Тридцать пять лет брака, измена мужа и диагноз — рак мозга. Я не позвала его обратно, но когда он пришёл сам, поняла: любовь — это умение отпускать и принимать.
Вера Петровна остановилась у калитки. За забором незнакомая женщина развешивала белье.
Сирень, высаженная двадцать лет назад, разрослась. Вера помнила слова Михаила: «Куда столько сажаешь? Нам что, медовый месяц тут справлять?» А она отвечала: «К старости, Миш, поймешь».
На веранде теперь хозяйничала другая.
— Вам кого? — окликнула женщина.
Вера выпрямилась.
— Ошиблась участком.
Галина окинула её взглядом. Что-то промелькнуло в её глазах, но она лишь кивнула и вернулась к белью.
— Когда мы покупали этот участок, — рассказывала Вера племяннице, — Михаил был против. «Болото, — говорил, — трясина». А теперь лучший участок на всем товариществе.
Наташа смотрела на тетю с плохо скрываемым гневом.
— Тридцать пять лет вместе, и вот как он отплатил. Суд бы разделил…
— Не начинай. Там все на него оформлено. Да и не в документах дело.
— А в чем тогда? В том, что ты всю жизнь терпела его выходки? Помнишь, как он в девяностые загулял? И сейчас простила бы, если б позвал.
Вера посмотрела в окно.
— Любила. Терпела не его, а себя рядом с ним. Проще отдать дачу, чем душу разорвать.
Михаил курил на крыльце. Июньский вечер дышал влагой с озера.
Галина вышла из дома.
— Ужин остывает.
— Иду.
Она остановилась за его спиной, положила руки на плечи.
— Опять думаешь о ней?
Михаил вздрогнул.
— Ты о чем?
— О жене. Я ее видела сегодня, у калитки стояла.
Он обернулся.
— Вера приходила? Почему не сказала сразу?
— А что говорить? Постояла и ушла. Меня увидела и ушла, — Галина села рядом. — Знаешь, Миш, когда согласилась с тобой сюда переехать, думала — свободный мужчина. А ты не разведенный, и я получаюсь…
— Никто никем не получается. Свободные люди, свободный выбор.
Галина покачала головой.
— Я от мужа ушла, но развелась сначала. По-честному. А ты как страус — голову в песок.
— Не выживал я её. Сама ушла. Сказала: «Выбирай — или она, или я». А я выбирать не хотел, хотел, чтобы все само как-нибудь…
Он не закончил фразу.
— Вот и получилось «само как-нибудь».
Болезнь подкралась незаметно — головные боли, провалы в памяти, слабость в правой руке.
— Нужно созвониться с вашими родственниками, — сказал невролог, глядя на результаты МРТ. — Опухоль головного мозга, нужна операция.
— У меня только племянница. И муж. Бывший. Почти бывший.
Врач смотрел с непониманием. Вера улыбнулась:
— Знаете, доктор, странно. Всю жизнь боялась рака, а теперь узнала — и почти облегчение. Как тайну разгадала.
Наташа позвонила Михаилу через неделю после операции.
— Дядя Миша, тётя Вера умирает. Метастазы. Три месяца дают.
Он сидел в городской квартире, куда вернулся после ссоры с Галиной.
— Что с ней?
— Рак мозга. Запущенный. Она молчала, пока совсем плохо не стало.
Характерная черта Веры — молчать, пока терпится.
— Она в больнице?
— Дома. Мы её забрали. Я сиделку наняла, сама прихожу после работы.
— Адрес?
Когда Михаил переступил порог, в квартире пахло лекарствами. Вера лежала укрытая легким одеялом, исхудавшая. Но глаза — карие, с золотистым отливом — остались прежними.
— Вер.
Она посмотрела на него без удивления.
— Миша, ты яблони обрезал? В прошлом году они так плодоносили, что ветки чуть не поломались.
— Не обрезал. Не было меня там с осени.
— А где же ты был?
— Здесь был. То у Галины, то здесь. Поссорились мы.
Вера улыбнулась:
— Из-за чего? Не из-за сервиза же маминого?
Их давняя семейная шутка — первая серьезная ссора случилась из-за разбитой Михаилом чашки из парадного сервиза.
— Из-за тебя. Она сказала, что я тебя до сих пор люблю. А я заорал, что это не её дело.
Вера коснулась его щеки:
— А любишь?
Михаил прижал её ладонь к губам:
— Люблю, Вер. Всегда любил.
— Тогда почему?
Он долго молчал.
— Страх, наверное. Старость накрыла, а я не готов был. Пятьдесят пять стукнуло, потом шестьдесят… Думал, жизнь кончается, а я ничего не успел. А потом Галина — и как будто снова молодой. Глупость.
Вера смотрела без осуждения:
— Я тоже виновата. Замкнулась в себе. Все казалось — вот выйду на пенсию, вот дачу доделаем, тогда заживем. А жить нужно было каждый день.
Следующие два месяца Михаил не отходил от Веры. Перевез её на дачу, как она просила. Галина собрала вещи и уехала к дочери.
— Прости меня, — сказала на прощание. — Я знала, что ты женат. И все равно…
— Тут только я виноват. Мой выбор, моя ответственность.
Впервые за долгое время он почувствовал себя мужчиной.
Веру устроили на веранде — она хотела видеть сад. Наташа приезжала каждые выходные. Соседи, узнав о болезни, приходили — кто с пирогами, кто просто посидеть рядом.
В один из последних дней, когда сентябрьское солнце заливало сад, Вера сказала:
— Знаешь, Миш, а я счастливая. Всю жизнь пробыла рядом с тем, кого любила. Даже когда ты ушел — все равно любила.
— Вера…
— Нет, послушай. Я сначала думала — как жить теперь? А потом поняла: это тоже любовь — отпустить того, кого любишь.
Она умерла через неделю — во сне. Михаил сидел рядом, держа её за руку.
Прошло десять лет. Михаил Степанович, теперь восьмидесятивосьмилетний старик, работал в саду. Яблони, которые они с Верой сажали вместе, до сих пор плодоносили.
Наташа приехала к обеду, привезла внучку — шестилетнюю Веронику.
— Дедушка Миша! А ты обещал показать, где феи живут!
Он подхватил её на руки.
— Обещал — значит, покажу. Там, в малиннике, целое семейство.
Наташа улыбнулась. За эти годы она простила Михаила — постепенно. Помогла его забота о тете в последние месяцы жизни, и то, как бережно он хранил память о ней.
Галина иногда звонила. Однажды приезжала с мужем, инженером из Петербурга. Сидели на веранде, вспоминали. Без горечи, без вины.
— Дядь Миш, ты бы в тенек шел, — сказала Наташа, вернувшись с Вероникой. — Жарко сегодня.
— Успею еще в тени посидеть. А сейчас малину обрезать надо.
Наташа села рядом.
— Тетя Вера любила эту дачу. Каждый уголок её руками обласкан.
— Знаешь, Наташа, я много думал за эти годы. О жизни, о выборах. Мне казалось, что есть только две дороги — правильная и неправильная. А оказалось, дорог много, и каждая чему-то учит. Я выбрал неправильно. Но если бы не тот выбор — не понял бы никогда, что важно.
Он посмотрел на яблони:
— Вера могла возненавидеть меня. А она простила. Научила и меня прощать — себя, других. Вот это и есть настоящая любовь.
Наташа молчала, глядя, как её дочь качается на качелях, которые когда-то Михаил сделал для неё самой.
— Иногда мне кажется, что она до сих пор здесь. В каждом цветке, в каждом дереве. Агроном говорил — по всем законам эти яблони уже не должны плодоносить. А они каждый год с урожаем.
Вечером, когда Наташа с Вероникой уехали, он сидел на веранде. Сад, созданный вместе с Верой, жил своей жизнью — цвел, плодоносил, увядал и возрождался. Как и их любовь — непростая, изломанная, но настоящая.
А где-то среди яблонь шелестела листва.
