Его зубная щётка стояла в стакане ровно под углом сорок пять градусов. Не сорок четыре и не сорок шесть — именно сорок пять. Когда я случайно сдвинула её, Тёма молча поправил. Затем достал линейку из ящика и проверил. В тот момент я впервые почувствовала холодок по спине.
Мы встречались восемь месяцев, но только переехав к нему, я поняла — я вторглась не в наш общий дом, а в его идеально выстроенный мир.
Он складывал одежду по цветам. Не ел после восьми. Говорил «пора спать» вместо «доброй ночи». Через три дня я поняла — это не мой уют. Это его порядок, в котором мне непривычно.
***
А ведь всё начиналось как в сериале — с букета ирисов и сообщения в телефоне: «Переезжай ко мне?» Я думала, что следующим пунктом будет сказка, а оказалось — инструкция по применению.
Мы познакомились на выставке часов. Я разглядывала старинные хронометры, а Тёма оказался экскурсоводом-волонтёром. Его увлечённый рассказ о механизмах и точности переросли в обмен номерами, затем — во встречу за шоколадным латте в уютном кафе на набережной.
Тёма работал часовщиком в семейной мастерской, где восстанавливал и собирал механические часы. Кропотливая работа с миниатюрными деталями сделала его внимательным к мелочам, а любовь к механизмам — увлечённым порядком и точностью. Так мне казалось тогда.
Я управляла небольшой пекарней, которую выкупила у выходящего на пенсию владельца. Хлеб — моя стихия. Муки больше на полу, чем в тесте, экспериментальные рецепты записаны на обратной стороне чеков, а рабочий стол всегда выглядел неаккуратно. Творческий подход — моя визитная карточка.
Наши встречи были интересным временем для меня и необычным опытом для него. Восемь месяцев мы познавали друг друга, не заходя на личную территорию. Встречи в парках, посещения выставок, ужины в ресторанах. Никто не видел, как живёт другой.
До того момента, пока его квартира не превратилась в нашу. Точнее, должна была превратиться.
***
— Катя, ты не могла бы складывать свои вещи в шкаф сразу после принятия душа? — Тёма аккуратно поднял с пола моё полотенце и повесил его на специальный крючок.
— Конечно, извини, — я улыбнулась и продолжила намазывать тост джемом прямо над разделочной доской, а не над тарелкой.
Его взгляд метнулся к падающим крошкам, но он промолчал. Я заметила, как напряглись его плечи. Почему-то от этого мне захотелось размазать джем ещё сильнее, чтобы капли попали на стол.
Детский протест. Глупо.
— У нас сегодня будут гости? — спросила я, заметив, что Тёма вытащил специальный сервиз.
— Нет, сегодня же тридцатое число месяца.
Я непонимающе уставилась на него.
— И?
— Тридцатое число — день, когда я использую праздничную посуду. Всегда так делаю, чтобы сервиз не застаивался.
Я моргнула. Раз. Другой.
— То есть… у тебя есть расписание для использования разной посуды?
— Конечно. — Он посмотрел на меня так, будто я спросила, зачем люди чистят зубы. — А как иначе поддерживать порядок?
Я промолчала. Откусила тост и отвернулась к окну.
Неделя сменялась неделей. Я узнавала новые правила каждый день.
Постельное бельё менялось исключительно по воскресеньям. Продукты в холодильнике стояли по размеру упаковки — от маленьких спереди до больших сзади. Расческа должна лежать параллельно краю тумбочки. Шторы закрывались на две трети окна днём и полностью — вечером. Книги на полке были расставлены строго по жанрам, а внутри жанров — по алфавиту.
Я старалась вписаться в эту систему, но каждый раз чувствовала себя неловко и неуместно. Моя спонтанность не вписывалась в рамки его распорядка.
— Катя, я же просил не оставлять чашки в раковине, — в его голосе звучало раздражение, когда он обнаружил мою утреннюю кружку.
— Я опаздывала на встречу с поставщиком, Тём. Извини.
— Ты всегда опаздываешь. Просто встань на десять минут раньше, и проблема решится, — он начал загружать посудомойку, расставляя тарелки в математически выверенном порядке.
— А может, просто не стоит так огорчаться из-за одной чашки?
— Дело не в чашке, а в принципе. Маленькие небрежности перерастают в большие проблемы.
В какой момент мой забавный перфекционист превратился в надзирателя?
В субботу я решила порадовать его домашней выпечкой — испекла булочки с корицей по любимому рецепту. Дом наполнился уютным ароматом, а кухня — мукой, сахарной пудрой и моими радостными возгласами.
Когда Тёма вернулся с пробежки (ровно час сорок минут каждую субботу, не минутой больше или меньше), его лицо стало напряжённым.
— Что… это… такое? — он обвёл взглядом кухню, останавливаясь на каждом пятнышке как на чём-то неуместном.
— Сюрприз! — я протянула ему тарелку с горячими булочками. — Твои любимые, с корицей.
Он принял тарелку автоматически, но его взгляд был прикован к мучным следам на столешнице.
— Я всё уберу, не переживай, — поспешила успокоить его я. — Просто хотела, чтобы ты попробовал булочки горячими.
— Катя, мы же договаривались. Кухня должна оставаться чистой в процессе готовки. Крошки привлекают муравьёв.
— У нас никогда не было муравьёв!
— Потому что я соблюдаю правила, — отрезал он.
Булочки остывали, а вместе с ними — моё настроение и желание радовать его сюрпризами.
Через месяц я начала замечать, что перестаю быть собой. Я автоматически выравнивала расчёску на тумбочке, протирала за собой раковину после чистки зубов и встраивала свои вещи в его систему хранения.
На работе всё было иначе. Там я могла экспериментировать, создавать новые рецепты, шутить с коллегами и клиентами. Пекарня стала моим любимым местом, где я чувствовала себя настоящей.
Его квартира. Которая так и не стала нашей.
Однажды Тёма заехал за мной после работы. Он редко появлялся в пекарне — говорил, что запах дрожжей остаётся на одежде, и ему приходится стирать вещи внепланово.
— Давай заедем в супермаркет, нужно купить продукты на неделю, — предложил он.
В магазине я бросила в тележку упаковку печенья с шоколадной крошкой — маленькая слабость, которую я позволяла себе раз в неделю.
— Мы не покупаем это печенье, — Тёма вернул упаковку на полку.
— Почему? Я всегда его беру.
— Оно крошится. Крошки попадают в постель, если есть перед сном.
— Я не ем в постели.
— Иногда ешь. В прошлое воскресенье.
Я замерла с протянутой к печенью рукой.
— Тёма, это было один раз. И я всё убрала.
— Зачем создавать проблему, которую потом придётся решать? Просто не будем покупать крошащееся печенье.
Зачем создавать проблему. Эта фраза крутилась в моей голове весь вечер.
Наши отношения превратились в список правил и исключений. «Не делай так», «Делай вот так», «Почему ты не можешь запомнить простую вещь».
Я стала чувствовать себя неуместной. Его раздражало, как я сплю (занимаю слишком много места), как складываю одежду (недостаточно аккуратно), как чищу зубы (слишком много пасты на щётке).
Моё присутствие нарушало его идеальную систему, а его система мешала мне быть собой.
В те редкие моменты, когда мы выбирались куда-то вместе, я видела проблески того Тёмы, с которым познакомилась. Он мог быть внимательным, интересным, даже спонтанным — но только вне дома. Как будто квартира была территорией его истинного «я», а всё остальное — лишь временная роль.
Я всё чаще задерживалась на работе. Он всё чаще выражал недовольство моим отсутствием — не потому что скучал, а потому что ужин подавался ровно в семь, и моё опоздание нарушало режим.
В пятницу я пришла домой позже обычного. Новый рецепт ржаного хлеба потребовал дополнительного времени, и я задержалась, доводя его до совершенства.
Квартира встретила меня непривычной тишиной. Обычно в это время Тёма смотрел новости, сидя строго посередине дивана.
— Тём? — позвала я, разуваясь и аккуратно ставя обувь на специальную полку.
Он сидел за кухонным столом, перед ним лежал мой ежедневник. Тот самый, куда я записывала свои мысли, идеи для новых рецептов и… свои чувства о наших отношениях.
— Ты прочитал? — тихо спросила я, хотя ответ был очевиден.
— «В этой квартире я теряю себя. Каждое его правило отнимает часть моей сущности. Я перестаю быть собой», — процитировал он, не поднимая глаз. — Это правда?
Я вздохнула, чувствуя слабость в коленях.
— Да.
— Почему ты не сказала?
— Я говорила. Много раз. Ты не слышал.
Он наконец поднял взгляд:
— Я просто хочу, чтобы всё было правильно. Чтобы был порядок.
— Но жизнь — это не инструкция по сборке мебели, Тём. В ней есть место неожиданностям, спонтанности, переменам.
— Мне тяжело с этим.
— Знаю. А мне тяжело без этого.
Мы смотрели друг на друга через стол, и впервые за долгое время видели друг друга по-настоящему.
— Я не могу измениться, — тихо произнёс он. — Я пробовал. Но когда вещи не на своих местах, когда нарушается порядок… я чувствую тревогу. Такую сильную, что не могу думать ни о чём другом.
В этот момент я поняла, что дело не в придирчивости или желании контролировать. Это была его защита от неопределённости жизни, его способ справляться с тревогой.
— А я не могу жить по расписанию, — ответила я. — Это не я.
Мы проговорили всю ночь. Впервые за долгое время — действительно поговорили. Не о правилах и нарушениях, а о нас. О том, почему ему нужен контроль и почему мне необходима свобода.
Он рассказал о родителях, которые постоянно переезжали, о детстве во временных квартирах, где единственным постоянством была его собственная комната, где он мог контролировать хотя бы что-то.
Я рассказала о семье, где творческий подход был нормой, где пробы и ошибки ценились выше безупречности, и где никто не следовал правилам просто потому, что «так принято».
Утром мы оба понимали, что не можем продолжать так жить. Ни он, ни я не были виноваты — просто два разных человека с разными потребностями. Две головоломки, которые никак не складывались в единую картину.
— Я найду квартиру поближе к пекарне, — сказала я, собирая вещи в сумку. — Так будет лучше для нас обоих.
Он не спорил. Просто помог сложить остальные вещи, аккуратно и методично, как делал всё в своей жизни.
***
Прошло полгода. Я живу в маленькой квартире над пекарней. По утрам просыпаюсь от запаха свежего хлеба и звуков включающихся печей. Моя расчёска никогда не лежит параллельно краю тумбочки, а книги расставлены по цвету обложки, а не по алфавиту.
Мы с Тёмой иногда встречаемся — в нейтральных местах, где никто из нас не чувствует давления. Он по-прежнему приходит ровно в назначенное время, а я — опаздываю на десять минут. Но теперь это не повод для ссоры, а просто часть нас.
Недавно он признался, что начал посещать специалиста. Учится различать, когда порядок помогает, а когда становится помехой. Я рада за него.
А я научилась ценить некоторые его подходы. Теперь я тоже проверяю сроки годности продуктов и раскладываю их в холодильнике удобнее. И стараюсь не оставлять посуду в раковине надолго.
Иногда я думаю, смогли бы мы сейчас жить вместе, изменившись и повзрослев. Но потом вспоминаю, как он вчера поморщился, когда я случайно пролила каплю кофе на стол в кафе, и понимаю — нет.
Некоторые различия невозможно преодолеть уступками. Иногда лучший способ сохранить отношения — это признать, что вместе жить вы не можете.
Я была не против съехаться. Пока не увидела его привычки. А потом поняла, что дело даже не в привычках — а в том, как по-разному мы воспринимаем повседневность.
И это естественно. Не каждое чувство должно заканчиваться совместной жизнью. Иногда любить — значит дать друг другу свободу.
Вчера я получила сообщение от Тёмы: «В музее открылась выставка старинных хронометров. Пойдёшь?»
Я улыбнулась и ответила: «Конечно. Встретимся у входа?»
«В семь?» — уточнил он.
«Давай в 19:10», — предложила я, и добавила смеющийся смайлик.
«Договорились. Буду ждать тебя в 19:00, зная, что ты придёшь в 19:10».
Возможно, мы никогда не будем жить вместе. Но научиться принимать особенности друг друга — это тоже своего рода любовь. Просто другая. Наша.
