Кот сидел на крыльце и смотрел на дорогу. Серый, большой, с белой манишкой и умными желтыми глазами. Сидел с самого утра, не шевелясь, только иногда поворачивал голову, прислушиваясь: не скрипнула ли калитка, не зашаркали ли по дорожке знакомые стоптанные сапоги?
— Опять Васькин кот на крыльце, — качала головой соседка Марфа. — Уж месяц прошел, а он все ждет. Дурак, не понимает, что бросили его.
— Да какой месяц! Два уже скоро стукнет, — поправила Аксинья. — Как увезли старика Степаныча дети, так кот и сидит. Не отходит от дома.
— Жалко смотреть. Худой стал, шерсть свалялась. Я ему молока вчера поставила, так он и не притронулся. Воду только пьет, — вздыхала Марфа.
Кот и правда похудел. Ребра проступали под серой шерстью, глаза ввалились, но взгляд оставался твердым, упрямым. Ждал.
Степан Матвеевич жил один после смерти жены. Дети давно в городе обосновались, внуки там же росли. Навещали редко, на большие праздники, и то не всегда. А старик не обижался, что с них взять, свои заботы у людей.
Кота подобрал лет десять назад, еще при Марье, жене покойной. Притащился к крыльцу облезлый котенок, жалобно мяукал. Марья накормила, а потом и вовсе оставили. Васькой назвали.
— Васька ты, Васька, — почесывал старик кота за ухом. — Живи с нами, коли некуда идти.
Кот прижился быстро. Мышей ловил исправно, в ногах по ночам спал, мурлыкал, грел старикам ноги. А когда Марья умерла, так и вовсе к Степану прирос. Один на один остались.
Утром кот будил хозяина, тыкался холодным носом в щеку, мурлыкал. Степан вставал, кормил Ваську, сам завтракал. Потом шли по двору вместе: старик дрова рубил, а кот рядом устраивался, следил. Вечером на крыльце сидели, старик курил, кот на коленях мурлыкал.
— Хорошо нам с тобой, Вась, — говорил Степан Матвеевич. — Тихо, спокойно. Не ругаемся, не лаемся. Живем себе.
Кот жмурился, подставлял шею, чтобы почесали.
Соседи посмеивались:
— Степаныч совсем одичал! С котом разговаривает, как с человеком!
— А что ему еще остается? Дети не звонят, не приезжают. Вот кот и заменяет всех, — вздыхала Марфа.
Но старик не жаловался. Ему и так хорошо было. Васька то понимал без слов. Посмотрит желтыми глазами, и старик знает: все нормально, не один он.
В конце лета приехал сын, Николай. Подъехал на машине, вышел городской весь, в пиджаке, при часах.
— Здорово, отец! Как живешь?
— Живу помаленьку, — Степан Матвеевич обрадовался. — Заходи, чаю попьем!
Николай зашел, огляделся, поморщился. Старо все, бедно. Печка, лавки, половики вытертые.
— Слушай, батя, — начал он, усаживаясь за стол. — Поехали к нам, в город. На недельку. Внуки соскучились, Лена, жена, обед приготовит, погостишь.
Степан Матвеевич замялся:
— Да я бы рад, Коля, только вот Васька… Кота не с кем оставить.
— Да брось ты этого кота! — махнул рукой Николай. — Неделя всего! Соседи покормят. Или сам справится, он же кот, мышей ловит!
— Но…
— Никаких «но»! Собирайся! Завтра едем! — Николай говорил твердо, не терпел возражений.
Старик нехотя согласился. Утром собрал небольшую сумку, сложил туда белье чистое, рубашку праздничную.
— Ты, Вась, тут побудь, — гладил он кота. — Я быстро, на недельку. Вернусь скоро, не переживай. А соседку Марфу я попросил, чтобы тебя кормил.
Кот смотрел на хозяина, мурлыкал, терся о ноги. Будто чувствовал что-то неладное.
Степан Матвеевич еще раз почесал Ваську за ухом, вздохнул и пошел к машине. Обернулся, а кот сидел на крыльце, провожал взглядом.
— Скоро вернусь, Васька! — крикнул старик.
Николай завел машину, они уехали. Кот остался сидеть на крыльце, смотрел вслед, пока машина не скрылась за поворотом.
В городе Степану Матвеевичу не понравилось. Квартира тесная, шумная. Телевизор орет, внуки бегают, Лена, невестка, хмурая ходит. Николай целыми днями на работе.
— Коля, когда домой поедем? — спросил старик на третий день.
— Погоди, отец. Еще пару дней погостишь.
Прошла неделя. Потом еще одна. Степан нервничал, просился домой.
— Васька один! Кто его кормит?! Неужели Марфа все еще кормит? У нее у самой дел по горло.
— Да попросил я Марфу, соседку. Денег ей дал. Она присмотрит, не переживай, — отмахивался Николай.
Но старик не верил. Чувствовал что, что-то не так.
А через месяц Николай наконец сказал правду:
— Слушай, батя… Дом я продал. Пока ты тут был. Покупатель хороший нашелся, сразу деньги отдал. Теперь живи с нами, в городе.
Степан Матвеевич побледнел, схватился за сердце:
— Как… продал?! Без меня?! Это же мой дом!
— Да оформлен он был на меня, помнишь? Ты сам когда-то переписал, чтобы потом было проще. Вот я и продал. Тебе там нечего делать! Старый, больной, один! Тут хоть мы рядом!
— А Васька?! Кот где?!
Николай пожал плечами:
— Кот… Ну, остался там. Покупатели, может, оставили. Или сам куда ушел. Не знаю я!
Степан Матвеевич смотрел на сына, и слезы текли по морщинистым щекам. Обманули. Родной сын обманул. Продал дом. Бросил кота.
— Ты… ты предатель, — хрипло сказал старик. — Иуда.
Николай отвернулся, вышел из комнаты. Стыдно было, но что сделано, то сделано.
Степан Матвеевич лег на диван, отвернулся к стене. Не ел, не пил. Только лежал и думал о Ваське. Как он там, один? Ждет ли? Понимает ли, что бросили?
Кот сидел на крыльце и ждал. Первые дни он еще ходил по двору, заглядывал в окна, мяукал. Царапался в дверь, может, хозяин внутри, не слышит?
Потом пришли чужие люди, новые хозяева. Прогнали кота.
— Брысь отсюда! Не нужен ты нам!
Кот убежал, спрятался в кустах. Ждал, когда уйдут чужие, вернется настоящий хозяин.
Но приходили только новые люди. Убирали в доме, стучали, пилили. А Степана Матвеевича не было.
Кот все равно возвращался на крыльцо. Садился, ждал. С утра до вечера. Потом уходил под крыльцо, там хоть ветер не продувал, сворачивался клубком, дремал.
Марфа приносила еду:
— Ешь, Васька, не упрямься.
Кот нюхал, но не ел. Только воду пил.
— Заупрямился совсем! — качала головой соседка. — Исхудал до костей! Надо бы к ветеринару, да кто повезет из такой глуши. — а ведь и правда, до города надо было ехать 3 часа.
Проходили недели. Кот таял на глазах. Шерсть свалялась, вылезала клочьями. Глаза запали, но взгляд оставался ясным, упрямым. Ждал.
Осень пришла холодная, дождливая. Кот мок под дождем, дрожал, но не уходил с крыльца. Новые хозяева ругались, отгоняли, но кот возвращался. Это его дом. Его хозяин обещал вернуться.
— Да что ж за зверь такой! — дивилась Аксинья. — Упрямый, как баран! Погибнет же!
— Любит, вот что, — тихо сказала Марфа. — Хозяина любит. Ждет. Я его и к себе домой уже приносила, но он все равно убегает. Не хочет тут жить.
Зима ударила морозами. Кот уже почти не вставал. Лежал под крыльцом, свернувшись, дышал тяжело. Иногда выползал на крыльцо, смотрел на дорогу. Хозяин придет. Обязательно придет.
В городе Степан Матвеевич чах. Сын водил по врачам, но старик только качал головой:
— Не нужны мне врачи. Домой хочу. К Ваське.
— Отец, ну какой дом! Продан уже! Нового хозяина там! — злился Николай.
— Все равно хочу. Хоть посмотреть. Кота проведать.
Николай махнул рукой и ушел в другую комнату.
Но через два месяца старик совсем слег. Лена испугалась, врача вызвала. Тот послушал, покачал головой:
— Сердце слабое. Нервы. Ему покой нужен, а не городская суета.
Николай задумался. Сын он хоть и жесткий, но не бездушный. Видел, как отец мучается.
— Ладно, батя, — сказал он. — Свожу тебя в деревню. Посмотришь на дом, на кота, успокоишься.
Степан Матвеевич оживился, даже встать попытался:
— Правда? Поедем?
— Поедем, поедем. Завтра.
Приехали в деревню к вечеру. Степан Матвеевич вышел из машины, пошел к дому. Новый забор стоял, калитка чужая. Но дом тот же.
Старик подошел к крыльцу, остановился.
— Васька! — позвал он. — Васька, ты где?
Тишина. Только ветер шумел в голых ветках.
— Васька! — громче крикнул старик.
Вышла на крыльцо новая хозяйка, поджала губы:
— Чего шумите? Кота вашего нет тут!
— Как нет?! Где он?!
Женщина пожала плечами:
— Откуда я знаю! Ходил тут, мешался. Потом пропал. Наверно, куда ушел или…
Она не договорила, но Степан Матвеевич все понял. Побрел к соседям.
Марфа встретила, заплакала сразу:
— Степаныч, родненький! Прости, не уследила я! Кормила твоего Ваську, а он не ел! Я его пыталась у себя держать, но он убегал. Похудел страшно! А потом морозы ударили, и он… Под крыльцом лежал, свернулся… Уже не дышал. Мы с Аксиньей похоронили его. Прости нас!
Старик молчал. Стоял, качался. Марфа показала место, где похоронили кота, под старой рябиной.
Степан Матвеевич опустился на колени, положил ладонь на холодную землю.
— Прости меня, Васька, — шептал он. — Прости, что бросил. Не хотел я, обманули меня. Ты ждал, а я… Прости, родной. Прости.
Слезы капали на землю, замерзали.
Николай стоял в стороне, отвернулся. Ком в горле застрял. Вот что он наделал. Из-за денег, из-за удобства. Отца обманул, кота погубил.
Степан Матвеевич сидел у могилы до темноты. Потом встал, пошел к машине.
— Поехали, — сказал он сыну.
— Батя, я…
— Поехали, говорю.
Всю дорогу молчали. Старик смотрел в окно, а Николай видел, как по щекам отца текут слезы.
В городе Степан Матвеевич прожил еще месяц. Не ел почти, только лежал, смотрел в потолок. Иногда шептал:
— Васька… Прости, Васька…
Умер тихо, во сне. Лицо было спокойное, даже будто улыбался.
Николай хоронил отца, и на душе камнем лежала вина. Знал теперь: не продать надо было дом, а самому приезжать, помогать. Жадность проклятая, желание удобства, вот что погубило и кота, и отца.
Прошел год. Николай приехал в деревню, чтобы посетить могилу отца.
— Теперь вы вместе, — сказал он тихо. — Как и хотели.
А соседи Степаныча помнили Ваську. Говорили детям и внукам, как кот хозяина ждал, не предал, любил до последнего вздоха.
А Николай стоял, смотрел на могилу и думал: вот она, настоящая преданность. Вот она, любовь без слов, без условий. Человеку бы так уметь…
Ветер шелестел листьями рябины, и казалось, что где-то вдалеке слышится тихое мурлыканье. Васька дождался хозяина. Теперь они снова вместе.
