Марина вытерла с пола лужу и выпрямилась, потирая поясницу. Банка снова промахнулся. В третий раз за день. Она посмотрела на Антона — он сидел в коляске спиной к ней, смотрел в телевизор. Плечи ссутулились, голова втянулась. Как черепаха.
— Тоня, — позвала она. — Тоня!
Он не обернулся. Только чуть дёрнул плечом.
Марина подошла к креслу, наклонилась к его уху: — Банка опять мимо. Ты же понимаешь, что это нужно… ну, стараться попадать?
Антон повернул голову. Посмотрел на неё снизу вверх — тяжело, как на чужого человека.
— А тебе что, трудно вытереть?
Вот так. Без извинений, без смущения. Просто — «а тебе трудно». Марина села на диван. Устала так, что ноги подкашивались. На часах половина седьмого. Антон проснулся в пять утра, звал её три раза — то воды, то покушать, то просто поправить подушку. В восемь она была на работе. В шесть вечера — дома. И снова банка, памперсы, лекарства по расписанию.
— Тоня, мне нужно с тобой поговорить.
— О чём?
— О твоей маме.
Антон скривился, как от зубной боли.
— Опять?
— Да, опять. Я не могу одна. Понимаешь? Физически не могу. Мне нужна помощь.
— Какая помощь? Ты же справляешься.
Справляется. Марина потёрла виски. Да, справляется. Каждый день. Уже полтора года. С того дня, как пьяный на джипе снёс Антона на переходе. Спина сломана, ноги не работают. Врачи говорили что-то про частичное восстановление, про операции, про реабилитацию. Но денег не было. А государственная медицина… Ну, все знают, что такое государственная медицина.
— Я позвоню твоей маме, — сказала Марина. — Пусть либо деньги даст на сиделку, либо сама поможет. Хотя бы несколько раз в неделю.
— Не надо.
— Почему?
— Потому что не надо. Мама и так переживает.
Переживает. Вера Петровна действительно переживала. По телефону. Раз в неделю звонила, спрашивала, как дела. Но к сыну не ездила. У неё спина болит, давление скачет, да и вообще — у Антона же есть жена. Зачем ей, матери, лишний раз расстраиваться?
Марина набрала номер свекрови.
— Вера Петровна, это Марина. Мне нужно с вами встретиться.
— Что-то случилось? — голос напрягся.
— Нет, не случилось. Но нужно поговорить. Серьёзно поговорить.
— А по телефону нельзя?
— Нельзя.
Вера Петровна пришла через час. Худая, поджарая, в дорогом пальто. Волосы аккуратно покрашены, маникюр свежий. Не похожа на женщину, которая не может помочь сыну из-за больной спины.
— Здравствуй, Антоша, — она чмокнула сына в щёку. — Как дела, родной?
— Нормально, мам.
— Ну и хорошо. — Вера Петровна села на край дивана, сумочку поставила рядом. Готовая к быстрому отступлению. — Так о чём хотела поговорить?
Марина вздохнула:
— Мне нужна помощь. Я не справляюсь одна.
— А что такого сложного? Накормить, памперс поменять…
— Сложного того, что я работаю с восьми до шести. Прихожу домой — второй рабочий день начинается. У меня нет ни одного свободного часа. Понимаете? Ни одного.
— Ну, а что я могу сделать? У меня своих проблем хватает.
— Можете помочь деньгами. На сиделку. Или сами иногда приезжать.
Вера Петровна поджала губы:
— Марина, а ты подумала, что Антон — это твой муж? Ты выходила за него замуж, клялась в любви и верности. В горе и в радости. Помнишь?
— Помню. И я не бросаю его. Я просто прошу помощи.
— А мне кажется, что бросаешь. Думаешь только о том, как бы от него избавиться.
— Это неправда!
— Правда. Ты же не любишь его. Терпишь из жалости. А жалость — это не любовь.
Марина почувствовала, как в груди всё сжимается. Не любит. Конечно, не любит. Как можно любить человека, который за полтора года ни разу не сказал спасибо? Который требует, ноет, упрекает, но никогда не спрашивает, как у неё дела?
— Вера Петровна, я не прошу многого. Просто помогите.
— Помочь… А ты знаешь, сколько стоит сиделка? Двадцать тысяч в месяц. У меня таких денег нет.
— У вас трёхкомнатная квартира в центре. Можно продать, купить что-то поменьше.
Вера Петровна встала так резко, что сумочка упала:
— Ты что, с ума сошла? Моя квартира — это всё, что у меня есть. Это моя пенсия, моя старость. А ты предлагаешь её продать ради… ради чего?
— Ради вашего сына.
— Мой сын женился. У него есть жена. Пусть жена о нём и заботится.
— А если я не смогу? Если сломаюсь?
— Не сломаешься. Женщины крепче, чем кажутся.
Вера Петровна схватила сумочку, поправила волосы:
— Антоша, я пошла. Береги себя.
Она чмокнула сына и быстро пошла к двери. Марина догнала её в прихожей:
— Вера Петровна, подождите.
— Что ещё?
— Если помощи не будет, я отдам Антона в интернат.
Свекровь замерла с ручкой двери в руке. Обернулась:
— Ты не посмеешь.
— Посмею. Я не железная. У меня тоже есть предел.
— Какая же ты дрянь, — тихо сказала Вера Петровна. — Я всегда это чувствовала. Дрянь и эгоистка.
Дверь хлопнула. Марина осталась стоять в прихожей, глядя на белую краску. Дрянь и эгоистка. Может быть, и правда дрянь. А что, если правда?
Антон молчал всю оставшуюся неделю. Отворачивался, когда она подходила. Ел неохотно, на вопросы отвечал односложно. Обиделся. Мать обиделась — и сын следом.
В пятницу Марине позвонил Марат.
— Привет, красавица. Как дела?
— Нормально, — она говорила тихо, чтобы Антон не услышал.
— Слушай, у меня предложение. Есть путёвка на море. На месяц. Хочешь поехать?
— Я не могу. Ты же знаешь.
— А если придумать легенду? Командировка, например.
Марина замолчала. Море. Месяц без банок, памперсов, недовольного лица мужа. Месяц с Маратом, который смеётся над её шутками и не считает каждую минуту её времени своей собственностью.
— Подумаю, — сказала она.
— Думай быстрее. Через неделю уезжаем.
Марина положила трубку и посмотрела на Антона. Он смотрел телевизор, но она чувствовала — он слушал. Плечи напряжены, шея вытянута.
— Кто звонил? — спросил он, не поворачиваясь.
— С работы. Возможна командировка.
— Долгая?
— Месяц.
Антон повернулся в кресле:
— Месяц? А я что, один тут сидеть буду?
— Попросим твою маму.
— Она не согласится.
— Согласится. Когда поймёт, что другого выхода нет.
— А если не согласится?
— Согласится, — повторила Марина и ушла на кухню.
Вера Петровна кричала в трубку полчаса. Потом плакала. Потом снова кричала. Но согласилась. Куда деваться?
— Только чтобы ты знала, — сказала она перед тем, как повесить трубку. — Я этого тебе никогда не прощу.
— Хорошо, — ответила Марина. — Не прощайте.
Через неделю она сидела в самолёте рядом с Маратом. Он листал журнал, она смотрела в иллюминатор. Внизу проплывали облака, как куски ваты. Марина впервые за полтора года чувствовала себя свободной.
— О чём думаешь? — спросил Марат.
— Ни о чём. Просто отдыхаю.
— От чего?
— От всего.
Марат накрыл её руку своей:
— Забудь. На месяц забудь обо всём.
И она забыла. Они жили в маленьком отеле у моря, завтракали на террасе, купались в бирюзовой воде. Марат не спрашивал, во сколько ей нужно быть дома. Не жаловался, не требовал. Просто был рядом.
На третьей неделе они поссорились.
— Марин, мне нужно кое-что тебе сказать, — Марат сидел на краю кровати, смотрел в пол.
— Что?
— Когда мы вернёмся… Ну, в общем, я думаю, нам стоит сделать перерыв.
— Какой перерыв?
— Ну, не видеться какое-то время. Понимаешь, у меня появилась возможность… Одна девушка… В общем, я хочу попробовать с ней серьёзные отношения.
Марина села на кровати:
— Серьёзные отношения?
— Ну да. Жениться, детей завести. А с тобой это невозможно. Ты же замужем.
— Я могу развестись.
— Зачем? У тебя инвалид муж, ты его бросишь — и что люди скажут? Да и потом… Марин, ты классная, но ты уже не девочка. Тебе тридцать пять. А Свете двадцать три.
Света. Двадцать три года. Марина почувствовала, как что-то холодное растекается по груди.
— Понятно, — сказала она.
— Ты не обижайся. Просто так сложилось.
— Конечно. Просто так сложилось.
Остальную неделю они провели как чужие люди. Марат был вежлив и отстранён. Марина делала вид, что ей всё равно. А внутри всё скручивалось в тугой узел.
В самолёте домой она сидела одна. Марат улетал в другой день, к своей двадцатитрёхлетней Свете. Марина смотрела в иллюминатор и думала: вот и всё. Месяц закончился. Теперь опять банки, памперсы, недовольное лицо мужа. И никого рядом, кто бы её понимал.
Дома было тихо. Странно тихо. Марина открыла дверь ключом, прошла в комнату — и остановилась.
Антон стоял у окна. Стоял на своих ногах, опираясь на костыли.
— Привет, — сказал он, не оборачиваясь.
— Ты… ты ходишь?
— Хожу. Операцию сделали. Реабилитацию прошёл.
— Какую операцию? На что?
Антон повернулся. Лицо осунулось, но глаза живые. Впервые за полтора года — живые.
— На мамины деньги. Она квартиру продала.
— Продала?
— Продала. Купила однушку на окраине, а разницу потратила на меня. Операция стоила полтора миллиона.
Марина опустилась в кресло:
— И как… как ты себя чувствуешь?
— Хорошо. Врачи говорят, через полгода буду ходить как прежде.
Она смотрела на него и не могла поверить. Месяц назад он сидел в коляске, смотрел в телевизор мёртвыми глазами. А теперь стоит, опирается на костыли, но стоит сам.
— Это здорово, — сказала она. — Я рада.
— Да? — Антон сделал шаг к ней. — А я думал, ты расстроишься.
— Почему?
— Потому что теперь я тебе не нужен.
Марина подняла голову:
— Что ты имеешь в виду?
— То, что имею. Пока я был беспомощным, ты была героиней. Жена-подвижница, которая ухаживает за инвалидом. А теперь что? Теперь ты просто женщина, которая изменяет мужу.
— Антон…
— Не надо. Мама мне всё рассказала. Про твоего Марата. Думаешь, соседи не видели, как он к тебе ездил? Думаешь, никто не замечал?
Марина закрыла лицо руками. Всё. Конец.
— И что теперь? — спросила она.
— А теперь ты собираешь вещи и уезжаешь. У тебя есть своя квартира. Живи там.
— Антон, я могу объяснить…
— Не нужно. Я не хочу ничего слышать.
Он повернулся к окну. Спина прямая, костыли крепко держит. Сильный. Снова сильный.
Марина встала, прошла в спальню, достала чемодан. Складывала вещи и думала: а ведь он прав. Пока он был слабым, она была нужна. А теперь не нужна никому. Ни ему, ни Марату, ни Вере Петровне.
Когда она выходила, Антон всё ещё стоял у окна.
— Антон, — сказала она.
— Что?
— Я правда рада, что ты поправился.
— Знаю, — ответил он, не оборачиваясь.
Марина вышла на лестницу, закрыла дверь. Постояла минуту, слушая тишину. Потом взяла чемодан и пошла вниз.
На улице моросил дождь. Марина остановила такси, назвала адрес своей квартиры. Той, которую сдавала полтора года, чтобы платить за Антонову реабилитацию. Теперь там живут чужие люди. Надо договариваться, ждать, пока съедут.
— Дождь сегодня противный, — сказал таксист.
— Да, — ответила Марина. — Противный.
Она смотрела в окно на мокрые дома, на людей под зонтами. Все куда-то спешили, у всех были дела, планы. А у неё — пустая квартира и чемодан с вещами.
И своё жильё. У неё есть своё жильё.
Этого никто не отнимет.
