Я сама их познакомила. Своими руками привела её в дом. Стояла рядом на их свадьбе и радовалась за отца. А теперь он смотрит на меня чужими глазами, будто не узнаёт собственную дочь.
— Алёна, ты должна понять, — отец нервно теребил пуговицу на рубашке, — у нас теперь маленький, квартира не резиновая.
Людмила стояла за его спиной, покачивая на руках Петю. Эта идеальная картина — заботливая мать с младенцем и взволнованный отец — выглядела бы трогательно со стороны. Если бы не её торжествующий взгляд, направленный прямо на меня.
— Не резиновая, — эхом повторила я. — И когда мне съехать?
Отец вздрогнул. Видимо, не ожидал, что я так быстро соглашусь.
— Ты же понимаешь, милая, — мягко вступила Людмила, — маленькому нужна отдельная комната. А ты уже взрослая, самостоятельная. Может, к осени подыщешь что-нибудь?
К осени. Три месяца. Щедро.
— Хорошо, — я отвернулась к окну, чтобы они не видели моих глаз.
— Лёлька, — отец сделал шаг ко мне, но Петя внезапно закапризничал, и Людмила тут же потребовала помощи.
— Витя, подержи его, пока я погрею молоко!
Отец метнулся к ним, а я так и осталась стоять у окна. Отрезанный ломоть. Так, кажется, говорят?
I
Когда мама умерла, мне было шестнадцать. Мир рухнул в одночасье — внезапная аневризма, «несовместимая с жизнью», как сказали врачи. Отец замкнулся в себе, уходил на работу до рассвета и возвращался затемно. Дома сидел, уставившись в одну точку, или молча пил на кухне. Я тоже существовала на автопилоте — школа, дом, уроки, сон. Так прошёл почти год.
А потом в нашей жизни появилась Людмила Анатольевна.
Она жила этажом ниже, преподавала французский в языковой школе. Улыбчивая, элегантная женщина чуть за сорок. Однажды, встретив меня у подъезда с огромными сумками продуктов, она просто забрала половину и донесла до квартиры. Увидев наш холодильник с одинокой пачкой пельменей, молча достала телефон и заказала доставку еды. А через пару дней принесла кастрюлю с домашним супом.
— Алёна, ты же совсем исхудала, — она поставила кастрюлю на плиту. — Давай я тебе хоть покажу пару простых рецептов.
Постепенно она стала заходить чаще. Иногда готовила ужин к приходу отца, иногда просто пила с нами чай. Она умела слушать и не лезла с советами. Отец в её присутствии оживал — сначала просто отвечал на вопросы, потом начал что-то рассказывать сам. А однажды я услышала его смех — впервые за долгие месяцы.
Людмила стала нашим спасательным кругом. По крайней мере, так я думала тогда.
В тот вечер отец впервые пригласил её в ресторан. Я помогала ему выбрать рубашку и даже погладила брюки — те самые, выходные, которые он не надевал со смерти мамы.
— Как я выгляжу? — он нервно поправил воротник.
— Отлично, пап. Она будет в восторге.
Тогда я впервые заметила, как он смотрит на Людмилу. И меня накрыло. Ревность? Страх? Не знаю. Но я поняла, что не хочу видеть в нашем доме другую женщину на месте мамы.
Ночью я не спала, ворочаясь и придумывая планы, как отвадить Людмилу. А наутро меня осенило. Если это неизбежно, если отец всё равно будет с кем-то — пусть лучше с ней. Она хотя бы не чужая, уже почти член семьи. Нужно просто ускорить процесс, пока не появилась какая-нибудь молодая хищница, которая полностью вытеснит меня из его жизни.
За завтраком я невзначай спросила отца:
— А почему бы вам с Людмилой Анатольевной не пожениться?
Он поперхнулся кофе:
— Что ты такое говоришь?
— Ну а что? Она тебе нравится, это же видно. И мне с ней хорошо. И готовит она отлично, — я беспечно пожала плечами. — Зачем тянуть? Мы могли бы стать настоящей семьёй.
Отец молчал, но я видела, что заронила зерно.
Через неделю он сделал ей предложение. А ещё через два месяца была свадьба — скромная, в узком кругу. Я стояла рядом и улыбалась, как дура.
— Ты такая умница, Алёночка, — шепнула мне Людмила между поздравлениями. — Не каждая дочь так поддержит отца.
Её глаза лучились искренностью, и я почти поверила, что всё будет хорошо.
II
Первые месяцы после свадьбы мы действительно были почти счастливы. Людмила научила меня готовить несколько фирменных блюд, помогла с подготовкой к экзаменам, даже сопровождала на дни открытых дверей в вузах. Мы вместе выбирали мне платье на выпускной, и она искренне радовалась, когда я поступила на экономический.
— У тебя большое будущее, — говорила она. — С твоими мозгами и красотой ты многого добьёшься.
Отец смотрел на нас с теплотой, и впервые за долгое время я чувствовала, что всё налаживается.
А потом Людмила забеременела.
Сначала это были едва заметные перемены. Она стала более раздражительной, часто жаловалась на усталость. Начала перекладывать на меня домашние обязанности — мол, ей тяжело, а я уже взрослая, должна понимать.
— Доченька, сбегай в магазин, мне так плохо, — таким тоном, что возразить невозможно.
— Алёна, помой, пожалуйста, посуду, у меня голова кружится.
Я не возражала — действительно понимала её состояние. К тому же мне было девятнадцать, я вполне могла помочь по дому. Но постепенно запросы становились всё настойчивее, а тон — холоднее.
— Почему ты опять не вытерла пыль? — встречала она меня после учёбы. — Я же просила!
— Извини, у меня была контрольная, готовилась допоздна.
— А у меня ребёнок под сердцем! — она театрально прижимала руку к животу. — Ты совсем не думаешь о своём братике?
Отец в таких случаях всегда принимал её сторону.
— Лёля, ну что тебе стоит? — говорил он. — Посмотри, в каком она состоянии.
К седьмому месяцу беременности Людмила уже откровенно командовала мной, а наши отношения окончательно испортились. Она больше не притворялась дружелюбной мачехой, а вела себя как полноправная хозяйка дома. Моя комната постепенно превращалась в склад детских вещей — кроватка, пеленальный столик, коробки с одеждой.
— Мы подумали, что детскую лучше сделать в твоей комнате, — объявил отец, не глядя мне в глаза. — Там тише и солнце не так печёт.
— А куда перееду я? — спросила я, чувствуя, как внутри всё холодеет.
— Ну, пока на диван в гостиной, а там посмотрим, — отец неопределённо махнул рукой. — Может, бабушкину дачу отремонтируем к лету.
Отремонтируем. К лету. Я заметила, как Людмила поджала губы. Очевидно, у неё были другие планы на бабушкину дачу.
В тот вечер, лёжа на неудобном диване в гостиной, я впервые всерьёз задумалась о том, чтобы съехать. Но куда? На что? Стипендии едва хватало на проезд и обеды, а подработки были нерегулярными.
В октябре родился Петя, и наша квартира окончательно превратилась в филиал ада. Постоянный плач, запах детских присыпок и стиральных порошков, бесконечные пелёнки, развешанные повсюду. Людмила требовала абсолютной тишины, когда ребёнок спал, и немедленной помощи, когда он бодрствовал.
— Алёна, подержи его, пока я в душ схожу.
— Алёна, сбегай за смесью, у нас закончилась.
— Алёна, ты не могла бы погулять с коляской часок? Мне нужно отдохнуть.
Отец, поначалу активно включившийся в заботу о сыне, вскоре вернулся к привычному графику — работа до ночи, дом-работа. А на выходных он старался выспаться и отдохнуть, оставляя нас с Людмилой наедине.
Мои оценки поползли вниз, времени на учёбу катастрофически не хватало. Спать на диване в гостиной с плачущим по ночам младенцем было практически невозможно. Однажды я не выдержала и сорвалась:
— Я не нянька! У меня учёба, у меня своя жизнь!
— Какая неблагодарность, — Людмила покачала головой. — Мы кормим тебя, даём крышу над головой, а ты даже помочь не хочешь.
— Кормите? — я задохнулась от возмущения. — Это дом моего отца! И моей матери!
— Была твоей матери, — отчеканила она. — А теперь здесь живёт моя семья. И если тебе что-то не нравится…
В этот момент вошёл отец, и Людмила мгновенно переключилась на него:
— Витя, представляешь, Алёна совсем не хочет помогать с Петенькой, а у меня уже нет сил… — она кокетливо поправила волосы и сделала жалобное лицо.
И этот разговор, начавшийся с моего возмущения, каким-то невероятным образом закончился тем, что отец отчитывал меня за эгоизм и чёрствость.
В ту ночь я долго плакала, уткнувшись в подушку, чтобы никто не услышал. А наутро начала поиски комнаты.
III
Я нашла вариант через однокурсницу — комнату в трёхкомнатной квартире с двумя соседками, недалеко от университета. Не бог весть что, но своя территория, тихое место для учёбы, никаких детских криков по ночам. Правда, стоила она почти всю мою стипендию, но я решила, что буду больше подрабатывать.
Когда я сообщила о своём решении съехать, отец выглядел растерянным и даже немного виноватым.
— Лёль, ну куда ты? Мы что-нибудь придумаем.
— Что тут думать? — вмешалась Людмила. — Раз девочка хочет самостоятельности, надо её поддержать.
Отец колебался, но в итоге, конечно, согласился с ней.
В день переезда он всё-таки нашёл в себе силы помочь мне с вещами и даже дал немного денег «на первое время». Людмила не вышла проводить — сказала, что Петя капризничает.
Первые недели на новом месте были одновременно страшными и захватывающими. Впервые в жизни я полностью отвечала за себя. Нашла подработку в кафе — официанткой по вечерам, наверстала упущенное в учёбе. Завела новые знакомства. И постепенно начала понимать, что не так уж и плохо быть самостоятельной. По крайней мере, никто не указывал, что и как мне делать.
Отец иногда звонил, но наши разговоры становились всё более формальными. Я чувствовала, что теряю его, но не знала, как это исправить.
А потом в один из дней в кафе появилась Людмила. Села за дальний столик и долго наблюдала за мной, прежде чем подозвать.
— Вижу, ты отлично устроилась, — сказала она, когда я подошла принять заказ.
— Чего вы хотите? — я старалась говорить ровно, хотя внутри всё клокотало.
— Алёночка, — она понизила голос, — я хотела поговорить. Мне нужна твоя помощь.
Я молча смотрела на неё, ожидая продолжения.
— Понимаешь, Петенька часто болеет, я совсем измоталась. А тут ещё твой отец… — она сделала паузу. — В общем, я хотела спросить, не могла бы ты иногда сидеть с братиком? Хотя бы пару раз в неделю.
— Людмила Анатольевна, — я намеренно обратилась к ней максимально официально, — я работаю здесь шесть дней в неделю, после учёбы. У меня нет времени на няньки.
— Но это же твой брат! — она повысила голос. — И я не прошу тебя делать это бесплатно.
Я усмехнулась:
— Так вы мне предлагаете работу?
— Можно и так сказать. Семейный подряд, — она нервно рассмеялась. — Тебе же нужны деньги, я вижу.
Я посмотрела на неё, пытаясь понять, что стоит за этим предложением. И внезапно меня осенило.
— Скажите, а вы ведь всегда хотели детей, да? — спросила я напрямик.
Людмила вздрогнула, но быстро взяла себя в руки.
— Конечно, какая женщина не мечтает о ребёнке.
— Странно, — я наклонилась ближе, — а отцу вы говорили, что не можете иметь детей. Что это наследственное. Он мне сам рассказывал, когда объяснял, почему решил на вас жениться.
Её лицо на мгновение исказилось, а потом снова стало невозмутимым.
— Глупости. Просто раньше не получалось, а с твоим отцом…
— Врать не надо, — я перебила её. — Я случайно услышала ваш разговор с подругой перед свадьбой. Вы говорили, что нашли «золотую жилу» — вдовца с квартирой, который не хочет больше детей. А потом забеременели — какое удивительное совпадение!
Людмила схватила сумочку и резко встала.
— Ты ничего не понимаешь, девочка. Я люблю твоего отца.
— Особенно его квартиру, да?
— Как ты смеешь! — она понизила голос до шипения. — Думаешь, ты такая умная? А знаешь, что твой отец планирует переписать завещание? Всё имущество будет на Петю. Ты не получишь ничего.
— Я и не рассчитывала, — ответила я, хотя внутри всё оборвалось. — И знаете что, Людмила Анатольевна? Можете забирать всё. Квартиру, дачу, отца. Но не рассчитывайте, что я буду вам прислуживать. Я больше не член вашей семьи, вы сами так сказали.
Она фыркнула и, не говоря больше ни слова, вышла из кафе, оставив на столе нетронутый кофе.
Вечером позвонил отец. Голос у него был усталый и какой-то виноватый.
— Лёля, ты что наговорила Люде? Она вернулась вся в слезах.
— А что она тебе рассказала? — спросила я.
— Что ты была очень грубой, отказалась помочь с Петей и… — он замялся. — И обвинила её в каких-то корыстных мотивах.
— И что, по-твоему, это неправда?
— Алёна! — отец повысил голос. — Это уже слишком. Люда заботится о нас, о Пете, о доме…
— О квартире, ты хотел сказать?
— Хватит! — он почти кричал. — Я не позволю тебе оскорблять мою жену! Если ты не можешь вести себя цивилизованно…
— То что, пап? — тихо спросила я. — Ты от меня тоже откажешься? Как от маминых вещей, которые Людмила выбросила почти сразу после свадьбы?
Наступила тишина. Я слышала его тяжёлое дыхание, а на заднем плане — плач Пети.
— Люда зовёт, мне нужно идти, — наконец сказал он. — Остынь и подумай над своим поведением.
Связь прервалась, и я осталась одна в своей крошечной комнате. Сердце колотилось так, словно я пробежала марафон. Неужели я действительно потеряла отца? Или он сам потерял себя, позволив этой женщине манипулировать им?
IV
Прошло полгода с момента моего переезда. Я постепенно привыкала к самостоятельности. Нашла более оплачиваемую работу — администратором в салоне красоты, свободный график позволял совмещать с учёбой. В университете дела шли неплохо, я даже стала получать повышенную стипендию.
С отцом мы почти не общались. После того разговора он звонил ещё пару раз — поздравить с Новым годом, спросить, как дела. Разговоры были натянутыми и короткими. От знакомых я узнала, что он действительно переписал завещание, и теперь всё достанется его новой семье.
Вообще-то, меня это не особо волновало. Я уже поняла, что могу обеспечить себя сама, и всё меньше нуждалась в его поддержке. Боль от предательства постепенно притуплялась, заменяясь глухим безразличием.
А потом он появился у меня на пороге — осунувшийся, усталый, с печатью возраста на лице, который я раньше не замечала.
— Привет, Лёлька, — он переминался с ноги на ногу в дверях. — Можно войти?
Я молча посторонилась, пропуская его в комнату.
— Как ты тут? — он осматривался, а я внезапно увидела своё жильё его глазами: дешёвые обои, старая мебель, минимум вещей.
— Нормально, — я пожала плечами. — Чай будешь?
— Буду, — он присел на край кровати. — Я скучаю по твоему чаю.
Мы молчали, пока закипал чайник. Я доставала кружки, заваривала чай, нарезала купленный вчера пирог. Отец следил за моими движениями, словно видел впервые.
— Ты так выросла, — наконец произнёс он. — Стала совсем взрослой.
— Пришлось, — я поставила перед ним кружку. — Зачем ты пришёл, пап?
Он вздохнул и долго смотрел в свой чай, прежде чем ответить.
— Мне кажется, я совершил ошибку, Лёль.
Моё сердце дрогнуло, но я постаралась сохранить невозмутимое выражение лица.
— Какую именно? Их было несколько.
— Я позволил разрушить нашу семью, — тихо сказал он. — Позволил встать между нами.
— И что теперь? — я скрестила руки на груди. — Раскаяние? Сожаления?
— Я хочу, чтобы ты вернулась, — он поднял на меня глаза. — Мы могли бы начать сначала. Я договорился насчёт бабушкиной дачи, там можно жить круглый год, если утеплить. Я помогу с ремонтом, и…
— Стоп, — я подняла руку. — Дай-ка я правильно пойму. Ты предлагаешь мне вернуться не домой, а переехать на дачу?
Он замялся:
— Ну, в квартире сейчас тесновато, Петя подрастает, ему нужно пространство…
— А мне? — я посмотрела ему прямо в глаза. — Что нужно мне?
— Я буду помогать финансово, конечно, — поспешно добавил он. — И дача когда-нибудь станет твоей.
— Когда-нибудь, — я невесело усмехнулась. — Пап, а ты сам-то понимаешь, что предлагаешь? Ты не возвращаешь меня в семью. Ты просто хочешь успокоить свою совесть, откупившись дачей.
— Алёна, это не так! — он вскочил. — Я действительно хочу наладить отношения.
— На чьих условиях? — я тоже встала. — На условиях Людмилы? Которая, кстати, просто использует тебя?
— Не начинай опять! — он повысил голос. — Люда заботится о нас…
— О себе и своём сыне, пап. Только о них, — я покачала головой. — А ты слишком слеп, чтобы это увидеть.
— Ты просто ревнуешь, — он отвернулся. — Всегда ревновала. Поэтому и настроила меня на свадьбу — думала, что сможешь всем управлять.
Я замерла.
— Что ты сказал?
— Люда мне рассказала, — он нервно провёл рукой по волосам. — Как ты всё спланировала, чтобы контролировать меня.
Я не могла поверить своим ушам.
— И ты ей поверил? — я чувствовала, как внутри поднимается волна гнева. — Ты серьёзно думаешь, что я, шестнадцатилетняя девчонка, потерявшая мать, планировала женить тебя на этой… этой…
— Не смей её оскорблять! — он стукнул кулаком по столу, расплескав чай.
— Иди домой, папа, — тихо сказала я. — Иди к своей новой семье. Мне не нужна твоя дача. И помощь не нужна. Я справлюсь сама.
Он постоял ещё несколько секунд, словно собираясь что-то сказать, но потом молча развернулся и вышел, громко хлопнув дверью.
Я осталась одна, глядя на разлитый чай и недоеденный пирог. Странное опустошение охватило меня. Это был конец. Финальный разрыв с прошлым. С семьёй, которой больше нет.
Моя соседка Рита, услышавшая последнюю часть разговора, осторожно заглянула в комнату.
— Это был твой отец? — спросила она, оценивая моё состояние.
— Был, — я начала вытирать лужу на столе. — Теперь не знаю.
— Семейные дела — это всегда сложно, — философски заметила Рита, присаживаясь на край стула. — Слушай, а может, тебе стоит съездить на эту дачу? Посмотреть, что там и как? В конце концов, это какая-никакая недвижимость.
— Даже не собираюсь, — я покачала головой. — Я не хочу ничего от них.
— Глупая гордость, — хмыкнула Рита. — Если жизнь предлагает тебе лимоны…
— То это обычно скрытые условия контракта, — закончила я за неё. — Поверь, я знаю эту женщину. Она не просто так разрешила отцу предложить мне дачу.
— Тогда что будешь делать? — Рита внимательно смотрела на меня.
Я пожала плечами:
— То же, что и раньше. Жить. Учиться. Работать. Строить свою жизнь, а не ту, которую они мне готовы выделить из своей.
Рита задумчиво побарабанила пальцами по столу:
— Знаешь, моя бабушка всегда говорила: «Отрезанный ломоть к хлебу не приставишь». Может, оно и к лучшему.
— Отрезанный ломоть, — повторила я. — Звучит грустно.
— Необязательно, — Рита улыбнулась. — Иногда нужно отделиться, чтобы начать расти самостоятельно. Знаешь, как черенок от растения.
V
Следующие несколько недель я полностью погрузилась в учёбу и работу. Сессия была на носу, а на салоне появились дополнительные смены из-за сезона свадеб. Я почти не думала об отце — точнее, старалась не думать.
Но однажды вечером, возвращаясь домой после смены, я увидела возле подъезда знакомую фигуру. Людмила. Она нервно курила, хотя никогда раньше я не видела её с сигаретой.
— Нам нужно поговорить, — сказала она, заметив меня.
— Нам не о чем говорить, — я попыталась обойти её, но она схватила меня за рукав.
— Алёна, это серьёзно, — в её голосе звучала непривычная нотка паники. — Твой отец попал в больницу.
Я замерла.
— Что с ним?
— Сердечный приступ. Не критично, но врачи говорят о стрессе, переутомлении, — она нервно затянулась. — Он спрашивал о тебе.
Моё сердце колотилось где-то в горле.
— В какой он больнице?
Она назвала адрес, и я тут же вызвала такси. Мы ехали молча — я у окна, она рядом со своей неизменной сумочкой на коленях. В какой-то момент она кашлянула и произнесла:
— Я знаю, что ты думаешь обо мне.
— Нет, не знаешь, — отрезала я, глядя в окно.
— Я не хотела, чтобы так вышло. С тобой, — она говорила тихо, почти шёпотом. — Просто место в доме ограничено, а с ребёнком…
— Не надо, — я повернулась к ней. — Давай без этой фальшивой заботы. Ты получила то, что хотела — мужа с квартирой, ребёнка, который унаследует всё. Я больше не мешаю. Так что давай просто навестим отца и разойдёмся.
Она поджала губы, но больше ничего не сказала.
В больнице нас встретил усталый врач, который сообщил, что состояние стабильное, но потребуется время на восстановление и, возможно, операция.
— Берегите его от стрессов, — сказал доктор, глядя почему-то на меня. — Покой и положительные эмоции — лучшее лекарство для сердца.
Отец лежал бледный, осунувшийся, с трубками и датчиками. Увидев меня, он слабо улыбнулся и протянул руку:
— Лёлька, пришла…
Я присела рядом, стараясь скрыть, как меня потрясла эта перемена. Он всегда был сильным, энергичным, а теперь выглядел таким хрупким и старым.
— Как ты, пап?
— Жить буду, — он попытался пошутить. — Доктора говорят — перетрудился.
Я молча гладила его руку, не зная, что сказать. Злость, обида, разочарование — всё куда-то исчезло, осталась только щемящая жалость и страх потерять его навсегда.
— Лёль, я столько глупостей наделал, — его голос дрогнул. — Прости меня, если сможешь.
— Всё нормально, пап, — я сжала его руку. — Просто выздоравливай.
— Нет, не нормально, — он покачал головой. — Я предал тебя. И маму тоже. — Он запнулся, глядя мне в глаза. — Но я всё исправлю, обещаю.
В этот момент в палату вошла Людмила с букетом цветов. Она натянуто улыбнулась:
— Витя, я принесла твои любимые…
Отец вдруг напрягся, его лицо исказилось:
— Уходи, — сказал он тихо, но твёрдо.
— Что? — Людмила растерянно замерла с букетом в руках.
— Я всё знаю, — его голос окреп. — Про завещание. Про счета. Про твои планы продать дачу.
Людмила побледнела:
— Витя, ты не понимаешь, я хотела как лучше…
— Хватит лжи, — он поморщился и схватился за сердце. — Я всё уже решил. Уходи.
Мониторы запищали, в палату вбежала медсестра. Нас обеих выставили в коридор.
— Что это значит? — Людмила смотрела на меня так, словно это я была во всём виновата. — Что ты ему наговорила?!
— Ничего, — я искренне недоумевала. — Мы едва успели поздороваться.
— Не верю! — она отшвырнула букет. — Это всё ты! Всегда ты!
Она развернулась и быстро пошла к выходу, а я осталась ждать в коридоре, пытаясь понять, что произошло.
Через полчаса меня пустили обратно. Отец выглядел измождённым, но спокойным.
— Прости за эту сцену, — сказал он, когда я присела рядом.
— Что случилось, пап?
Он вздохнул:
— Оказывается, инфаркт иногда прочищает мозги. Я наконец увидел всё ясно. — Он посмотрел мне в глаза. — Люда всё это время манипулировала мной. Ради денег, ради квартиры. Я случайно услышал её разговор по телефону в день приступа. Она обсуждала с кем-то, как оформить дарственную на дачу, чтобы потом продать.
— И это тебя удивило? — я не удержалась от сарказма. — Я пыталась тебе объяснить, кто она такая.
— Знаю, — он виновато опустил глаза. — Я был слеп. Или хотел быть слепым. После смерти мамы… я просто боялся остаться один. И когда появилась Люда, такая заботливая, понимающая…
— Ты сам на это повёлся, — я покачала головой. — Я просто предложила идею, а дальше ты всё решал сам.
— Да, — он слабо кивнул. — И это было ошибкой. Но теперь я всё исправлю. Уже поговорил с юристом из палаты. Меняю завещание и подаю на развод.
— А Петя? — спросила я. — Он ведь твой сын.
Лицо отца дрогнуло:
— Буду платить алименты, видеться. Он не виноват в действиях матери.
Мы помолчали. За окном серело весеннее небо, откуда-то доносились больничные шумы.
— А как же ты? — наконец спросил он. — После всего, что я сделал… ты сможешь меня простить?
Я долго смотрела на него — постаревшего, измученного, но всё ещё моего отца. Что я чувствовала? Злость? Обиду? Радость от мести? Ничего этого не было. Только усталость и странное облегчение.
— Знаешь, пап, — я вздохнула, — я уже не та наивная девочка, которая всё прощает. Слишком много воды утекло. — Я видела, как погас его взгляд, и добавила: — Но я готова попробовать. Не ради прошлого, а ради будущего. Мы можем начать сначала, но на равных. Как взрослые люди.
Он сжал мою руку, в глазах блеснули слёзы:
— Спасибо, Лёля. Это всё, о чём я могу просить.
Эпилог
Прошло почти два года с тех больничных дней. Много воды утекло. Отец поправился, хотя теперь регулярно принимает лекарства. Развод с Людмилой дался ему тяжело — она боролась за каждую копейку, за каждый квадратный метр. Но в итоге он вернулся в нашу квартиру, а ей пришлось довольствоваться финансовой компенсацией и алиментами на Петю.
Я не вернулась домой. Окончила третий курс, нашла стабильную работу в финансовой компании, пусть и на начальной позиции. Сняла небольшую однушку — уже сама, без соседей. Мы с отцом видимся раз в неделю, иногда чаще. Наши отношения постепенно налаживаются, хотя полного доверия, как раньше, уже нет. Слишком глубокий след оставило предательство.
Люду я видела всего однажды — случайно встретила в торговом центре. Она была с Петей — уже не младенцем, а живым любопытным мальчишкой, очень похожим на отца. Мы обменялись холодными кивками и разошлись. Не думаю, что ещё когда-нибудь пересечёмся.
А дачу мы всё-таки отремонтировали. Вместе с отцом, своими руками. Мне нравится приезжать туда на выходных — тишина, природа, возможность подумать. Папа говорит, что дача будет моей, но мне уже не так важно, кому что принадлежит. Я поняла главное — своё место в жизни нужно строить самой, не ожидая наследства или подарков судьбы.
Я больше не чувствую себя отрезанным ломтем. Теперь я — целый каравай, испечённый по собственному рецепту. Со своим вкусом, который понравится далеко не всем. И знаете что? Меня это полностью устраивает.
