— Где слёзы? Где горе? Какая нормальная жена так ведёт себя?
Валентина Петровна ворвалась в квартиру, даже не поздоровавшись. Неделя прошла с похорон, а она всё терзалась одним вопросом.
Елена Сергеевна сидела за столом, разбирала детские тетради. Почерк Данилы стал более ровным — руки перестали дрожать, когда в доме тихо.
— Проходите, — спокойно сказала Елена, не поднимая глаз. — Чай будете?
— Мне не чай нужен! Мне ответ нужен! — Валентина Петровна плюхнулась на стул. — Я всю неделю не сплю, думаю о своём Андрюше, а ты… ты как робот какой-то!
Елена отложила тетрадь. Посмотрела на свекровь внимательно. Раньше боялась этого взгляда, а теперь просто изучала.
— А что я должна делать? Рыдать? Биться в истерике?
— Да! Хоть что-то человеческое покажи! Он же твой муж был! Отец твоего ребёнка!
Данила выглянул из своей комнаты. Услышал голос бабушки и тут же спрятался обратно. Ребёнок научился быть невидимым — полезный навык в их семье.
— Андрей Валентинович был отцом моего сына, — медленно произнесла Елена. — Но каким отцом? Каким мужем? Вы действительно хотите это обсудить?
— Не смей! — Валентина Петровна вскочила. — Не смей поливать грязью моего сына! Он был золотой мальчик, пока тебя не встретил!
Золотой мальчик. Елена почти улыбнулась. Тот самый золотой мальчик, который в первый месяц брака запер её в ванной на два часа за то, что она купила «не ту» гречку.
— Хорошо, — Елена встала, подошла к шкаф. — Раз уж пришли за правдой, получите её.
Она достала толстую папку. Медицинские справки, фотографии, распечатки переписок.
— Это что? — Валентина Петровна отшатнулась.
— Это ваш золотой мальчик. — Елена разложила документы на столе. — Справка от хирурга — сломанное ребро, декабрь 2022 года. Причина: «упала с лестницы». Помните, как Андрей Валентинович смеялся над моей неуклюжестью?
Валентина Петровна молчала, уставившись на бумаги.
— А это фото от марта 2023. Видите отпечатки пальцев на шее? Андрей Валентинович узнал, что я разговаривала с соседкой. Посчитал, что слишком долго.
— Нет, — прошептала Валентина Петровна. — Это не мой Андрюша. Он не мог…
— Мог. И делал. Четыре года подряд. — Елена перевернула страницу. — А это аудиозапись. Хотите послушать, как ваш сын объясняет восьмилетнему ребёнку, что папа убьёт маму, если та не будет слушаться?
— Выключи! — Валентина Петровна закрыла уши. — Это ложь!
— Это правда. Та самая правда, которую вы требуете.
Елена собрала документы обратно. Руки не дрожали. Удивительно, как спокойно можно говорить о кошмаре, когда он позади.
— Знаете, что самое страшное? — Елена села обратно. — Не побои. К ним привыкаешь. Страшно другое — когда ты звонишь свекрови и говоришь: «Помогите, мне плохо», а слышишь в ответ: «Не выносите сор из избы, сами разбирайтесь».
Валентина Петровна побледнела. Помнила тот звонок. Два года назад. Елена плакала в трубку, что-то бормотала про синяки. Но тогда Валентина Петровна решила — молодые поссорились, ерунда какая-то.
— Я… я не знала, что всё так серьёзно.
— Не хотели знать. Удобнее было думать, что у вас идеальный сын, а я — плохая жена.
— Но почему не ушла? Если было так ужасно?
Елена посмотрела в сторону детской комнаты.
— Куда? С ребёнком на руках? Андрей Валентинович забрал все мои документы, закрыл доступ к счетам. Говорил, что если попытаюсь уйти, заберёт Данилу. Через суд. У него ведь были связи, влияние.
— Неправда! Мой сын не мог так поступить!
— Ваш сын многое мог. — Елена говорила тихо, но каждое слово било точно в цель. — Он мог избить жену за пересоленный суп. Мог запереть в кладовке на ночь за то, что опоздала с работы на десять минут. Мог угрожать убийством, если я посмею с кем-то поделиться.
— Хватит! — Валентина Петровна закрыла лицо руками. — Довольно!
— Вы хотели знать, почему я не плачу? — Елена встала. — Потому что все слёзы я выплакала за эти годы. Потому что когда в доме тишина, я не жду, что сейчас хлопнет дверь и начнётся ад. Потому что мой сын впервые за восемь лет засыпает спокойно.
— Ты рада, что он умер! — это прозвучало как обвинение.
Елена задумалась. Рада? Нет, не то слово.
— Я рада, что мы в безопасности. Что Данила не вздрагивает от каждого шороха. Что могу работать, не боясь, что опоздаю на пять минут. Что никто не будет бить меня за то, что я дышу.
Валентина Петровна встала, шатаясь. Лицо серое, постаревшее.
— Ты убила его. Своим равнодушием. Своей холодностью.
— Нет. Он убил себя сам. Водкой, злостью, ненавистью ко всему миру. Сердце не выдержало. А мне… мне жаль того мальчика, которым он был когда-то. До того, как стал монстром.
Валентина Петровна пошла к выходу. У порога обернулась:
— А внук? Ты лишишь его бабушки?
— Данила боится вас. Каждый раз, когда вы приходили, он прятался. Потому что вы кричали на его маму. Защищали того, кто делал ей больно.
— Он же ребёнок! Он не понимает!
— Дети понимают больше, чем мы думаем. Данила знает, кто защищал его, а кто — нет.
Валентина Петровна ушла, громко хлопнув дверью. Елена повернула замок — старая привычка.
— Мама? — Данила выглянул из комнаты. — Бабушка больше не придёт?
— Не знаю. Может быть, нет.
— Хорошо. Она страшная, когда кричит.
Елена обняла сына. Крепко, не боясь, что кто-то увидит и разозлится.
— Данила, хочешь завтра позвать друзей? Можно поиграть в приставку, сколько хотите.
— Правда? А никто не будет ругаться?
— Никто. Обещаю.
Данила улыбнулся. Несмело, но искренне.
Вечером, когда сын уснул, Елена села у окна. Тишина. Не та напряжённая тишина перед бурей, а обычная, мирная.
На столе лежали справки из больницы. Завтра нужно записать Данилу к детскому психологу. Потом найти работу получше — теперь можно задерживаться, можно больше зарабатывать.
Жизнь продолжается. Их жизнь. Без страха, без побоев, без оправданий.
И эта тишина больше не пугает. Она освобождает.
