Валентина смотрела, как по тарелке с борщом лениво плавает ложка. Пар от еды поднимался вверх, задевая её усталое лицо. Щеки горели — то ли от жары, то ли от внутреннего напряжения. За столом, чинно разложив салфетку на коленях, сидел Алексей Иванович. В костюме, хотя было под тридцать. Его сын — Максим — удобно расположился рядом, потягивая кефир. Вот просто кефир. Валентина готовила, а он пил кефир. И сидел рядом с папой.
— «Ну-с, посмотрим…» — Алексей Иванович взял ложку, как хирург скальпель. — «Маловато начинки. И корочка слишком румяная…»
— «Это пирожки, Алексей Иванович, не фаянс. Немного румяности — не приговор,» — Валентина едва сдерживалась, усмехнулась, но в голосе дрожал металл.
— «Раньше женщины не ерничали, когда старшие делали замечания,» — с укоризной сказал он, ковыряя пирожок как экзаменационную работу. — «Мать Максима таких пирожков никогда бы не подала.»
— «Так может, вы к ней вернётесь? Вон она, наверное, как раз о вас вспоминает — с кастрюлей в руках и пледом на кресле.» — Валентина встала, резко отодвинув стул.
— «Валя!» — зашипел Максим, будто она сказала что-то неприличное. — «Что ты себе позволяешь?»
— «То, что давно должна была позволить!» — голос Валентины дрожал. — «Мне двадцать восемь лет, я замужем два месяца, и всё это время готовлю вашему отцу обеды, как повариха в советской столовке!»
— «Не преувеличивай,» — вздохнул Максим, отставляя кефир. — «Ты же сама говорила: семья — это важно. И родители…»
— «А ты говорил, что мы будем семьёй. Ты и я. А теперь тут каждый день его лекции, его приказы, его компот, его котлеты, его… его всё!»
Алексей Иванович встал. Медленно. Величественно. Как генерал, которому перечил лейтенант.
— «Я вам, дети, скажу честно. Это не вы семья. Это я и Максим — семья. Мы с ним двадцать восемь лет плечом к плечу. А ты — временное.»
Повисла гробовая тишина.
Максим встал, подошёл к Валентине и тихо сказал:
— «Ты перегибаешь, Валя. Отец — это навсегда. Привыкай.»
Она отступила назад. К стене. Словно в спину кто-то упёр дуло пистолета.
— «Знаешь, что я вижу?» — с трудом выдавила она. — «Мужчина, который даже за свою жену постоять не может. Ты не муж. Ты… ты продолжение папиной тени.»
Максим побледнел.
— «Уходи, если тебе так тяжело,» — выдохнул он.
Алексей Иванович с облегчением кивнул:
— «Правильное решение. Такая женщина не сделает мужчину счастливым. Она в доме как сырой воздух — всё портит.»
Валентина не плакала. Ни слова больше. Просто сняла фартук, аккуратно положила его на стул и вышла. Без вещей. Без сцены. Как актриса после провального спектакля — на поклонах не задержалась.
Прошло три недели. Валентина жила у подруги. Она устроилась в маленькое кафе баристой — не потому, что нужны были деньги, а потому что не могла сидеть дома. Ей нужно было чувствовать жизнь. Людей. Движение. Холод кофе в руках. Пары, которые приходили в кафе с детьми. Пары, которые целовались. Пары, которые спорили о пустяках — но были вместе.
Однажды, после смены, она вышла на улицу и почти лбом столкнулась с Максимом. Он стоял с цветами. Розами. Красными. Классика.
— «Валя… Я… Я дурак. Прости.»
— «Поздно,» — тихо сказала она.
— «Я выгнал его.»
— «Цветы принёс ему в извинение?» — усмехнулась она. — «Или мне? Я уже не уверена, кто твоя настоящая жена.»
Он опустил глаза.
— «Я неделю сижу один. Молчу. Готовлю себе яичницу. Смотрю в пустую кухню. И понимаю — она пустая не потому что там нет борща. А потому что там нет тебя.»
Она хотела что-то сказать — колкость, обидную, резкую, но замолчала. Потому что в его голосе не было театра.
— «Я пришёл не уговаривать. Просто… Если ты когда-нибудь решишь вернуться — я буду ждать. И компот… забудем, ладно? Хоть он и полезный для пищеварения.»
Она хмыкнула. И ушла. Но уже не с той прямой спиной, не с той злостью. Что-то внутри дрогнуло. Что-то… жило.
Сын за отца
Валентина встретила Сашу на лестничной клетке — он держал коробку с тортом, в другой руке — скрученный букет ромашек.
— Опоздал, — сказала она и шагнула мимо, но он преградил дорогу.
— А я не к тебе. Я к брату. Только… ты ведь всё ещё живёшь у него?
Она не ответила, прижала к себе сумку, как щит. За её спиной — тяжёлая дверь квартиры Максима, за которой пахло сигаретами, жареным мясом и обидами.
— Валя, — тихо сказал он, не отпуская. — Ну не гони. Дай просто пройти. Торт поставить.
Она сдалась. Прошли внутрь, на цыпочках, будто влезали в чужую жизнь, не в свою. Максим спал в комнате, лицо в подушке, рубашка на полу, телевизор бубнит про новости, а из кухни пахнет гарью — что-то он забыл выключить.
— Всё так же, — сказал Саша, усмехнувшись, и поставил коробку на стол. — Бардак и драма.
— Твоя мама приходила, — сказала она. — Опять с претензиями. Будто я виновата, что Максим стал таким.
— Ты — нет, — он посмотрел ей в глаза. — А вот он, похоже, считает иначе. Но, Валя… ты не обязана это терпеть. Ты же знаешь?
Она пожала плечами. Он налил ей чай, поставил перед ней, сел напротив. И тишина. Такая, что слышно, как часы тикают на стене. И как сердце начинает стучать по-другому — громче, яснее.
— Знаешь, я же тогда ещё пацаном был, — вдруг сказал он. — Когда ты с Максом начали. Но даже тогда уже… Ну, короче, ты мне всегда нравилась.
Она засмеялась — хрипло, почти зло.
— Ты с ума сошёл?
— Наверное. — Он не отвёл взгляда. — Но разве ты не устала быть в этой мясорубке? Разве ты не хочешь, чтобы к тебе относились… ну, по-человечески?
Максим проснулся. Вошёл, потягиваясь, и уставился на них. Саша сразу отстранился. Валентина встала. В доме снова запахло войной.
— Ты что тут делаешь? — хрипло спросил Максим.
— Принёс торт. И поговорить хотел. Но, похоже, не вовремя?
— Вовремя? Да ты всю жизнь вовремя влезал, сопляк.
— Максим! — Валентина бросила взгляд на него, как на пьяного. — Не начинай.
Но он уже начинал. И тон, и поза — всё выдавало: кипит. Саша молча стоял, глядя брату в глаза, не отводя взгляда.
— Ты что, решил мою бабу увести? — с вызовом спросил Максим.
Тишина. Даже холодильник замолчал.
— Она тебе не баба, — тихо сказал Саша. — Ты сам её уничтожаешь. Каждый день.
Валентина чувствовала, как земля под ней съезжает, как будто ступила не туда. Это было началом конца. Или — началом чего-то другого?
Огонь по своим
Максим не ушёл. Напротив — стал появляться чаще. То под окнами с цветами, то в подъезде с «случайной» бутылкой коньяка. Иногда молча, иногда с речами о «начать заново», «всё забыть» и «мы же семья».
— Ты мне должна, — сказал он однажды, когда она попыталась закрыть перед ним дверь. — Я из-за тебя чуть не сдох. Ты — всё, что у меня было.
— Ты меня и сжирал, — прошептала Валентина. — Как сигарету докуривал. Без затяжки, но до фильтра.
Он ударил по двери кулаком, потом по стене. Кровь на пальцах, злоба в глазах.
Саша стал оставаться на ночь. Без интимных намёков — просто рядом. Иногда на полу, иногда на диване. Валентина не просила. Но он знал, что если уйдёт — Максим вернётся.
— Он тебя не отпустит, — говорил Саша, сидя на табуретке, спиной к ней. — Для него ты — собственность. Трофей. Даже не человек.
— Я знаю.
Они почти не прикасались. Только взгляд. Только дыхание. Но в этом было больше, чем в поцелуе.
В ту ночь, когда всё случилось, она проснулась от грохота. Дверь с треском распахнулась — Максим выбил замок.
— Ага! — он шагнул в комнату, увидел Сашу на диване. — Значит, ты тут теперь ночуешь, кобель?
Саша встал, голый по пояс, растерянный, но спокойный.
— Уходи, Макс. Мы не в школе. И ты не в силе тут командовать.
— Она мне принадлежит!
— Она не вещь, — Саша шагнул ближе. — И ты это знал. Просто решил, что так проще — сломать, подчинить…
Валентина стояла у стены, как прибитая. Они — два зверя. Один — с пеной на губах, другой — с тихим, но жёстким взглядом. И она между.
Потом всё закрутилось. Кулаки. Хрип. Шум. Ваза разбилась. Стол опрокинулся. Саша отбивался, но Максим был на взводе, сильнее, яростнее.
Когда удар пришёлся по голове — всё стихло. Саша рухнул на пол. Лицо разбито. Не дышит? Она закричала. Максим отступил, будто сам испугался. Упал на колени.
— Я… Я не хотел… — бормотал он.
Валентина вызвала скорую. И полицию. Всё в один звонок.
Сейчас она сидела на лавке под подъездом. Курила. Руки дрожали. Скорая уехала. Полиция — тоже. Максим — в отделении. Саша — в больнице. А она — одна.
— Наконец-то, — прошептала Валя. — Хоть на пять минут — никому не принадлежу.
Семейный узел
Максима посадили. Не навсегда, но надолго. Хулиганка с отягчающими. Саша вышел из больницы на тросточке, с синим под глазом и тяжёлой тенью в глазах. Он не жаловался. Не обвинял. Просто был рядом — как раньше. Спокойно, бережно.
— Ты не виновата, — сказал он, когда она снова закипала в себе, — ты не управляешь их головами.
— Но я ведь их взболтала, — Валентина криво усмехнулась. — Как коктейль. Только не пьянящий, а ядовитый.
Он обнял её. Молча. Без обещаний.
Казалось бы — всё. Ураганы прошли. Тишина. Но она была липкой.
Мать Максима и Саши появилась без звонка. Дверь хлопнула, как приговор.
— Стыд какой… — с порога зашипела она. — И ты её сюда притащил? После всего?
— Мам…
— Не перебивай! — женщина ткнула пальцем в сторону Валентины. — Ты из-за неё с братом сцепился. Из-за неё Макс в тюрьме. Она семью развалила, а ты теперь — нянькой ей? Или сразу жениться собрался?
Валя не ответила. Только встала. Тихо. Устало.
— Я ухожу.
Саша рванулся к ней.
— Подожди.
— Нет, — она покачала головой. — Я не буду вас делить. Не буду снова забирать чью-то жизнь себе в залог. Пусть она будет довольна. Я ей не нужна. Вам — тоже не уверена, что нужна.
Она ушла. Без вещей. С ключами в руке — и сердцем, будто выжатым тряпьем.
Следующие недели были как в тумане. Она сняла крошечную комнату в доме с облезлым подъездом и соседкой, варящей селёдку в три утра. Ходила на работу. Спала урывками. Была — как пустой стакан.
Саша писал. Звонил. Приходил. Стоял под дверью с сумкой фруктов и глазами щенка. Она не открывала.
— Мне надо подумать, — говорила она в трубку. — Понять, кто я. Без тебя. Без него. Без мам твоей. Без ярлыка «разлучница», «виноватая», «жертва». Просто я.
Он кивал. Говорил: «Хорошо». И ждал. Долго.
А потом она пошла в нотариальную. Села перед тётенькой в очках, и в голосе не было дрожи:
— Я хочу сменить фамилию. На девичью. Полностью.
— Причина?
— Личная. Очень.
И когда расписалась в документах, почувствовала, как будто — скинула чужую кожу. Мокрую, пахнущую виной и упрёками. Теперь она снова — Валентина Соловьёва. Не жена. Не бывшая. Не та, «из-за которой». Просто — Валя.
На выходе из здания она увидела Сашу. Он стоял, опершись на трость, и смотрел ей в глаза.
— Всё?
— Всё.
— А теперь — можешь выбрать. Меня. Или себя. Или вообще никого.
Она подошла. Протянула ему руку.
И впервые за долгое время — улыбнулась. Настоящее.
