Когда Марина выходила замуж за Андрея, она была уверена, что всё у них будет хорошо. Не идеально — у кого вообще бывает идеально? Но терпимо. С любовью, с пониманием, с тем самым терпением, которое ей втолковывали ещё бабушкины подруги за чаем: мол, терпение — основа семейного счастья.
Терпение Марина потеряла на восьмой месяц брака.
— Ты серьёзно снова оставил ключ от квартиры матери?! — спросила она тихо, сдавленно, так, как говорят перед взрывом.
Андрей вяло посмотрел на неё из-за чашки кофе. Мятая футболка, взъерошенные волосы — после ночи любви, которая почему-то больше походила на тяжёлую борьбу, где никто не хотел уступать.
— Мариш, ну ты же знаешь, у неё давление… Что, если что-то случится?
— Что-то точно случится, Андрей. И очень скоро. И не с ней, а с тобой, — процедила Марина, собирая на столе крошки после его завтрака.
Тамара Петровна пришла в одиннадцать утра. Без звонка. Как всегда.
Бахнула дверью, скинула плащ так, что он повис на углу тумбочки, и тут же начала свою песню.
— Ну и свинарник! Я надеюсь, к вечеру тут можно будет зайти без противогаза?
Марина глубоко вдохнула. Выдохнула. Сдержалась.
Андрей радостно вышел в коридор, как щенок к хозяйке.
— Мамочка, привет! Чай будешь?
— Сколько раз тебе говорить, Андрюша, я травяные только пью. У тебя тут кроме чернил ничего нет!
Марина хотела что-то съязвить, но прикусила язык. Не надо, Марина. Умная женщина не дерётся на своей территории. Умная женщина строит козни в тишине.
Тамара Петровна обошла квартиру с видом санитарного инспектора на учениях. В кухне задержалась особенно долго.
— А плиту когда последний раз мыли? До революции?
Марина смотрела на неё, прижав руки к бокам, как будто пыталась удержать их от чего-то нехорошего.
— Вчера. Просто вы плохо видите.
— Конечно плохо! В этой темени ничего не разглядеть. Нужно белую мебель ставить, не эти ваши модные «серые тренды»!
Слово «тренды» она выделила с такой ненавистью, словно оно было лично против неё.
— Вы что, собрались переделывать ремонт? — Марина наклонила голову на бок. — Тогда, может, и кредит на себя оформите?
Андрей сглотнул.
— Мариш, ну зачем ты так?
— Так это я! Я! Да я тут вообще статист! Ландшафтный элемент! Может, мне ещё в угол встать, чтобы не мешать обсуждать мою собственную жизнь?
Тамара Петровна смерила её взглядом — тяжёлым, тяжёлым, как зимний лёд на Волге.
— Вот поэтому, Андрюша, у вас ничего и не получится. Женщина должна быть мудрой, терпеливой. А у тебя истеричка.
Марина чувствовала, как внутри неё растёт что-то чёрное, липкое. Хотелось схватить эту женщину за волосы и вышвырнуть за порог. Или закинуть в её сумку полпачки соли и попросить исчезнуть навсегда. Но она только стиснула зубы и вымученно улыбнулась.
— Хотите помочь? Можете навести порядок в ванной. Туалетная щётка — ваш верный друг.
Андрей поперхнулся кофе.
Тамара Петровна зыркнула на Марину, но промолчала. Отступила в сторону, как коршун, раздумывающий, нападать или переждать.
Марина понимала: это ещё не битва. Это только первое промеривание сил.
К обеду Марина уже успела убраться трижды — дважды после критических замечаний Тамары Петровны и один раз от отчаяния.
А вечером Андрей, повернувшись к ней в постели, прошептал:
— Ты могла бы быть с ней помягче…
Марина долго молчала. Потом поднялась с постели и, не включая света, вышла на кухню.
— Что, опять пить чай в темноте будешь? — вяло донеслось из спальни.
— Нет, Андрей. Я в темноте решаю, кого из вас оставить в своей жизни.
Через неделю всё стало только хуже.
Теперь Тамара Петровна приходила каждый день.
С цветами — если у неё было хорошее настроение.
С пустыми руками — если плохое.
И каждый раз, открывая дверь, Марина чувствовала себя жертвой домашнего обыска.
— Вот скажи мне, милая, — сказала Тамара Петровна на третий день «осады», облокотившись на стол, — ты вообще готовить умеешь? Или только свои эти… макароны по-флотски?
Марина поставила перед ней тарелку супа и спокойно села напротив.
— Умею. Ещё и яды завариваю по рецептам. Хотите попробовать?
Тамара Петровна смерила её взглядом, в котором читалась смесь недоумения и омерзения.
Андрей, как всегда, сделал вид, что не заметил ничего.
В тот день Марина услышала разговор за дверью.
— Андрюшенька, ну зачем ты на ней женился? Ты же мог найти нормальную девушку. Такую, чтобы и с мамой поладила, и дом вела, и детей рожала без этих их «карьерных амбиций»!
— Мама, я её люблю…
— Любовь — это всё от дьявола, Андрюша! Главное — быт!
Марина улыбнулась. Грустно. Очень грустно.
Любовь у них была. Быта — нет. Потому что быт в их жизни вели совершенно посторонние люди.
Через месяц Марина собрала чемодан.
Не хлопая дверями, не устраивая истерик.
Просто собрала чемодан и поставила у порога.
Андрей застал её в этом занятии после работы.
— Марина? — в голосе был ужас. И какая-то странная надежда.
— Я ухожу, Андрей. Пока я ещё помню, как себя зовут.
Он хотел что-то сказать, запнулся.
— Может… маме сказать, чтобы она к нам не ходила больше?
Марина усмехнулась.
— Может. Только уже поздно.
На следующий день Марина жила у подруги. Пила чай на кухне в халате на два размера больше и пыталась поверить, что всё это реально происходит с ней, а не с кем-то из сериалов.
Телефон разрывался.
Андрей писал сообщения. Плакал в голосовых. Звал вернуться.
— Мы всё решим!
— Я поставлю её на место!
— Я люблю тебя, Маришка, слышишь? Люблю!
Но она знала: Андрей не тот человек, который ставит кого-то на место.
Он тот, кто плачет, а потом снова подчиняется.
Однажды в дверь позвонили.
Марина открыла.
На пороге стояла Тамара Петровна. Вся в белом. С букетом роз. С лицом человека, которому сейчас дадут пощёчину, но он сделает вид, что всё хорошо.
— Можно войти?
Марина молча посторонилась.
— Я… — начала Тамара Петровна, мнётся, — я, наверное, сделала ошибку…
Марина слушала её из вежливости. Уже без эмоций.
— Андрюшка страдает. И я страдаю. И ты страдаешь… Зачем это всё? Может, начнём сначала?
Марина смотрела на неё и думала: «Можно ли поверить человеку, который разрушил твою жизнь?»
Тишина повисла густая, как кисель.
И тут Марина поняла: жизнь снова поставила её перед выбором.
Марина смотрела на Тамару Петровну, будто на героиню какого-то плохого спектакля.
Та переминалась с ноги на ногу, комкала угол белого пиджака, глаза бегали по кухне.
— Ну что молчишь, Маришенька? — с натянутой улыбкой выдохнула она. — Я ведь ради вас стараюсь. Ради семьи.
Марина вздохнула. Глубоко, будто затягивалась невидимой сигаретой.
— Конечно, ради нас, — сказала она тихо и кивнула. — Проходите.
Она приготовила чай. Заварила самый крепкий, самый горький из тех, что был в доме подруги.
Тамара Петровна заёрзала на стуле, обхватив кружку обеими руками.
— Андрюша страдает… Он без тебя как без рук. Всё время на телефон смотрит, по ночам не спит.
Марина пожала плечами.
— Ну, пусть хоть теперь почувствует, каково это — жить в тревоге. Я так целый год жила.
Тамара Петровна замялась.
— Я… Я была неправа. Но, Марина, признайся, ты ведь тоже могла бы быть помягче?
Марина улыбнулась так, что у собеседницы ёкнуло сердце.
— Конечно. Могла бы. И обязательно буду.
И она решила: она вернётся. Но не как та наивная дурочка, которую можно дергать за ниточки. Она вернётся, чтобы расставить всех по местам. И навсегда.
Через три дня Марина снова открыла дверь своей квартиры. Словно ничего не случилось.
Андрей бросился к ней с таким лицом, будто возвращалась не жена, а выигрышный лотерейный билет.
— Маришка! Ты моя… Ты вернулась! Всё будет по-другому, я обещаю!
Она нежно погладила его по щеке.
— Конечно, Андрюшенька. Конечно будет.
Тамара Петровна тоже сидела на диване. В белой кофточке, с вязанием в руках, будто ничего особенного и не происходило.
Марина на ходу оценила обстановку. Всё было готово к её спектаклю.
На следующий день Марина начала с малого.
Она вставала по утрам раньше всех. Готовила завтрак так старательно, что на кухне стоял запах еды, от которого хотелось умереть от счастья.
Тамара Петровна была в шоке. Каждый омлет, каждая чашка кофе — будто издевательство над её прежними обвинениями.
— Вы так замечательно всё готовите, Марина, — с кривой улыбкой говорила она. — Прямо удивительно!
— Спасибо, Тамара Петровна, — мягко улыбалась Марина. — Это всё вы меня научили. Вашими замечаниями.
И клала ей в тарелку чуть пересоленный суп. Или пирог с начинкой «на любителя». То пересушенный, то почти сырой.
Не ядом единым, как говорится.
Потом Марина завела новое правило: по субботам устраивать «семейные советы».
— Нужно делиться чувствами! Иначе какие мы семья? — с пафосом объявила она.
На этих советах она задавала вопросы:
— Тамара Петровна, расскажите, что вас раздражает во мне? Прямо честно.
— Андрюшенька, сколько раз вы пожалели, что на мне женились?
И сидела, слушала. А потом говорила:
— Спасибо вам за честность. Я подумаю над вашим мнением.
И ничего не предпринимала.
Андрей начал дёргаться.
Тамара Петровна начала дергаться.
Марина же становилась всё спокойней и холодней, как зимний лед.
Финальный акт спектакля начался через месяц.
Однажды Марина пришла домой с двумя чемоданами.
На пороге стоял Андрей с тупым выражением лица.
— Ты куда? — прохрипел он.
— Уезжаю. — Марина поправила ремешок сумки. — В другой город. Работа новая. Жизнь новая.
Тамара Петровна выскочила из кухни.
— Как уезжаешь? Мы же всё наладили!
Марина посмотрела на неё с такой теплотой, что та аж отступила на шаг.
— Конечно, наладили. Вы меня многому научили. Спасибо.
И уже на выходе, обернувшись, она сказала, как бы между прочим:
— А документы на квартиру я давно переписала на себя. Там Андрей всё подписал, не глядя, помнишь, милый? Тогда, когда ты умолял меня вернуться.
Андрей побледнел.
Тамара Петровна всплеснула руками.
— Ты… Ты мошенница!
— Нет, — усмехнулась Марина. — Я просто очень внимательная жена.
Она закрыла за собой дверь, лёгкую, как хлопок ладонью.
А за дверью осталась их прежняя жизнь: треснувшая, скукоженная, как старый матрас.
Марина ехала в такси по вечернему городу и чувствовала, как ветер свободы разбивает её волосы.
Не стоит мстить? — она улыбнулась своему отражению в стекле.
Иногда стоит. Но только красиво.
