— …Нет, ты не поняла, она варит курицу. Просто курицу. Без специй. Варит. И считает, что это «ужин»! — Ирина держала телефон на плече и шептала в трубку, одновременно перекладывая куски бледного мяса в стеклянную миску.
— А может, у неё диета? — лениво протянула подруга Лена, а в динамике щёлкнула зажигалка.
— Диета у змеи, а не у Галины Ивановны, — выдохнула Ирина. — Она мне вчера шоколадку под носом развернула. Сказала: «Ешь, Ирочка, а то у тебя нос заострился, скоро на мопса станешь похожа.» Это у неё, оказывается, комплимент такой.
— Мда, и это ты мне говорила, что у вас «всё тихо, мирно, живём душа в душу».
— Так и было! Пока я им не отдала половину своей квартиры.
Ирина положила трубку на подставку и мрачно посмотрела на кастрюлю. Курятина уныло плескалась в мутной воде, как её собственная вера в добрые намерения свекрови.
Они переехали к Гале с Николаем Петровичем полгода назад. Ирина настояла на продаже своей однокомнатной квартиры — хотела вложиться в «большое семейное гнездо». Виктору идея понравилась, свекровь хлопала в ладоши, а свёкор одобрительно хмыкал, будто они не внука ждали, а новую «Ауди».
— Ирочка, мы так рады! Конечно, оформим всё на Витеньку, чтобы вам потом не делить ничего, — щебетала тогда Галина Ивановна, вцепившись ей в руку, как удав в туриста.
С тех пор Ирина чувствовала себя посторонней. Как дальняя родственница, которая заехала на денёк и зависла до лета. Причём лето всё не наступало.
— Виктор, ты когда-нибудь собираешься поговорить со своей мамой? — тихо спросила она за ужином, наблюдая, как тот ковыряет курицу.
— А что не так? — удивился он. — Она тебе что-то сказала?
— Ну, кроме того, что я «всегда выгляжу уставшей», «не умею выбирать шампунь» и «слишком часто глажу вещи» — ничего.
Виктор откинулся на спинку стула, тяжело выдохнул.
— Ира, ты всё воспринимаешь слишком остро. Это просто её манера.
— Ага. Манера отравлять воздух сарказмом.
— Ну, она просто… беспокоится. О нас. О порядке в доме. О том, чтобы всё было по-семейному.
— Тогда почему я чувствую себя как на съёмной квартире?
Он пожал плечами. Молчание повисло над столом, как влажная тряпка в ванной.
Позже, когда Ирина мыла посуду, в кухню зашла Галина Ивановна.
— Ты сливки мои не видела? Они были в дверце холодильника. Очень дорогие, французские, между прочим.
— Я не трогала, — устало ответила Ирина.
— Ну надо же, а я думала, ты их в кофе лила. Всё-таки ты так любишь вкусное…
— Я сказала, что не трогала.
— Конечно, Ирочка, конечно. Просто по дому ходят только ты, я и кошка. Но кошка, слава богу, не пьёт кофе. Пока.
Ирина развернулась и ушла. На лестнице встретила Николая Петровича. Тот поднял глаза от газеты, кивнул, как бухгалтер на пятиминутке. Даже не спросил, как дела.
Единственным человеком, кто вызывал у неё хоть какое-то чувство адекватности, был Денис — младший брат Виктора. Они с мужем давно не общались: ссора, что-то про деньги и бизнес, подробностей Виктор избегал. Денис не приходил, не звонил. Только однажды, по какой-то нелепой случайности, Ирина увидела его в супермаркете.
Он был невыспавшийся, в тёмной рубашке с закатанными рукавами, покупал пачку пельменей и банку кофе. Она подбежала к нему, не веря глазам.
— Денис?
Он обернулся, удивился. Потом улыбнулся. Искренне. Человечески. Так, как в этом доме ей никто не улыбался уже месяцами.
— Ирина. Ну надо же. Ты как — жива, здорова, ещё не с ума сошла?
— Почти. Скажи… А почему вы с Виктором не общаетесь?
Он долго молчал. Потом сказал:
— А ты уверена, что хочешь это знать?
— Ага. Особенно после того, как твоя мама посчитала, что мои носки из «Ошана» — это признак ментального расстройства.
Он засмеялся. Потом посмотрел прямо в глаза:
— Я тебе завтра позвоню. Или лучше встретимся. Есть о чём поговорить.
А пока она ехала домой, в ней ворочалась тревога. Не в желудке, не в голове, а где-то глубже. Она чувствовала, что за этим всем — не просто мелкая бытовая тирания и кухонные шпильки. Что там — что-то серьёзнее.
На пороге её уже ждала Галина Ивановна, с бровями, сдвинутыми в одну авторитарную линию.
— Ты где была?
— В магазине. Почему вы спрашиваете, как будто я из СИЗО сбежала?
— Ну не знаю, Ирочка. Просто ты ушла, не предупредив. А у нас, знаешь ли, в семье так не принято.
— Простите, я в чужую вошла, что ли?
Свекровь вскинулась, будто её ужалили:
— Ты всё ещё себя гостьей ощущаешь? Так, может, и вправду пора задуматься…
Ирина прошла мимо, не отвечая. В душе копилось что-то вязкое и тревожное, как густой суп без соли.
Позже, когда она открыла ящик в комоде, чтобы взять паспорт, там лежала стопка бумаг. Папка с надписью «СОБСТВЕННОСТЬ».
Документы. На квартиру. С уже проставленным именем: Виктор Николаевич Куликов.
Без её фамилии.
Без упоминания вложенных ей средств.
Сердце застучало громко, будто кто-то барабанил изнутри. Она села на кровать, чувствуя, как земля уходит из-под ног.
Виктор, свекровь, свёкор… Все. Все знали. Все молчали.
И кто-то ещё. Денис.
Ирина подняла телефон, дрожащими пальцами набрала его номер.
— Нам точно надо поговорить, — сказала она, едва он ответил.
И в этот момент курица в кастрюле вдруг громко булькнула. Как будто сама пыталась что-то сказать.
Денис сидел в кафе у окна и рассеянно вертел в руках ложку. Он выглядел как человек, которому не позавидуешь: глубокие круги под глазами, загнанный взгляд, будто всю ночь кого-то хоронил и заодно копал могилу сам себе. Ирина вошла, заметила его сразу — он единственный в зале не листал телефон и не делал селфи на фоне латте.
— Привет, — она села напротив. — Ты сказал, что хочешь поговорить. Ну, давай. Только, пожалуйста, без театральных пауз. Я себя уже неделю чувствую как героиня дешёвого сериала про предательство.
— Ты и есть в сериале, Ирина, — спокойно сказал он, глядя ей прямо в глаза. — Только там, в титрах, ты не главная героиня. Там ты — в эпизодах. И рядом подпись: «Та, кто отдала всё».
— Очень остроумно. Я пришла сюда не за иронией.
— Ладно, — Денис откинулся на спинку и выдохнул. — Я скажу, как есть. Держись. У твоего мужа — долги. Серьёзные. Не игорные, не женские, а вполне себе бизнесовые. Он вляпался ещё до свадьбы. Родители вытащили его, продав мою долю в квартире. Мою, между прочим, долю. Я тогда ушёл — хлопнул дверью, потому что понял: я в этой семье — ресурс. А теперь, похоже, ты следующая.
Ирина смотрела на него молча. У неё немело лицо. Руки. Губы. Даже мысли в голове двигались с задержкой.
— Ты хочешь сказать, — выдохнула она, — что они знали с самого начала, что я вкладываюсь в «семейную» квартиру, и всё это было нужно, чтобы прикрыть чьи-то хвосты?
— Тебя не просто не предупредили. Тебя использовали. Виктор обаяшка, ты же знаешь. С виду — весь такой добрый, мягкий. А под этим — пустота. Пропасть. Он делает, что ему скажут. И делает хорошо. Мама ему сказала: «Женись на девочке с квартирой» — и он женился. Потом она сказала: «Оформи всё на себя» — и он оформил. А теперь она будет сидеть на твоём диване, пить свои французские сливки и строить из себя хозяйку.
— Она уже строит. Причём из меня — домработницу.
Денис усмехнулся. Но без радости. Как человек, который уже сгорел и теперь наблюдает, как начинает тлеть чужой дом.
— У них всё — под контролем. Юрист свой. Нотариус. Все ходы просчитаны. Вроде по закону — ты с мужем, значит, общее имущество, значит, суд ничего тебе не вернёт. Только если ты докажешь, что это были твои личные средства.
— А если… если я сейчас соберу вещи и просто уйду?
— Тогда ты уйдёшь без ничего. Они так и рассчитывают. Тебя же никто не выгоняет. Ты сама уйдёшь. «Не сошлись характерами», «не выдержала давления», «устала от быта». Классика.
Ирина встала. Слишком резко. Табурет под ней громко заскрипел, пара за соседним столом обернулась.
— Значит, теперь я знаю, кто я в этом спектакле. И, пожалуй, настало время поменять сценарий.
Она вышла, не дожидаясь, пока он что-нибудь скажет.
Дома было тихо. Подозрительно. Как в музее перед закрытием.
На кухне — стерильный порядок, как будто еду здесь только фотографируют, но не едят. В гостиной — свекровь, в вязаном жилете, со стопкой бумаг и своим фирменным кислым лицом.
— Ты где была? — холодно спросила она.
— С твоим младшим сыном, — ответила Ирина, открывая холодильник. — Уж очень интересно стало, почему в этом доме пахнет не борщом, а ложью.
— О, прекрасно. Значит, теперь ты будешь обсуждать семью за спиной?
— Ага. Твоё любимое занятие, не так ли? Только ты обычно это делаешь в лицо, но так, чтобы никто не понял, что тебя хочется прибить разделочной доской.
— Ирочка, ты переходишь границы.
— Не надо про границы. Я уже поняла, что в этом доме они — как стены в хрущёвке: формально есть, но слышно всё, что говорят за ними.
Виктор вошёл с телефоном в руке, выглядел уставшим, раздражённым, как будто только что вышел из очередного разбора с кредиторами.
— Что происходит? — пробормотал он. — Почему ты опять орёшь на маму?
— Потому что твоя мама с твоим папой и с тобой — хотели оставить меня без ничего. И молча ждали, когда я сама уйду. А теперь… теперь не получится.
Он бросил взгляд на мать. Та, как опытный режиссёр, молчала, позволяя сцене разворачиваться.
— Ты вообще о чём? — запнулся он. — Мы же семья. Мы… мы просто оформляли квартиру на меня, потому что… так надёжнее.
— Надёжнее?! — она засмеялась. — Вы даже мне это не сказали. Ни одного слова. Вы молчали, будто я — временная. Как гостья, которую в любой момент можно попросить с вещами на выход.
— Ирочка, ну что ты начинаешь? — с мягкой интонацией включилась свекровь. — Ты такая нервная. Это, наверное, гормональное. Может, тебе в санаторий съездить? Я бы даже помогла деньгами, но ты же сама не хочешь работать…
— Ты сейчас серьёзно?!
Ирина резко подошла к шкафу, вытащила папку с документами, положила на стол.
— Это — доказательство. Подписи есть. И моя здесь — только в брачном свидетельстве. Очень удобно. У вас всё по плану. А вот у меня — новый план.
— Ты думаешь, ты выиграешь? — свекровь сжала губы. — У тебя нет шансов.
— А мне и не надо выигрывать. Мне нужно вытащить себя из этой трясины.
Она посмотрела на Виктора. Он опустил глаза. Ирина вдруг поняла: он проиграл ещё до начала этой битвы. Потому что ему просто было всё равно.
— Я подаю на развод. И на признание сделки недействительной. У меня есть банковская выписка с продажей квартиры, нотариус, который заверил передачу средств, и юрист, который уже готовит иск.
— Ну конечно, нашлась Жанна Дарк с ипотекой, — скривилась Галина Ивановна. — Всё ты знаешь, всё ты умеешь. Вот только дураков в юристах нет — кто с тобой, истеричкой, работать будет?
— Твой младший сын. Он уже согласился.
Повисла тишина. Настоящая. Густая, как старый кисель.
Виктор побледнел. Галина Ивановна шумно встала.
— Ты не смеешь ставить Дениса против семьи!
— А вы не смели ставить меня в позу, в которой даже мебель неудобно складывать.
Она прошла в спальню, захлопнула за собой дверь, села на кровать. Сердце колотилось, как бешеное. Но в груди вдруг стало светло.
Наконец-то — не молчание. Не намёки. Не игривые «Ирочка, ты всё не так поняла». А прямой удар. И ответный. Без слёз, без соплей. Только правда.
Она набрала номер. Денис ответил сразу.
— Ты был прав. Они думали, что я уйду по-английски. А я уйду по-русски. С войной и документами.
— Вот теперь ты говоришь, как человек.
Суд был серым, как московское небо в ноябре. В душной комнате пахло дешёвой бумагой, старым линолеумом и чем-то ещё — неуловимым, но неприятным, как воспоминания о плохом сексе.
Ирина сидела прямо, как на школьном экзамене. Только вместо шпаргалок у неё был адвокат — молодая, колкая, в очках с толстой оправой и с выражением лица, будто она лично пережила все возможные разводы за троих.
Галина Ивановна демонстративно поправляла воротник своего нового пиджака, щурилась на Ирину как преподаватель на двоечника, который ещё и нагло возомнил себя отличником. Николай Петрович рядом — тихий, как мебель. А Виктор… тот смотрел в пол и перебирал пальцами, как будто считал, сколько квартир можно потерять за один брак.
Судья — женщина лет пятидесяти с лицом, как у заведующей ЖЭКа: невозмутимая, но готовая в любой момент устроить разнос — монотонно перечисляла материалы дела.
— Итак, истицей подано заявление о признании договора дарения квартиры недействительным, а также иск о расторжении брака и разделе имущества. Основания: введение в заблуждение, мошеннические действия, давление со стороны ответчиков…
Галина Ивановна не выдержала.
— Это клевета! — вскинулась она, голос дрожал, но из тех, что не от страха — от злости. — Мы её приняли как родную! Устроили жизнь! А она… она неблагодарная, да ещё и младшего сына против нас натравила! Он теперь с нами не общается, между прочим, и это тоже её рук дело!
— Успокойтесь, — тихо сказала судья. — Здесь не семейный совет, а гражданский процесс.
Адвокат Ирины, спокойно перелистывая бумаги, встала.
— Ваша честь, позвольте продемонстрировать выписки по банковским операциям, датированные до регистрации брака. Именно тогда моя доверительница продала свою квартиру и перевела средства на счёт ответчика. Это не дарение. Это — совместное вложение в будущее. Которое, как выясняется, было изначально запланированной афёрой.
Виктор попытался что-то промямлить.
— Да это… мы же не знали тогда, что так выйдет…
— Вы знали, — спокойно сказала Ирина, не глядя на него. — Вы всё знали. И всё подписали. Только не сказали мне.
Он закрыл лицо рукой. А она почувствовала, как в груди что-то отпустило. Не боль, нет. Не обида даже. Просто — тишина. Как после долгого гула в ушах.
После суда Денис ждал её у выхода. Он стоял, прислонившись к чёрной «Шкоде», в которой когда-то ночевал, когда поссорился с отцом и не хотел возвращаться домой.
— Ну что, — сказал он, не отрывая взгляда. — Ты теперь снова с жильём?
— Пока ещё нет. Решение будет через неделю. Но у меня уже есть кое-что получше квартиры.
— Головная боль?
— Опыт. И уверенность, что я больше никогда не позволю себя использовать.
Она села на пассажирское сиденье. В салоне было тепло и пахло апельсинами.
— Знаешь, — продолжил он, не заводя двигатель, — у нас с тобой что-то общее есть.
— Ну да. Один и тот же ад под названием «их семья».
— Кроме этого. Мы оба… как бы это сказать… возвращаем себе себя. Ты — через суд. Я — через тебя.
Она посмотрела на него, долго, внимательно. Он не отвёл взгляда. И она впервые с момента всей этой трясины подумала: может, не всё кончено. Может, наоборот — начинается.
Через неделю суд признал сделку недействительной. Квартира осталась за Ириной.
Развод оформили в тот же день.
Виктор даже не пришёл. Отправил нотариально заверенное письмо: «Простите. Так получилось».
Галина Ивановна пыталась устроить истерику — в коридоре, у выхода, у машины.
— Ты не имеешь права! Ты разрушила семью! Мальчику теперь и жить негде!
— Мальчику тридцать восемь, — спокойно сказала Ирина. — И он до сих пор по утрам ищет носки, потому что не умеет открыть шкаф.
— Это ты во всём виновата! Ты… стерва неблагодарная! Мы тебя в дом впустили!
— А я — вывела вас из своего. Теперь всё по-честному.
Она захлопнула дверцу машины и кивнула Денису.
Тот улыбнулся — впервые за долгое время по-настоящему. Он тронул с места, и автомобиль мягко покатился по весенней дороге, где грязный снег отходил в сторону, уступая место сухому асфальту.
Спустя месяц Ирина поставила новую дверь в свою — наконец-то свою квартиру. И первым делом прикрутила цепочку. Не от грабителей. От гостей, которые думают, что ты — просто временный жилец в их планах.
Она больше не верила в вечное. Но верила в силу сказать «нет». Верила в себя. И… всё чаще — в того, кто был рядом не ради выгоды, а потому что тоже был однажды выгнан. Своими.
Иногда именно с предательства всё и начинается. Главное — не позволить ему остаться последней страницей.
