Анна сидела на табуретке у обеденного стола и методично ковыряла ногтем край деревянной шкатулки. Маленькая, тёмного дерева, с потёртыми углами и слабым запахом лаванды. Привезена когда-то из Суздаля, куплена на сдачу, которая осталась после зимнего аврала на работе. Она копила туда по чуть-чуть. На себя. На свою жизнь, которую планировала осторожно, как будто боялась, что кто-то снова скажет: «Ну ты куда, глупая, с такими мечтами».
Алексей зашёл на кухню без стука. Он почти никогда не стучал. Просто появлялся — с резким запахом автосервиса, с сигаретным привкусом во рту, с раздражением на лице. Его раздражало многое: залипший кран, котлеты без гарнира, её тишина.
— Ты что, опять свои бумажки перебираешь? — фыркнул он, не снимая куртки.
— Нет, я проверяю, сколько на родину отправили. — Анна не подняла глаз. Только достала из шкатулки последний конверт — мягкий, плотный, с чуть заломленным краем.
— В каком смысле — «отправили»? — он резко поставил кружку на стол. Она дернулась.
— А в таком. У тебя есть две минуты, чтобы объяснить, где сто тридцать тысяч из этой шкатулки. И не надо мне сейчас врать. Я всё пересчитала. До копейки.
Он помолчал. Две секунды. Пять. Потом сел напротив, положив руки на стол ладонями вниз, будто на допросе.
— Я взял. Родителям. На путёвку. Мама давно мечтала в Турцию слетать. У них там «всё включено». Ты ж знаешь, как она устала.
— А я, по-твоему, по курортам каждую весну шляюсь? — её голос дрогнул, но она взяла себя в руки. — Ты спросил? Хоть слово сказал?
— Ну ты же всегда говоришь, что деньги — это средство, а не цель. Вот я и подумал, что…
— Ты подумал? — она резко встала. — Ты — подумал? Нет, Лёша, ты как всегда решил. Ты у нас тут местный бог, да? Судья, жрец, бухгалтер, экономист, муж года. Всё решил. Даже не моргнул.
Он посмотрел в сторону, глядя куда-то на окно. На стёклах были разводы. Её руки тряслись. Анна вдруг почувствовала, как что-то у неё внутри отпускает. Как будто весь страх, весь этот пятилетний брак — плотно закрученный в животе — вдруг стал медленно разворачиваться, как ржавый пружинный замок.
— Ты бы знала, как мама обрадовалась… — выдохнул он.
— А ты бы знал, как я мечтала купить себе этот курс. Учёба. Переквалификация. Новый этап. Новый город, если повезёт. Эти деньги я копила три года. По пятёрке в неделю. Пока ты с отцом скидывались на мотор твоему «Форду», я отказывалась от кофейни с Ларкой, чтобы положить в шкатулку. Это было моё. А ты…
Он резко поднялся.
— Ты чего заводишься? Это же просто деньги! Не стоило так драматизировать. Мы же семья!
— Семья? — с насмешкой произнесла она. — Семья — это когда не прячут, не воруют, не считают чужое своим. А у нас — теща виновата, если котлеты пересолены, и шкатулка — общее имущество, если тебе так удобно.
Он подошёл ближе. Попытался взять её за руку. Она отдёрнула.
— Ты всё преувеличиваешь. Я потом положу. Верну. Может, даже больше, чем было.
— Тебе не кажется, что «верну» звучит как признание воровства? Или у тебя дома всё можно брать, лишь бы потом «вернулось»?
Он смотрел на неё. Неизвестно, то ли с обидой, то ли с усталостью. Или просто не понимал, в чём проблема. А она понимала. Очень чётко.
— Это был последний раз, когда ты решил за меня. Поздравляю. Своей маме ты подарил отпуск. А мне — билет в один конец.
— Ты серьёзно? — голос его стал выше. — Ты уйдёшь из-за какой-то шкатулки?
— Я уйду, потому что в ней было всё, что я считала собой. А ты этого даже не заметил.
Она вытащила из кухонного ящика сберкнижку — старую, пластиковую, но с её именем. Положила рядом с пустой шкатулкой. Развернулась и ушла в спальню. Собирать вещи.
Алексей остался сидеть на кухне. Стекло в окне запотело от пара. В кружке остывал чай.
За стенкой — слышались её шаги. Спокойные. Целенаправленные. Он не пошёл за ней. Не извинился. Не сказал ни слова.
Утром Анна уехала в такси. Чемодан — маленький. Внутри — только тёплые вещи, документы и упаковка таблеток от мигрени. Перед отъездом она на секунду задержалась у входной двери. Обернулась. Квартира — тихая, с чуть подсохшим цветком на подоконнике. Как и их брак.
Она подумала, что если бы он выбежал сейчас — просто вышел, просто сказал что-то человеческое — она, может быть, передумала бы. Но он не вышел.
Таксист был молчалив. Пахло ёлочкой с зеркала. Впереди — пункт выдачи ключей от новой съёмной квартиры и первый день её новой работы.
Сбережения закончились. Но началось что-то другое. Что-то — её.
Анна устроилась на временной съёмной квартире за МКАДом — пятнадцатый этаж, вид на железную дорогу, запах сырой штукатурки в коридоре. Вещей было мало, коробок — две. Мебель — ИКЕА, диван с пледом в клеточку, варочная панель и чайник, который пищал при закипании. Всё новое. Всё незнакомое. Но своё.
Первые дни были похожи на прогулку по узкой тропинке над пропастью — страшно, но назад уже не повернёшь. Анна пыталась не думать о том, сколько лет она провела, проглатывая чужие решения. Зато теперь у неё был договор с маркетинговым агентством, первые клиенты и полная тишина в телефоне. Почти полная.
На четвёртый день позвонила Валентина Васильевна. Свекровь. Бывшая, если быть точной.
— Анечка, милая, привет! Ну что, отдохнула с мыслями?
Голос — липкий, как мед. За этим всегда что-то пряталось. Обычно — заноза.
— Вы ошиблись номером, — сказала Анна сухо.
— Ну не будь ты такой язвой. Я же по-доброму. Мы с Лёшенькой только прилетели. Ой, как хорошо было! Отель чудесный. И всё включено!
Анна молчала.
— Так вот. Я тут подумала… Может, ты уже остыла? Женщины ведь всегда бурно реагируют, но потом — берут себя в руки. Ты ж взрослая.
— В отличие от вашего сына?
— Не начинай, Анечка. Лёше сейчас тяжело. Он переживает. Он ночами не спит. Ты же знаешь, он добрый, просто упрямый. Мужчинам вообще сложно со своим эго. А ты… ну, перегнула. Деньги — они приходят и уходят, а семья — это навсегда.
— Вот вы и живите с ним навсегда. Только без моих денег.
— Ну что ты начинаешь! Я ж к тебе по-хорошему. Ты же понимаешь: у него сейчас ни работы толком, ни квартиры. Ты его выгнала, он у брата на диване спит!
— Ага. А он мне — отпуск в Анталье за мой счёт. Прекрасный обмен.
— Это был жест заботы! Ты ж сама говорила, что уважение к родителям — это важно. Он хотел как лучше!
— А получилось — как всегда. Валентина Васильевна, я вам скажу честно. Если вы позвонили, чтобы заставить меня вернуться — зря. Я ушла не из-за денег. Я ушла, потому что больше не хочу жить под диктовку вашей семьи. Ни одного дня.
Она отключила, не дослушав. Руки дрожали, но не от слабости. От ярости, которую наконец перестало быть страшно чувствовать.
Через день — позвонил Алексей.
— Ну ты чего. Мы же можем поговорить как взрослые?
— Ты уже всё сказал. Когда влез в мою шкатулку, не спросив.
— Я всё верну. Уже договорился с клиентом, авансом получу. Просто… не уходи вот так. Я… Я же люблю тебя.
— Любовь — это не когда лезут в заначку, Лёш. Это когда уважают границы. Своевременно.
— Ты всегда такая правильная? Всегда с линейкой? Жизнь вообще-то не по правилам.
— А ты так и живёшь — по наитию. Только почему-то за чужой счёт.
— Я ж не из зла! Я хотел сделать приятное!
— Но получилось — как всегда. Себе — отпуск. Мне — пустую шкатулку.
Он повис на линии. Анна слышала его дыхание, как он ходит по комнате, как скрипит пол. Потом:
— Знаешь, ты сейчас ведёшь себя как эгоистка. Люди расстаются — и делят всё поровну. А ты — ушла и даже телевизор забрать не дала. Нормально вообще?
Анна усмехнулась.
— Тебе телевизор важнее, чем я?
— Ты всё утрируешь. Просто будь нормальной. Вернись. Поживём отдельно, подумаем. Но не надо вот этого спектакля с коробками и съёмом. Это всё понты.
— А если не понты? А если я правда начала жить?
Он долго молчал. А потом бросил:
— Пожалеешь ещё. Без меня ты никто. Ты всегда была… зависима.
— Ошибаешься. Я была доброй. А теперь — просто свободна.
Он бросил трубку.
На следующее утро она получила уведомление от банка — с её старого общего счёта с Лёшей исчезла оставшаяся сумма — 43 700 рублей. «Перевод между счетами клиента». Он всё ещё имел доступ.
Анна села на кровать. Взяла в руки телефон. Прокрутила переписку с подругой, юристкой. И медленно, но с полной уверенностью, набрала:
— Марин, привет. Ты как с исками по гражданке? Мне нужно срочно — за незаконное снятие со счёта, злоупотребление доверием. И ещё — могу я запросить ограничение на доступ к банковским операциям бывшего мужа?
Она впервые за много лет ощущала не растерянность — а решимость. Эта сила внутри — как будто вернулась из отпуска. Без билета обратно.
Дверь в новую жизнь оказалась тонкой — и с тугой пружиной. Сначала она захлопнулась ей в лицо.
Первую неделю Анна жила в своей новой однушке, как на вокзале. Всё было временным: надувной матрас, кастрюля одна, чашка и тот самый плед, который она когда-то купила «на дачу». Зато в холодильнике — продукты только для неё. Никто не выкидывает капусту, никто не орёт про «не ту сметану».
Алексей сначала названивал, потом приходил — с глазами «я всё понял». Ага. Всё он понял, как раньше, когда забывал закрыть окно на ночь, а потом клялся, что «больше никогда». Он даже маму прислал.
— Анечка, ну зачем ты так резко? — с придыханием на лестничной клетке стояла Галина Павловна, в бежевом тренче и с вареньем.
— Вы варенье из моих денег сварили? — ровно спросила Анна. — Может, хоть рецепт дадите, я ведь тоже в отпуске не была.
— Ты такая злая стала. А раньше — прямо девочка-загляденье.
— А вы, Галина Павловна, всегда были хороши в комплиментах, когда что-то надо.
Она закрыла дверь.
— Аня, я верну всё! Всё до копейки! Я не подумал! Ну прости меня, ну… — бормотал Алексей под дверью через два дня, с пакетиком из «Азбуки вкуса».
— Даже если вернёшь, назад тебя я не приму. Деньги — это только верхушка. Ты всю жизнь ведёшь себя как должник маме. Но я тебе не мама. И не кассир. Всё.
Он тихо ушёл. В тот вечер Анна выпила вино. Одно. Красное. Без повода. Просто потому что она может.
На третий день в новой квартире она завела блог. Назвала просто: «Шкатулка». Писала — как есть. Без драматургии. Про то, как чувствуешь себя, когда тебя предают, и про то, как не знаешь, как дальше жить. В первый же вечер в комментариях откликнулась женщина по имени Ирина:
— Анна, я не знаю, ваш ли это Алексей, но у меня была похожая история. Он брал у меня накопления «на ремонт у мамы», потом исчез. Я вас нашла через поиск. Это он?
Фото — он. Только на пять лет моложе. С тем же прищуром и манерой держать телефон двумя пальцами.
Анна поставила бокал на стол.
— Он.
Через неделю таких женщин стало трое. Ещё одна — из Тулы, другая — из Липецка. Все похожие истории: обаяние, маменькин сынок, деньги, исчезновение. Все до одной говорили, что он рассказывал про больную мать и свою жертвенность.
— Как ты его выдержала шесть лет? — с уважением спросила Татьяна из Липецка.
— Я, видимо, была очень терпелива… Или просто боялась быть одна.
— Ну, теперь ты не одна. Мы же тут.
Они решили подать коллективную жалобу. У одной из женщин была знакомая журналистка. Статья вышла в конце месяца. Без фамилии, но с намёком.
Алексей звонил.
— Ты что творишь? Ты меня позоришь?!
— Нет. Я делюсь опытом. Это модно теперь — делиться.
Через две недели его уволили. У фирмы — имидж, деньги от инвесторов. Скандалы никому не нужны.
Анна почувствовала странную вещь. Ей больше не было его жаль. Вообще. Даже капельки. Словно отпустило. Как зуб, который болел, но потом выдернули — и стало пусто, но спокойно.
Вечером она сидела в маленькой кухне с Ирой. Та приехала в Москву по делам и заехала.
— Ты знаешь, Ань, ты меня вытащила. Я ведь думала, что я дура одна такая. А оказалось, нас целая команда.
— Знаешь, а я ведь тоже думала, что я одна. А теперь у меня есть ты. И это, наверное, даже круче, чем Италия.
Ира рассмеялась:
— Нет уж. Италию ты обязана. Мы всей «шкатулкой» скинемся, если надо.
Анна улыбнулась. На душе было тихо. И впервые — не страшно.
