— Юль, а сахар у нас вообще есть? — голос матери донёсся из комнаты, надломленный, но всё такой же капризный.
— Да, мам, в кладовке, — отозвалась Юля и уже собиралась пойти за сахарницей, но удержалась: она помнила, что покупала его буквально на днях и поставила туда же, где всегда.
Мать скривилась:
— Хорошо, неси.
Юля почувствовала знакомый укол в сердце. Когда-то именно такой требовательный тон заставлял её ощущать вину даже за несуществующие провинности. Теперь это ощущение уже притупилось, но отголоском всё ещё отзывалось где-то внутри. Она пошла на кухню, взяла сахарницу и тихо поставила на стол возле чашки матери.
— Уже принесла, — сказала Юля, стараясь говорить мягко и ровно.
Мать пригубила чай, недовольно проворчала что-то невнятное и отвернулась к телевизору.
В свои сорок три Юля была тонкой, чуть сутулой женщиной с постоянно усталым взглядом. Она работала медсестрой в реабилитационном центре. Когда-то мечтала стать врачом, но поступила лишь в медучилище — так решила её семья, и спорить Юля не стала. Вернулась в родной провинциальный городок, где жизнь была тихой, размытой и без особых перспектив.
Здесь же она обитала в стареньком доме вместе с матерью. После автомобильной аварии та передвигалась с трудом, но разум её оставался ясным — и, увы, едким. Последний год мать почти не выходила на улицу, поэтому все заботы легли на плечи Юли. Она готовила, убиралась, покупала лекарства, терпеливо сопровождала мать в поликлинику, а потом на бесконечные процедуры. При этом Юля никогда не переставала слышать от матери язвительные комментарии по поводу своего «прозябания».
— Если бы не ты, я бы уже умерла, — частенько говорила мать, при этом выговаривая это с легкой снисходительностью. — Дом всё равно твой будет. Я благодарна тебе, не забудь.
Юля верила этим словам, словно это было её единственным шансом в будущем стать хозяйкой собственной жизни. У неё была младшая сестра Наташа, которая пятнадцать лет назад уехала в Петербург и с тех пор не появлялась. Сестра, казалось, порвала с ними все связи. Да и мать, хоть и завидовала успехам «дочери-горожанки», при каждом удобном случае повторяла, что Наташа «там человеком стала», а Юля осталась здесь, «какой была, такой и есть».
Но однажды грянула беда: у матери случился инсульт. Юля отложила все свои дела, взяла отпуск за свой счёт, чтобы круглосуточно сидеть у её больничной койки. Мать выжила, но лишилась речи и нуждалась теперь в постоянном присутствии. Так Юля и жила: уход, стирка, смена простыней, готовка, лекарства — и никаких планов на себя. Даже с мужчиной, которого встретила в интернете, она перестала общаться — не до того.
Всё перевернулось в день, когда в дверь позвонила давно забытая сестра Наташа — при деньгах, с букетом огромных лилий и коробкой дорогих конфет. Она появилась эффектно и неожиданно, будто специально подгадав момент, когда мать уже не могла разговаривать.
Первые дни Наташа вела себя как гостья из другого мира: ходила по комнатам, осматривалась, стараясь выглядеть участливой. Смущённо спрашивала Юлю, чем помочь, а потом начала всё активнее вникать в детали ухода за матерью: от лекарств до способов лечения пролежней.
— Слушай, Юль, — обратилась она однажды, — давай оформим доверенность на твоё имя? Чтобы ты могла решать с банком вопросы маминой пенсии. И так проще будет, и формальностей меньше. Я уже позвонила нотариусу, он придёт завтра.
Юля растерянно кивнула. И хотя звучало это логично — ведь решать финансовые дела матери кому-то нужно, — у неё не покидало ощущение, что что-то идёт не так. Сестра действовала чересчур быстро.
На следующий день действительно приехал нотариус. Мать, не способная говорить, сидела в кресле, качая головой и пытаясь что-то промычать. Наташа улыбалась дежурной улыбкой, а Юля чувствовала, как у неё внутри зарождается тревога. После ухода нотариуса она зашла к себе в комнату, чтобы разобраться в мыслях. И тут на кровати увидела пухлую папку с бумагами, оставленными Наташей.
Там лежал черновик завещания. Из текста явствовало: «Всё имущество, включая дом, завещается дочери Наталье… Юлия всегда была слишком внушаемой и не способной принимать самостоятельные решения…»
Слова читались, словно пощёчины. Пальцы Юли задрожали, она ахнула и присела на край кровати. Значит, мать давно оформила документы втайне от неё, передав дом любимой «городской» дочери. А Юля, выходит, все эти годы жила иллюзией.
Наташа, будто почувствовав её состояние, заглянула в комнату.
— Прости… — процедила она, не меняя самоуверенного выражения лица. — Мама считала, что ты… Ну, ты знаешь. Не обижайся. Но теперь всё равно надо найти нормальное решение.
Юля опустила глаза. Это был её дом, её жизнь — и внезапно оказалось, что она вообще ни при чём.
Тем же вечером она пошла к соседке, тёте Гале, выговориться. Но та лишь покачала головой, будто давно знала правду:
— Дочка, твоя мать ещё год назад говорила, что дом для Наташи. Мол, «эта дура» — так она называла тебя — ни на что не годится, всё равно ничего не добьётся. «А Наташке хоть толк будет», — вспоминала тётя Галя материнские слова.
Слёзы обиды и гнева подступили к горлу, но Юля промолчала. Вернувшись домой, она застала Наташу у телевизора. Та бросила на неё равнодушный взгляд:
— Юль, давай всё решим по-человечески. Живи здесь, пока мама жива. А дальше… разберёмся. Я же не зверь, не выгоню тебя, — проговорила она, как будто делала великодушное одолжение.
Юля долго смотрела на сестру, но ничего не сказала. Только тихо прошла в свою комнату и закрыла дверь. Было ощущение, будто внутри неё что-то надломилось, и из этой трещины проступала новая решимость, о существовании которой она раньше и не догадывалась.
На следующее утро Юля просто исчезла. Она пошла в реабилитационный центр — на работу, в свою привычную среду, где давно не появлялась с момента материнского инсульта. Телефон разрывался от звонков сестры, но Юля игнорировала их, впервые позволив себе такую «роскошь» — жить, не подстраиваясь под очередные упрёки.
Наташа продержалась в доме ещё пару дней, наняла сиделку, но вскоре улетела обратно в Петербург. Перед отъездом она устало посмотрела на Юлю, которая пришла поздно вечером:
— Здесь всё для меня слишком… сложно. У меня работа, дела. Буду нанимать людей, чтобы за мамой смотрели. Ты, если что, тоже подключайся.
После отъезда сестры мать осталась практически одна. Сиделка заглядывала на пару часов в день, а Юля вечерами коротко появлялась, но не бросалась прежней тенью на спасение. В один из таких вечеров она зашла к матери в комнату, аккуратно присела рядом на стул, посмотрела в её глаза, полные тревоги.
— Я всю жизнь была тебе нужна, — сказала Юля тихо, — но только как функция: приготовить, купить, убраться… А ведь я тоже человек. Ты никогда не интересовалась моими чувствами, моими мечтами. Ну что ж, теперь я — больше не функция.
Мать ничего не могла сказать в ответ, оставалось лишь смотреть и сжимать одеяло в судорожной попытке выразить своё потрясение. Юля вышла, словно оборвала незримую связь, которая долгие годы привязывала её к этому дому и к мнимым обещаниям.
Прошёл месяц. Юля сняла однокомнатную квартиру в другом районе, где никто её не знал. Оттуда было удобно добираться до центра, куда она недавно устроилась работать в частную клинику. Зарплату там платили выше, а пациенты были готовыми к вежливым, профессиональным диалогам, вместо бесконечного ворчания.
Теперь у Юли появлялось время и на себя. Она купила светло-бежевое пальто — первое за многие годы, которое действительно ей нравилось. Записалась на курсы вокала в местном доме культуры. Чувствовала себя непривычно свободной.
Мужчина, с которым она переписывалась по интернету, оказался реальным и искренне заинтересованным. Он работал стоматологом в соседнем городе и пригласил её на кофе у себя дома. Стоял тёплый вечер, они сидели на просторном балконе и беседовали.
— Как хорошо слышать твой голос не через динамики, — заметил он, подавая Юле чашку латте. — У тебя очень приятный тембр, кстати.
Юля немного смутилась: не привыкла к тому, что её хвалят. Но поймала себя на том, что ей нравится это ощущение. Улыбнулась благодарно, посмотрев на него.
Где-то в сумке завибрировал телефон. На дисплее светилось имя «Наташа». Юля посмотрела на экран, но решила не отвечать. Она сделала глоток кофе, и в этот момент в груди разлилось ощущение тёплой, пусть и немного тревожной, но всё же настоящей свободы.
«Я — больше не функция».
Эти слова стали для неё лучшей опорой в новой жизни.
