— Вот скажи мне, Лидка, ты правда думаешь, что им есть до тебя дело? — Галина Петровна поставила на стол пузатый заварник, пахнущий липой и мятой, и прищурилась. — Ты им полжизни свою отдала, квартиру — считай, каждому по углу выделила, а они… Вон как бегут: только когда запахнет чем-то посущественнее, чем твой кровяной анализ.
Лидия Григорьевна не ответила. Сидела в старом халате, с поджатыми губами и надтреснутой чашкой в руках. Было утро. Или уже день — ей, честно говоря, всё равно. После инфаркта время потекло иначе: вяло, липко, как старый мед.
Она и вправду верила, что дети изменятся. После больницы, после капельниц и жёстких врачебных глаз. Но прошёл месяц — и всё встало на круги своя: Виктор позвонил дважды, мельком, между переговорами и выставкой какого-то гипсокартона. Марина — только в мессенджере, коротко и по делу. «Мама, мне некогда. Я в Цюрихе. Перевожу конференцию». Андрей… ну, Андрей хоть честно написал: «Извини, завал. Дежурства адские». И тишина. Такая, что хоть волком вой.
— А ты им напомни, — не унималась Галина. — Так и скажи: мол, жива пока, но не вечна. Наследство у меня есть. Квартира на Войковской, гараж на Щукинской, дача в Сергиевом. Пусть поерзают.
Лидия Григорьевна вздохнула. Она и сама думала об этом. Даже не в плане манипуляции — просто хотелось знать правду. Они её любят? Или просто считают, когда уже «эта старая бабка» освободит жилплощадь?
Инфаркт случился внезапно. Утром помыла пол, а к обеду всё закружилось, и резко стало темно. Очнулась — капельница, белый потолок, медсестра с обветренными руками. А где же дети? Где ж эти «мои родные»? Ни у одной не хватило ума приехать. Только на третий день Андрей заглянул, и то — из реанимации в ординаторскую. Виктор прислал цветы. Марина — открытку. С волшебной надписью: «Ты у нас сильная!».
— Ну и пусть сильная, — буркнула Лидия. — В гробу сильная буду, тогда, может, всплакнут. А так… Только и знают, что: «Мам, не могла бы ты? Мам, давай ключ от дачи. Мам, а можно ты сделаешь страховку на меня?».
— Давай проверим, — твёрдо сказала Галина Петровна. — Скажи им, что почувствовала ухудшение. Намекни, что пора с завещанием что-то решать. Вот и посмотрим, кто из них первым прискачет.
Идея была подлая. Но — до рези справедливая. На следующий день Лидия Григорьевна села за старенький ноутбук. Написала троим одно и то же сообщение:
«Сердце снова шалит. Говорят — возможен второй. Юрист советует обсудить завещание. Хочу, чтобы вы приехали. Надо всё решить заранее».
Отправила. Закрыла ноутбук. И пошла мыть посуду. Пальцы дрожали.
Виктор приехал уже на следующий вечер. Без жены — «ей некогда, у неё выставка дизайна в Калуге». Вошёл в квартиру так, будто её купил. Пах дорогим лосьоном и усталостью.
— Мам, ну ты чего? Пугаешь, как будто мы на похоронах. Жив-здоров — и слава Богу. Но, раз уж собрались, может, и правда надо бы документы на недвижимость на нас оформить? Ну, чтоб без волокиты потом.
— Виктор, я ещё живая, между прочим, — сухо сказала Лидия, наблюдая, как он без спроса открывает шкафчик с коньяком.
— Та ну, я не в том смысле. Просто жизнь такая штука, мам. У меня вот налоги, сотрудники, суд с подрядчиком. Если вдруг что — мы ж без тебя ничего не докажем. Квартира — твоя, но ты подумай: ну кому она, кроме нас?
Через полчаса позвонила Марина. Плакалась, что не может вылететь, но «очень волнуется» и тоже считает, что всё надо оформить заранее. Причём «желательно так, чтобы всё было в евро, без этих ваших российских нотариусов».
Андрей приехал через три дня. Привёз цветы и лекарства. Но тоже не без намёков.
— Мам, я тебя люблю. Но ты должна понимать: в случае чего, мне будет сложно тянуть судебные дела. Мне просто удобнее, если ты всё напишешь заранее. Мы всё обсудим, как ты хочешь. Только… заранее.
— Как удобно, — усмехнулась Лидия. — Вам всем так удобно — заранее. А жить со мной вы не хотите? Прийти, просто поговорить? Без завещания?
— Мам, ты несправедлива…
— Нет, Андрюша. Я наконец-то справедлива. Только не к вам — к себе.
Галина Петровна снова пришла вечером. С курицей из духовки и свежим «Московским комсомольцем».
— Ну что, повылазили все? — села, расстёгивая плащ.
— Как по команде. Хоть конкурс устраивай — кто первым прибежит на запах квадратных метров. — Лидия с горечью закурила, хотя врач строго-настрого запретил. — Ни один не спросил, как я себя чувствую. Ни один.
— Вот и делай выводы, подруга. Миримся — страдаем. А потом инсульт — и они, как стая чаек, налетают на крошки. Надо что-то решать. Пока ты при памяти.
Лидия смотрела в окно. Деревья стояли голыми, как нервы. В подвале опять хлопнула дверь — студенты снизу вернулись с пивом.
Она знала, что будет делать дальше.
Завтра она пойдёт к нотариусу. И перепишет всё — на благотворительный фонд. Или, может, на Галину Петровну — единственного человека, кто хоть раз в жизни принёс ей суп, не требуя ключей от кладовки.
***
— Ну и что ты им скажешь, Лида? — Галина Петровна закуталась в пуховик прямо в кухне, хотя март был на редкость тёплым, почти по-летнему липким. — Они ж встанут стеной. И начнут давить. Мол, ты не в себе, возраст, манипулируют.
— Да пусть, — Лидия Григорьевна щёлкнула выключателем, освещая маленькую прихожую с облупленной краской и старым телефоном, который давно никто не использовал. — Я и правда не в себе. Я вдруг поняла, что всю жизнь делала не для себя, а «чтобы детям было лучше». И вот — лучше им стало. Без меня.
Она вытерла руки о полотенце и села к столу. На экране ноутбука — досье на благотворительный фонд «Старость в радость». Проверенный, с документами, адресами и фотографиями подопечных: одиноких стариков из пансионатов, те самые, на кого у их детей не хватает времени. Очень знакомые лица.
— Думаешь, прям вот так и передашь всё чужим людям? — Галина с сомнением повела бровями. — Это же…
— …не твоё дело? — неожиданно жёстко перебила Лидия. — Извини, подруга, но я уже не хочу спрашивать, кому удобно. Всю жизнь спрашивала. Знаешь, у меня даже кастрюли стоят не так, как я люблю. Потому что когда Виктор с Ирой приезжали, «им было неудобно тянуться». Вот и тянусь я. Сама. До всего.
Звонок в дверь был не просто настойчивым — он был оскорбительно деловым.
— Мама, ты что творишь?! — Виктор влетел в квартиру с той напористостью, с какой когда-то в детстве врывался на кухню, требуя компота. — Ты с ума сошла? Завещание на посторонних?! Мы тут тебе, между прочим, не чужие!
— Ты — нет. А вот твоя жена… — Лидия подняла бровь. — Помнится, именно Ира предлагала сдать меня «в хороший пансионат». Там, где «специалисты» и «присмотр». Чтобы не мешала им со своей гипертонией по ночам.
— Мама! Ну ты же знаешь, она… просто волновалась!
— Она? Да я тебя умоляю. Она каждый раз приходит, как в чужой монастырь. И первое, что делает, — смотрит, что у меня в холодильнике и кто за электричество платит. Кстати, когда ты последний раз сам платил за мою квартиру?
— Это неважно!
— А вот мне — важно.
Секунду повисла тишина, глухая, как в операционной.
— Мам, ты обижаешься из-за ерунды, — Виктор сел, постукивая пальцами по столу. — Мы все заняты. У каждого — жизнь. Но это не значит, что мы тебя не любим. Просто не успеваем. Но это ведь не повод отдавать квартиру каким-то чужим пенсионерам?
— А вот для меня — повод. Потому что я ими больше дорожу, чем вами. Они хотя бы не врут.
Марина прилетела через день. Без багажа — с одной маленькой сумочкой и с выражением лица, будто её обокрали.
— Мама, ты не представляешь, как мне было сложно вырваться! — села на край дивана, как на пороховую бочку. — Я из Цюриха летела с пересадкой в Варшаве, ночевала в аэропорту. И всё ради чего? Ради того, чтобы услышать, что ты решила оставить всё незнакомым людям?
— Ради этого — да. А не ради того, чтобы принести мне мои таблетки, как я тебя просила полгода назад.
— Мам, ну ты же взрослая женщина! Я тебе переводила деньги — ты могла сама купить!
— Знаешь, Мариш, взрослость — это не про то, что я могу купить таблетки. Это про то, что взрослые дети должны заботиться. Просто так. Не из чувства долга, не потому, что «надо», а потому что мама — это не банковский вклад с накоплением процентов.
— Ты всё усложняешь. Всегда всё драматизируешь. Я тебя люблю, но у меня тоже жизнь. Работа. Клиенты. И, кстати, ипотека.
— И, кстати, я — не твоя ипотека. Платёжка у тебя не в матери записана.
Андрей приехал последним. Молча. Без криков. Сел на табурет, протёр глаза и сказал:
— Мам, прости. Мы все в дерьме. И, видимо, по уши. Не потому, что злые — а потому, что сожрали сами себя. У меня жена на грани, дети орут, а я ночую в больнице чаще, чем дома. Да, я виноват. И да, тебе больно. Но ты точно хочешь, чтобы это был конец?
— Я уже его чувствовала, — тихо сказала Лидия, глядя в окно. — Когда в реанимации сидела одна. Когда медсестра кормила с ложечки. Я там поняла: конец — это не когда сердце останавливается. А когда понимаешь, что всё, что ты вложил в детей — это пустота. Они выросли. И ушли. Только не в жизнь. А в расчёт.
— Я не такой.
— Ты — мой сын. И ты — тоже такой. И, наверное, я в этом виновата. Я всё отдавала. Не оставила себе даже маленького угла. А теперь — хочу. Себе. Не вам. Себе. Хочу пожить так, чтобы не думать, кто когда позвонит, чтобы спросить: «А не хочешь ли ты, мама, переписать на нас дачу?».
— Ты их ненавидишь?
— Нет. Я вас всех люблю. Просто больше не собираюсь быть вам полезной.
На кухне снова стоял чай. На этот раз — с чабрецом. Лидия и Галина Петровна сидели, глядя на кипяток, как будто там варилась судьба.
— И что теперь? — спросила Галина.
— А теперь… я собираюсь продать дачу. Купить себе уютную однушку в Сочи. И поехать туда. Одна. Посидеть у моря. Может, в санаторий. Может, в тишину. А может, просто в новую жизнь. Потому что старая… — она замялась. — …больше не по мне.
— Смело, — кивнула Галина. — Но я с тобой не поеду. У меня здесь дежурство. Баб Матрёна опять устроила потоп.
— Я знаю. Но спасибо тебе. За всё. За то, что ты рядом, даже когда невыгодно.
Галина Петровна фыркнула.
— Дура. Мне выгодно. Мне с тобой чай вкуснее.
***
Они звонили ещё неделю. По очереди. Иногда вдвоём. Иногда — втроём, в сговоре. Виктор писал голосовые с деловым тоном:
— Мама, ну мы же взрослые люди, давай поговорим спокойно. Ты же не всерьёз собираешься отписать всё каким-то чужим бабкам из фонда? Это же бред. Давай пообедаем вместе, всё обсудим.
Марина писала письма по старинке — длинные, витиеватые, с рассуждениями о долге и семейных ценностях. Там между строк сквозило: «Ты просто злишься. Ты не в себе. И всё равно мы потом всё уладим. Мы тебя любим, просто ты сейчас капризничаешь».
Андрей… Он звонил. Просто так. Несколько раз даже ночью.
— Мам, ты спишь? Я просто… хотел услышать. Ты там как? Всё хорошо?
Лидия Григорьевна не отвечала. Телефон лежал на тумбочке, заряжался. А она сидела у окна с кружкой чая, без сахара — после инфаркта нельзя. И думала. Не о них. О себе.
— Ну ты всё? Уезжаешь? — Галина Петровна стояла в дверях, покачивая ключами. — Хозяйка Сочи. С зонтиком и тапочками.
— Пока — только хозяйка чемодана, — усмехнулась Лидия, застёгивая молнию. — Там видно будет. А ты точно будешь за квартирой приглядывать?
— Конечно. И твои кактусы полью. Даже если они меня уколют. Они, кстати, вон как разрослись. Словно почувствовали, что хозяйка им снова жить дала.
— Ты думаешь, я правильно делаю?
— Нет. — Галина пожала плечами. — Но это неважно. Главное — что ты это делаешь. А не сидишь и не ждёшь, пока кто-то придёт и скажет: «Мамочка, прости, я осознал». Не осознают. Им удобнее так. Чтобы ты была фоном. Как старое кресло. Уютное, но не первоочередное.
Лидия тихо кивнула. И вышла за порог.
Сочи встретил дождём. Не ярким, летним, с криками чаек и вкусом абрикосов, а вязким, промозглым, будто бы сам город ещё не понял, весна это или зима. Лидия стояла на остановке с чемоданом, запахом новой куртки и странным ощущением свободы. Дрогнувшей, как столетний лифт.
Она сняла номер в санатории. Маленькая комната с балконом, видом на кипарисы и жёсткой кроватью. И — тишиной. Настоящей. Не такой, как в квартире, где каждый звонок телефона звучал как выстрел в затылок. Здесь никто не звонил. И это было… спокойно.
Первые два дня она просто спала. Просыпалась — и снова засыпала. Без мыслей, без новостей, без «надо». Потом начала ходить по набережной. Медленно, неторопливо. Смотрела на людей. Пенсионеров, прогуливающихся парами. Молодёжь с кофе на вынос. Женщин, таких же, как она — одиноких, но не сломленных.
На четвёртый день ей позвонил Андрей.
— Мам. Ты где?
— В Сочи.
— Чего?
— Я в Сочи. Живу в санатории. У моря.
— Ты с ума сошла?
— Очень может быть. Но это моё сумасшествие. Личное. Не коллективное, как ваша борьба за квадратные метры.
— Мам, ну серьёзно.
— Андрей. Серьёзно? Это вы, дети, были несерьёзными. Когда вам было нужно только одно — записать на себя всё при жизни. Как будто я — уже не человек, а «наследственный фонд». А я — живая. Пока что. И хочу пожить, чёрт возьми, хотя бы чуть-чуть — по своим правилам.
— Мы тебя любим…
— Вы меня не знаете. Если бы знали — не стали бы угрожать судом, как Виктор. Не говорили бы, что «так нельзя поступать с детьми». Дети — это не вклад в банк. Им дают, не рассчитывая на возврат. А вы — требовали возврата. С процентами.
— Прости…
— Вот и ты, — мягко вздохнула Лидия. — Всё через «прости». Но никогда — через «я рядом». Ты думаешь, я хочу мести? Нет. Я просто больше не хочу разочаровываться.
— Я приеду.
— Не надо. Живи своей жизнью. А я поживу своей. Пока она у меня есть.
Через две недели Лидия переехала в маленькую квартиру в пригороде. Однушка с видом на стройку, но с балконом, на который помещались два стула, кофе и книга. Вокруг были незнакомые люди, аптека через дорогу, рынок с хамоватыми продавцами и жизнь. Такая, которую она давно не чувствовала.
Однажды утром она проснулась и вдруг поняла, что её никто не разбудил — ни звонок, ни совесть. Только солнце.
— А вот и она, — Галина Петровна держала телефон двумя руками, будто Лидия могла соскользнуть из экрана. — Жив-здоров наш беглец?
— Беглец — да. А вот старые страхи — умерли. И знаешь что, Галь?
— Что?
— Я теперь знаю точно. Семья — это не те, кто просят ключи от твоей квартиры. А те, кто спрашивают, как ты спала.
— Тогда мы с тобой точно семья, — усмехнулась Галина. — Я вот спала плохо. Без тебя-то. А кактусы твои — взбесились. Один вообще полез в шторы.
— Он имеет право. Он — свободен. Как и я.
И больше она не смотрела на дверь в ожидании звонка. Потому что наконец научилась жить — без чужих условий.
