Отец принес котенка в среду, когда за окном моросил мелкий дождь, а Маша сидела на подоконнике и рисовала разводы пальцем по запотевшему стеклу. Бабушка возилась на кухне, громыхая кастрюлями, а десятилетняя девочка думала о том, что скоро снова в школу, и там все будут смотреть на нее так, будто она какая-то особенная. Не хотела быть особенной. Хотела, чтобы просто вернулась мама.
Но мама не вернется. Никогда. Это случилось холодным августовским вечером, когда она возвращалась с работы. Неадекватный водитель на пешеходном переходе сбил ее маму. Маша помнила тот звонок отца, его срывающийся голос, помнила больницу, белые стены, запах лекарств. Помнила, как бабушка плакала, уткнувшись ей в волосы, повторяя: «Господи, за что?» Помнила похороны, черную одежду, людей, которые говорили правильные слова, но их глаза были пустыми. И с тех пор прошло два месяца, два месяца тишины, пустоты и ощущения, что мир раскололся пополам.
Дверь хлопнула, и она услышала, как отец стряхивает в прихожей капли дождя с куртки.
— Маш, иди сюда, — позвал он.
Голос у него был какой-то веселый, как будто он пытался изо всех сил казаться беззаботным. Девочка нехотя слезла с подоконника, потянула на себя слишком большой свитер маминой вязки и поплелась в прихожую. Бабушка тоже вышла из кухни, вытирая руки полотенцем.
Отец стоял с картонной коробкой в руках. Коробка шевелилась.
— Что это? — спросила Маша без особого интереса.
— Смотри сама.
Он присел на корточки и поставил коробку на пол. Маша подошла ближе, заглянула внутрь и увидела его, серого комочка с огромными круглыми глазами цвета янтаря. Котенок жалобно пискнул, уставившись на нее, и девочка почувствовала, как что-то сжалось внутри.
— Это британец, — сказал отец. — Мальчик. Ему два месяца. Я подумал, что тебе… ну, в общем, что тебе нужен кто-то, кто всегда будет рядом.
Бабушка ахнула и присела рядом.
— Ой, какой плюшевый! Машенька, посмотри, какие у него лапки толстенькие!
Маша молчала. Котенок попытался вылезти из коробки, но лапы разъехались, и он шлепнулся обратно. Это было смешно, но она не засмеялась. Отец осторожно достал его и протянул дочери. Котенок был теплым и таким мягким, как плюшевая игрушка, только живой. Он уткнулся ей в ладонь своим холодным носом и снова пискнул.
— Он голодный, наверное, — сказал отец. — Я купил корм, миски, лоток. Все, что нужно. Ты поможешь мне за ним ухаживать?
Девочка кивнула, потому что не знала, что сказать. Котенок зацепился коготками за ее свитер и попытался вскарабкаться выше. Маша подхватила его под пузико и подняла к лицу. Он посмотрел на нее своими круглыми глазищами, и опять мяукнул.
— Как назовешь? — спросила бабушка.
— Дымок, — сказала Маша, сама не понимая почему. Просто первое, что пришло в голову.
— Дымок, — повторил отец и улыбнулся. — Отличное имя.
***
Первые дни были странными. Дымок носился по квартире, как заводной, пытался забраться на все поверхности выше метра и громко возмущался, когда у него это не получалось. Он падал, кувыркался, запутывался в собственных лапах и снова бросался в атаку на невидимых врагов. Бабушка привязала к веревочке бантик из фольги, и котенок гонял его по коридору часами, пока не вырубался прямо посреди комнаты и не засыпал, раскинув лапы в разные стороны.
Маша наблюдала за ним со стороны. Ей нравилось смотреть, как он играет, но она не могла заставить себя по-настоящему включиться. Как будто между ней и всем остальным миром стояла невидимая стена из толстого стекла. Она все видела, все слышала, но не чувствовала.
Отец старался делать все для дочери. Он готовил ее любимые блюда, включал по вечерам мультики, которые они с мамой смотрели вместе, пытался разговаривать с дочкой о школе, о друзьях, о чем угодно. Но Маша видела, как он сам с трудом держится. Как по вечерам сидит на кухне с чашкой остывшего чая и смотрит в одну точку. Как быстро отворачивается, когда она заставала его плачущим в ванной. Они оба притворялись, что все нормально, и оба знали, что это неправда.
Бабушка приходила каждый день. Она готовила, убиралась, проверяла внучкины уроки и сидела с ней, когда сын уезжал на работу. Она никогда не говорила о невестке, но Маша чувствовала, как ей тяжело. Бабушка похудела, постарела, и в ее глазах теперь жила такая печаль, что смотреть было больно.
— Машенька, ты поешь хоть, — уговаривала она внучку, ставя на стол тарелку с супом. — Совсем исхудала, как тростиночка.
— Не хочу.
— Ну хоть пару ложечек. За маму… — Она осеклась, и лицо ее скривилось. — Прости…
Маша отодвинула тарелку и вышла из кухни. Дымок тут же увязался за ней, поскакав на своих коротких лапах. Он забрался к девочке на кровать, устроился на животе и начал громко мурлыкать. Звук был такой довольный, такой уверенный в том, что все хорошо, что Маша не выдержала и заплакала. Тихо, чтобы никто не услышал, уткнувшись лицом в подушку. Дымок не ушел. Он просто лежал рядом, и мурлыкал, мурлыкал, мурлыкал, как будто говорил, что все будет хорошо.
***
Через неделю девочка вернулась в школу. Чего она больше всего боялась, так и случилось, все смотрели на нее с жалостью. Учительница говорила тихо и осторожно, одноклассники не шумели рядом, а на переменах Маша ловила быстрые взгляды и шепот за спиной. Подружки не знали, что сказать, и они просто сидели рядом молча. Это было хуже всего, это молчание, в котором звучало все то, что они боялись произнести вслух.
Когда она вернулась домой, Дымок встретил ее прямо у двери. Он вырос за эту неделю, стал чуть больше, чуть увереннее, но все еще оставался неуклюжим котенком, который постоянно падал и натыкался на углы. Он радостно замяукал, потерся о ее ноги и попытался забраться на руки. Маша подняла его, и он тут же замурлыкал, уткнувшись в ее шею.
— Привет, Дымок, — прошептала она. — Только ты меня понимаешь.
Он мяукнул в ответ, и девочка впервые за много дней почти улыбнулась.
С тех пор Дымок стал ее тенью. Он спал с ней, ел рядом с ней, сидел на столе, когда она делала уроки, и устраивался у нее на коленях, когда она читала. Если Маша плакала (а она плакала часто), он приходил и молча лежал рядом, согревая своим присутствием. Он не требовал ничего, кроме еды и ласки, и давал взамен безусловное принятие и тепло.
Отец заметил положительные изменения.
— Похоже, вы с Дымком подружились, — сказал он однажды, когда дочь лежала на диване с котом на груди и смотрела в потолок.
— Угу.
— Я рад. Я думал, что ему будет одиноко без мамы. Котят обычно забирают от мамы, когда они совсем маленькие. Но у него теперь есть ты.
Маша посмотрела на отца. Он сидел в кресле напротив, и вид у него был усталый, измученный.
— Пап, а ты скучаешь?
Он вздрогнул, как будто она ударила его.
— Каждую секунду, Маш. Каждую секунду.
— Я тоже.
Он подошел, сел рядом и обнял дочь. Дымок недовольно пискнул, оказавшись зажатым между ними, и попытался выбраться. Они оба засмеялись сквозь слезы, и это был первый раз, когда они смеялись вместе после того, как все случилось.
***
Шли недели. Осень сменилась зимой, за окном падал снег, и Дымок рос на глазах. Он превращался в настоящего кота: мощного, плюшевого, с круглыми щеками и важным видом британца, который знает себе цену. Но для Маши он оставался тем самым маленьким котенком, который пришел в их жизнь в самое темное время и принес с собой свет.
Он будил ее по утрам, тыкая холодным носом в лицо и требовательно мяукая. Он воровал еду со стола, сбрасывал вещи с полок и устраивал ночные гонки по квартире. Он был шкодливым, своенравным и абсолютно уверенным в том, что он центр вселенной. И именно это Маше было нужно. Кто-то, кто не изменился, кто не смотрел на нее с жалостью, кто просто был рядом и требовал внимания, не спрашивая, как она себя чувствует.
Однажды вечером, когда они с отцом и бабушкой сидели на кухне и пили чай, Дымок запрыгнул на стол и уселся прямо посреди, важно оглядывая всех.
— Эй, тебе нельзя на стол, — сказала бабушка, но не прогнала его.
— Он думает, что он главный в доме, — усмехнулся отец.
— Он и есть главный, — сказала Маша и погладила Дымка по голове. Он прикрыл глаза от удовольствия и замурлыкал.
Бабушка посмотрела на внучку, и в ее глазах блеснули слезы.
— Машенька, ты знаешь… твоя мама очень любила животных. Она всегда хотела завести кота, но все никак не решалась. Говорила, что боится, что не справится с ответственностью.
— Правда? — Девочка никогда не слышала об этом.
— Правда. Она бы обрадовалась, увидев, как ты ухаживаешь за Дымком. Она бы гордилась тобой.
Горло перехватило. Маша кивнула, не в силах говорить.
— Мама гордилась бы тобой за многое, Маш, — тихо сказал отец. — Ты очень сильная. Сильнее, чем я, как оказалось.
— Я не сильная. Я просто… Я просто не знаю, что делать. Как дальше жить.
— Никто не знает, солнышко. Мы все учимся жить без твоей мамы. Каждый день. Но мы справимся. Вместе.
Дымок мяукнул, будто соглашаясь, и потерся мордой о Машину руку. Она взяла его на руки и прижала к себе. Он был такой теплый, такой живой, такой настоящий. И в этом была какая-то невероятная правда, что жизнь продолжается, несмотря ни на что. Что даже в самой темной ночи есть маленькие точки света, которые помогают не сбиться с пути.
***
Прошло полгода. Маша привыкла просыпаться без мамы, привыкла к пустоте на ее месте за столом, привыкла к тишине, которая больше никогда не наполнится ее голосом. Привыкнуть, не значит забыть или перестать скучать. Просто боль стала другой, не такой острой, но более глубокой, въевшейся в саму суть того, кем она стала.
Дымок вырос в огромного плюшевого кота с характером аристократа и повадками хулигана. Он по-прежнему спал с девочкой, по-прежнему встречал ее из школы и по-прежнему мурлыкал, когда ей было грустно. Он стал частью их новой жизни, той жизни, которую они строили втроем: Маша, отец и бабушка.
Отец снова начал улыбаться. Не так часто, не так легко, как раньше, но все же, понемногу. Бабушка перестала ходить на цыпочках вокруг внучки, перестала бояться лишний раз упомянуть невестку. Они начали говорить о ней не со страхом, а с любовью, вспоминая смешные истории, ее привычки, ее голос. И с каждым разом это становилось чуть легче.
Однажды весенним вечером Маша сидела на балконе с Дымком на коленях. Они смотрели, как солнце садится за горизонт, окрашивая небо в оранжевые и розовые тона. Ветер шевелил Дымку усы, и он недовольно фыркал, но не уходил.
Отец вышел на балкон и встал рядом с дочерью.
— Красиво, правда? — сказал он тихо.
— Угу.
— Знаешь, мама очень любила закаты. Всегда говорила, что это самое красивое время суток. Что каждый закат — это маленькое чудо.
Маша молчала, глядя на небо. Дымок мурлыкал у нее на коленях, теплый и тяжелый. Отец положил руку ей на плечо.
— Я думаю, она была бы рада, что мы здесь. Что мы вместе. Что мы… живем.
— Пап, а ты думаешь, она видит нас?
Он помолчал, прежде чем ответить.
— Не знаю, Маш. Честно, даже не знаю. Но я думаю, что если бы она могла, то обязательно смотрела бы. И улыбалась бы.
Девочка кивнула. Слезы текли по ее щекам, но это были не те слезы, что раньше. Не жгучие, не разрывающие изнутри.
Они стояли молча, глядя на закат. Дымок мурлыкал, отец держал руку на Машином плече, и где-то внутри, в самой глубине, девочка почувствовала что-то новое. Не счастье, конечно, ведь до счастья было еще далеко. Но что-то похожее на надежду. Маленькую, хрупкую, но настоящую.
А на небе разгорался закат, каждый цвет смешивался с другим, создавая то самое маленькое чудо, о котором говорила мама. И может быть, где-то там, за облаками, она действительно улыбалась, глядя на них троих: отца, дочку и серого плюшевого кота, которые учились жить заново.
