетен во дворе.
Паша:
«Оль, ты чё реально ушла? Кирилл как призрак ходит. Даже пиво не покупает. Это тревожный знак.»
Ольга:
«Ага. Видимо, теперь запои только с мамой.»
Паша:
«Ну ты, конечно, далека от идеала, но ты же всегда была… ну… нормальная. По сравнению с этой мегерой — вообще золото.»
Ольга:
«Паша, мне, конечно, приятно быть нормальной, но можно я теперь просто побуду свободной?»
Паша:
«Ты серьёзно развод собрался подавать? Кирилл говорит, ты на эмоциях.»
— Пусть Кирилл подаст, — пробормотала Ольга, вытирая лицо полотенцем. — Хоть раз в жизни пусть примет решение.
Через неделю она сняла однушку. Унылую, без балкона, но со свободой. И с тишиной. И без тапок Валентины Петровны в прихожей.
Зато появилась новая подруга. Хозяйка квартиры, женщина лет сорока пяти, слегка помешанная на чистоте и комфорте.
— Только без мужчин, — сказала она с порога, оглядывая Ольгу, как таможенник в Египте. — Я сразу предупреждаю. Мне тут недавно одну барышню сняли, а у неё через день приезжал какой-то фрик с татуировкой «Здесь живёт зверь». На лбу.
Ольга хмыкнула:
— Мне бы, знаете, чтоб никто не приезжал. Ни зверь, ни свекровь.
— А вы… развелись?
— Почти. Пока — ментально.
— Ну вот и славненько. Главное, милая, не бойтесь быть одна. Сейчас мужчины — как чугунные ванны: красивые только на фото в объявлениях.
Ольга рассмеялась. Первый раз за неделю.
А через две недели Кирилл всё-таки пришёл. Без звонка. Без цветов. Просто пришёл и постучал. Смотрел, как ребёнок, который сломал что-то в магазине и теперь ждёт, накажут его или дадут мороженое.
— Можно? — спросил он тихо.
Ольга молча кивнула.
Он сел на стул у двери. Как гость. Как чужой.
— Я не знал, что всё настолько плохо, — пробормотал он.
— Потому что не слушал. Не хотел знать.
— Я просто пытался быть хорошим сыном…
— …а стал никаким мужем, — закончила она за него.
Повисла тишина. Из соседней квартиры слышался звук: то ли пылесос, то ли секс. Не разобрать.
— Я скучаю, — тихо сказал он.
— А я — нет. Знаешь, что самое страшное, Кирилл? Не то, что я ушла. А то, что, уйдя, я вдруг почувствовала… облегчение. Как будто всю жизнь жила на подоконнике, а потом сама себе разрешила — спрыгнуть.
— Но… мы же были счастливы.
— Мы были. До тех пор, пока ты не решил, что мама важнее.
— Но она же стареет…
— А я? Я что, молодею? У меня тоже жизнь идёт. День за днём. А я всё варю, убираю, слушаю лекции по укладке постельного белья, чтобы в доме твоей мамы было «как при царе Горохе». А ты — просто молчишь.
Он молчал и сейчас.
— Я хочу развестись, Кирилл. Официально.
Он вздохнул. Понуро кивнул.
— А можно… я хотя бы иногда буду тебе звонить?
— Только если не будешь жаловаться на маму. Я не психолог. Я — бухгалтер.
И она улыбнулась.
Тихо, устало. Но искренне.
Он ушёл.
Ольга осталась. В квартире, где пахло чужим порошком и свободой.
Впервые за долгое время — она осталась сама с собой. И это было не страшно. Это было — правильно.
Ольга пришла в ЗАГС рано. На час раньше назначенного. Сидела на лавке, залипала в телефон, но не читала. Просто делала вид, что читает. В голове — гудело. В груди — пустота. Всё же семь лет брака не выбрасываются как сломанный чайник.
Спустя время рядом плюхнулся парень лет тридцати в мятой куртке.
— Развод? — уточнил он, облокотившись о спинку.
— Развод, — кивнула она.
— А я думал, только мне не повезло. Думал, сейчас тут очередь из счастливых с кольцами. А тут ты. Красивая, грустная. Как на похоронах кота.
Ольга усмехнулась.
— Это не похороны. Это реанимация. Я себе жизнь спасаю.
— Ого. Фраза мощная. Запишу. Я — Гоша.
— Ольга. Будем считать, что познакомились на выходе из отношений.
— Или на входе в новые? — приподнял бровь Гоша.
— Не сегодня, Гоша. У меня сегодня торжественная церемония освобождения.
Он улыбнулся и поднялся.
— Удачи, Ольга. Не в разводе — в жизни.
Кирилл пришёл в последнюю минуту. Тоже один. Волосы всклокочены, глаза красные. Видимо, всё-таки не выдержал и пил.
— Я застрял в пробке, — сказал он, тяжело дыша. — Но это, наверное, неважно.
— Сейчас всё, что ты говоришь, уже не имеет значения, — тихо ответила Ольга.
— Мне есть, что сказать. Но поздно, да?
— Поздно — это не когда ты опоздал в ЗАГС. Поздно — это когда человек устал ждать. Когда больше не верит. А я устала и не верю.
Он опустил глаза. Ничего не сказал. И слава богу.
Через час всё было закончено. Бумаги подписаны, паспорта обновлены, круг замкнулся. Кирилл вышел первым. Ольга осталась в кабинете на минуту, подышать. Зачем-то открыла окно. Глоток прохладного ветра в лицо.
В голове крутилась одна мысль: «Всё. Теперь можно начинать жить заново. Без обязательств. Без претензий. Без фраз «а мама говорит»…»
И только она шагнула за порог, как телефон завибрировал.
Кирилл.
Ольга вздохнула. Ответила. Одним словом:
— Что?
— Нам нужно поговорить. О квартире.
— Какой ещё квартире?
— О нашей. Ну… твоей. Ну… формально твоей.
— Кирилл, не тяни, я устала. Говори прямо.
— Мама подала иск. Хочет признать квартиру совместно нажитым имуществом.
— Ты издеваешься?
— Нет. Она говорит, что «жила в ней семь лет и имеет право». Я не знал. Честно.
Ольга молчала. Затем засмеялась. Холодно, зло. Так, как смеются люди, у которых сорвало тормоза.
— Кирилл, передай своей маме, что я продам эту квартиру. Куплю себе что-нибудь подальше. И в новую квартиру её даже в тапках не пущу.
— Но ты не можешь просто так продать… Я ведь тоже там жил!
— Ага. Жил. С мамой. Удачи вам. Делите между собой её тапки. Квартира — моя.
— Но, Оля… Ты ведь не такая…
— Уже — такая. Я теперь другая. Без дурацких иллюзий, что доброта спасёт мир. И без терпения к людям, которые путают любовь с манипуляцией.
Она отключила.
Юрист оказался молодой и дерзкий.
— Подают иск, говорите? Отлично. Будет весело. Только пусть предъявит доказательства, что она вообще имеет право на что-то. Квартира куплена до брака, зарегистрирована на вас. Поживала, так сказать, на птичьих правах. Даже договор аренды не оформила. Мы её вынесем, как комод с антресолей.
— Мне бы без веселья, — устало заметила Ольга. — Я просто хочу тишины.
— Тогда вам в монастырь, — пожал плечами юрист. — Но и там, говорят, не без интриг.
Суд был через месяц. Валентина Петровна пришла с папкой бумаг и лицом, как будто её лично обобрали на вокзале. Она вела себя как героиня трагедии, где предательство родного сына и коварство невестки переплелись в смертоносный клубок.
— Я внуков нянчила! — трагично сообщила она судье.
— У нас нет детей, — спокойно парировала Ольга.
— Я её полы мыла!
— И обвиняла, что я их плохо натираю. Хотите — покажу переписку.
— Я же ей как мать!
— Как мачеха. Из сказки.
Судья смотрел на всё это с каменным лицом, потом вздохнул и сказал:
— Квартира остаётся за Ольгой Николаевной. Оснований для иска нет. Следующее заседание — по соседнему делу.
Валентина Петровна открыла рот. Закрыла. Потом посмотрела на Кирилла, как на предателя Родины.
— Ты что, даже не вступился?!
Кирилл молча встал и пошёл к выходу.
Ольга осталась ещё на минуту.
— Валентина Петровна, — сказала она устало. — Знаете, что самое страшное во всём этом?
— Что ты бездушная!
— Нет. Что вы воспитали сына, который не способен сказать «нет» даже тогда, когда мать рушит его семью.
И ушла.
Прошло три месяца.
Ольга переехала. Квартира была маленькая, но уютная. Ни одного воспоминания на стенах. Ни одной вещи, которую подарила Валентина Петровна. Только белые стены и простор. И — новая жизнь.
На кухне, за столом, сидел Гоша.
— Вот объясни мне, — говорил он, поедая салат. — Почему женщины решаются на развод после поездки к свекрови?
— Потому что после этого даже тюрьма кажется санаторием, — усмехнулась Ольга.
— Ну, у тебя теперь всё хорошо?
— Я не знаю. Но мне спокойно. Это, наверное, и есть хорошо.
Он замолчал. Потом тихо сказал:
— Можно я завтра снова зайду?
Она посмотрела на него и улыбнулась:
— Без тапок.
— Обещаю. И без мамы.
— Тогда — да. Заходи.
И она поняла: это не конец. Это — начало. Только теперь уже — её история.
