— Генетика — она не обманет, — сказала свекровь и протянула альбом с их фотографиями. — У нас у всех подбородки острые. А у неё — нет.
Я смотрела на фото и чувствовала, как внутри поднимается злость. Пальцы крепко сжали обложку альбома. Николь, моя трёхлетняя дочь, в этот момент сидела на ковре в соседней комнате и собирала пазл — подарок от дедушки Олега Николаевича.
— Мария Никифоровна, — мой голос дрожал, — вы сейчас серьёзно говорите, что не считаете Николь своей внучкой из-за… подбородка?
Свекровь поджала губы и поправила воротник блузки — жест, который она всегда делала перед тем, как сказать что-то особенно неприятное.
— Я вижу то, что вижу, Влада. И другие тоже замечают. На прошлой неделе моя подруга Галина спросила, не удочерили ли вы девочку.
Я закрыла альбом. Июльская жара наполняла кухню, хотя окно было открыто настежь. Хотелось взять Николь и уйти. Но мы приехали сюда на две недели, и прошло всего три дня. В голове крутились мысли о том, как объяснить Толе, что мы уезжаем раньше срока.
***
Когда-то я считала, что мне повезло со свекровью. Мария Никифоровна, преподаватель физики в колледже, казалась умной и прогрессивной женщиной. Она восхищалась моей работой в фармацевтической компании, где я занималась продвижением новых лекарств. И всегда с интересом слушала о моих поездках в другие города.
Всё изменилось, когда родилась Николь.
— Ну надо же, совсем не похожа на Толю, — сказала тогда Мария Никифоровна, разглядывая новорождённую в роддоме. — Ни на кого из нашей семьи не похожа.
Я списала это на обычные разговоры о детях — кому-то видится мамин нос, кому-то папины глаза. Но со временем эти замечания стали острее, настойчивее, будто свекровь пыталась уколоть меня каждым словом.
— Влада, ты здесь? — голос Толи вырвал меня из воспоминаний. Он зашёл на кухню, вытирая руки полотенцем. — Папа показывал мне, как настроить новый телевизор. А вы тут чем занимаетесь?
— Семейной историей, — ответила его мать, забирая у меня альбом. — Показывала Владе, какие у нас в роду все были красивые.
— И умные, — добавила я с улыбкой, которая даже мне самой казалась фальшивой.
Толя посмотрел на меня с тревогой. Он знал, что отношения с его матерью становились всё сложнее. Но предпочитал не вмешиваться, надеясь, что всё как-нибудь разрешится само собой. Классическая позиция мужчины, оказавшегося между женой и матерью.
— Мам, я хотел спросить, что на ужин? — Толя переключил внимание на Марию Никифоровну, явно пытаясь сменить тему.
— Рыба запечённая, — ответила она. — С картошкой. И компот из вишни. Ты же любишь.
— Обожаю, — Толя улыбнулся. — Пойду посмотрю, чем там Николь занимается.
Когда он вышел, Мария Никифоровна повернулась ко мне:
— Толя тебя любит. И я рада за него. Но мне тяжело смотреть, как он воспитывает чужого ребёнка.
Я резко встала из-за стола.
— Николь — наша дочь. Его и моя. И точка.
— Хорошо-хорошо, — свекровь подняла руки в примирительном жесте, но её глаза оставались холодными. — Если ты так уверена, почему бы не сделать тест ДНК? Развеять все сомнения?
Вечером, когда Николь уже спала в маленькой комнате, мы с Толей остались одни в спальне.
— Твоя мать считает, что Николь — не твоя дочь, — сказала я прямо, складывая футболки в шкаф. — Она даже предложила сделать тест ДНК.
Толя замер с телефоном в руках.
— Что за чушь?
— Она сама так сказала. Сегодня. И не в первый раз намекает.
Толя покачал головой:
— Ты неправильно поняла. Мама бы никогда…
— Я поняла абсолютно правильно, — перебила я. — Она считает, что я тебе изменила, и Николь — от другого мужчины. Потому что у неё не такой подбородок, как у вас в семье.
Толя выглядел растерянным. Его брови сошлись на переносице. Верный признак того, что он пытается осмыслить ситуацию.
— Хорошо, я поговорю с ней, — наконец сказал он. — Это какое-то недоразумение.
— Какое тут может быть недоразумение? — я почувствовала, как мой голос повышается, и заставила себя говорить тише, чтобы не разбудить дочь. — Она прямым текстом сказала, что Николь — не твоя дочь. Что я родила её от кого-то другого.
Толя подошёл и обнял меня:
— Это абсурд. Николь так похожа на тебя. И у меня никогда не было сомнений, что она моя.
— А у твоей матери есть! — я отстранилась. — И она не остановится, пока не докажет, что я тебя обманула.
***
Следующий день казался бесконечным. Завтрак прошёл в напряжённой тишине. Олег Николаевич пытался разрядить обстановку рассказами о соседе, который решил устроить пасеку на своём участке, но никто не поддержал беседу. После завтрака Толя увёл Николь гулять, а я осталась помогать с посудой.
— Толя сказал, что ты обиделась, — начала Мария Никифоровна, ополаскивая тарелки. — Но я не понимаю, на что тут обижаться. Я просто высказала предположение.
— Предположение? — я чуть не выронила чашку. — Вы обвинили меня в измене и сказали, что моя дочь — не ваша внучка.
— Не преувеличивай, — отмахнулась свекровь. — Я просто заметила факт. Девочка совсем не похожа на нашу семью.
— На кого, по-вашему, она должна быть похожа? — спросила я. — У меня круглое лицо и мягкий подбородок. У моей мамы тоже. Это называется генетика. Не все признаки передаются от отца.
Мария Никифоровна вздохнула:
— Дело не только в подбородке. Вся… структура лица. И характер. Она упрямая и своевольная. В нашей семье дети всегда были послушными.
Я сжала кухонное полотенце:
— Ей три года! Все дети в этом возрасте проверяют правила. И, кстати, Толя рассказывал, что в детстве закатывал такие истерики, что соседи думали, будто его наказывают.
— Это другое, — свекровь поджала губы. — В любом случае, тест ДНК всё прояснит. Если ты не против его сделать, значит, тебе нечего скрывать.
***
Вечером мы с Толей снова заговорили об этом.
— Я поговорил с мамой, — сказал он, раскладывая диван в гостевой комнате. — Она говорит, что ты всё неправильно поняла. Она просто заметила, что Николь больше похожа на тебя, чем на меня.
— Это не то, что она сказала мне, — я покачала головой. — Она прямо заявила, что сомневается, твоя ли это дочь, и предложила сделать тест ДНК.
Толя присел на диван:
— Послушай, моя мама — прямой человек. Иногда она говорит резкие вещи, но без плохих намерений.
— Без плохих намерений? — я не могла поверить своим ушам. — Она обвиняет меня в измене, ставит под сомнение происхождение нашей дочери, и ты говоришь — без плохих намерений?
— Она беспокоится за меня, — Толя потер шею — жест, который появлялся, когда он нервничал. — Понимаешь, у её подруги сын вырастил чужого ребёнка. Жена изменила, но он так и не узнал правды. Мама видела, как он страдал потом, когда всё открылось.
— И ты думаешь, я способна на такое? — мой голос дрожал. — После восьми лет брака ты всё ещё сомневаешься во мне?
— Я не сомневаюсь! — Толя повысил голос, потом спохватился и продолжил тише. — Я знаю, что Николь — моя дочь. Но если тест поможет закрыть этот вопрос раз и навсегда…
— То есть ты предлагаешь мне доказывать, что я не изменница? Что наша дочь действительно наша?
— Нет, я… — Толя запнулся. — Я просто хочу, чтобы этот конфликт закончился. Чтобы мы могли нормально проводить время с моими родителями.
— Знаешь, что закончит конфликт? — я скрестила руки на груди. — Если ты скажешь своей матери, чтобы она прекратила оскорблять меня и нашу дочь. Если ты встанешь на нашу сторону, а не будешь искать компромисс там, где его быть не может.
***
На следующее утро напряжение ощущалось особенно сильно. За завтраком Николь, чувствуя атмосферу, капризничала и отказывалась есть.
— Ну вот, снова характер показывает, — заметила Мария Никифоровна. — У нас в семье дети так себя не вели.
Я сжала вилку:
— Дети везде одинаковые. Просто одни родители это понимают и принимают, а другие — нет.
Олег Николаевич, молчавший всё это время, неожиданно вмешался:
— Маша, хватит. Девочка — наша внучка, и точка.
— Ты не понимаешь, — начала Мария Никифоровна, но муж перебил её:
— Нет, это ты не понимаешь. Ты портишь отношения с сыном и его семьёй.
Свекровь поджала губы, но промолчала. После завтрака Толя ушёл с отцом в гараж помогать с ремонтом машины, а я осталась с Николь в доме. Мария Никифоровна сказала, что идёт к соседке, и ушла, громко закрыв дверь.
— Мама, почему бабушка на меня сердится? — спросила Николь, когда мы остались одни в гостиной. Она сидела на полу и рисовала цветными карандашами.
Я замерла. Никогда не думала, что трёхлетний ребёнок заметит такие вещи.
— Бабушка не сердится на тебя, зайка, — я присела рядом. — Она просто… немного устала.
— Она сказала, что я не похожа на папу, — Николь подняла на меня большие серые глаза — точно такие же, как у Толи. — Это плохо?
У меня перехватило дыхание. Когда она успела это услышать? Неужели Мария Никифоровна говорила такое при ребёнке?
— Нет, это совсем не плохо, — я обняла дочь. — Ты похожа и на папу, и на меня. У тебя папины глаза и моя улыбка. И ты самая лучшая девочка на свете.
Николь улыбнулась и вернулась к рисованию. А я смотрела на неё и думала, что надо срочно поговорить с Толей. Эта ситуация зашла слишком далеко.
***
Вечером, когда Николь уже спала, а родители Толи смотрели телевизор в гостиной, мы вышли во двор.
— Николь сегодня спросила, почему бабушка на неё сердится, — сказала я тихо. — Она слышала, как твоя мать говорила, что она не похожа на тебя.
Толя побледнел:
— Не может быть. Мама бы никогда не сказала такого при ребёнке.
— Но сказала, — я посмотрела ему в глаза. — И знаешь что? Я не хочу, чтобы наша дочь росла, думая, что с ней что-то не так. Что она какая-то неправильная или чужая.
Толя долго молчал, глядя куда-то поверх моего плеча. Потом вздохнул:
— Ты права. Я поговорю с мамой. Серьёзно поговорю.
— Нет, — я покачала головой. — Мы уезжаем. Завтра. Я не могу больше здесь оставаться.
— Влада, не спеши…
— Я не спешу. Я защищаю нашу дочь. И наш брак. Твоя мать пытается внести раздор между нами, и я не позволю ей это сделать.
***
Утром мы собрали вещи. Толя объяснил родителям, что нам нужно срочно вернуться в город. Что-то связанное с моей работой — экстренная ситуация, требующая моего присутствия. Олег Николаевич выглядел расстроенным, но не стал задавать вопросов. А Мария Никифоровна только поджала губы, всем своим видом показывая, что не верит ни единому слову.
Когда мы уже садились в машину, она подошла к Толе и что-то тихо сказала ему. Он нахмурился и покачал головой. Потом поцеловал мать в щёку и сел за руль.
Первые полчаса дороги мы молчали. Николь дремала на заднем сиденье, убаюканная движением машины.
— Что она тебе сказала? — наконец спросила я, глядя на профиль мужа.
— Неважно, — отрезал Толя, крепче сжимая руль.
— Важно, — я не собиралась отступать. — Это касается нас всех.
Толя вздохнул:
— Она сказала, что если я настоящий мужчина, то должен узнать правду. Что я не должен жить в неведении.
Я почувствовала, как внутри всё сжалось от боли и гнева.
— И что ты ответил?
— Что я знаю правду, — Толя бросил на меня короткий взгляд. — Что Николь — моя дочь, ты — моя жена, и вы — моя семья. И что если она хочет быть частью нашей жизни, то должна это принять.
Я молча смотрела на дорогу, чувствуя, как по щекам текут слёзы.
— Я сделаю этот тест, — вдруг сказал Толя. — Не для мамы и не для тебя. Для Николь. Чтобы у неё никогда не было сомнений, что она моя дочь. Чтобы она знала, что я всегда буду на её стороне.
Мы сделали тест ДНК. Результат подтвердил очевидное: Толя — биологический отец Николь, вероятность 99,9%.
Толя отправил результаты родителям по электронной почте с коротким сообщением: «Вот доказательство, хотя мне оно никогда не было нужно. Надеюсь, теперь этот вопрос закрыт».
Ответа не последовало. Ни звонка, ни сообщения. Тишина.
Через неделю Толя не выдержал и позвонил отцу.
— Она говорит, что эти тесты часто подделывают, — сказал Олег Николаевич тихим голосом. — Что сейчас за деньги можно получить любой результат.
— И ты в это веришь? — голос Толи дрожал от сдерживаемых эмоций.
— Нет, сынок. Но ты же знаешь маму… — он замолчал, и в этой паузе было больше, чем он мог сказать словами.
***
После этого разговора Толя несколько дней ходил очень мрачным. Однажды вечером, когда Николь уже спала, он сел рядом со мной на диване и взял меня за руку.
— Я всё думаю, — начал он, глядя куда-то перед собой. — Может, пригласим их на день рождения Николь в сентябре? Дадим ещё один шанс?
Я молчала, вспоминая взгляд Марии Никифоровны, все её колкие замечания, все намёки. Как Николь спрашивала, почему бабушка на неё сердится.
— А что будет потом? — спросила я наконец. — Если мы пригласим, и она снова начнёт? Если она скажет что-то при Николь?
Толя сжал мою руку крепче:
— Я поговорю с ней перед встречей. Объясню, что если она хочет быть частью жизни внучки, то должна принять её.
— Она не примет, — я покачала головой. — Она никогда не признает, что была неправа.
— Но это мои родители, — в голосе Толи звучала боль. — Я не могу просто исключить их из нашей жизни.
***
Мы пригласили их на день рождения Николь. Олег Николаевич приехал один, с подарком и виноватой улыбкой. Сказал, что у Марии Никифоровны давление. Никто не поверил, но все сделали вид, что это правда.
На следующий праздник повторилось то же самое. И на следующий.
Толя ездил к родителям сам, без нас. Возвращался подавленный, говорил мало. Однажды я спросила, что его мать говорит о нас, о Николь.
— Почти ничего, — ответил он. — Спрашивает, как у меня дела. О вас не упоминает, будто вас не существует.
***
Постепенно наша жизнь приобрела новый ритм. Толя раз в месяц ездил к родителям. Олег Николаевич иногда приезжал к нам, всегда один, всегда с извинениями за отсутствие жены. Николь звала его дедушкой, радовалась его приездам, но никогда не спрашивала о бабушке, которую почти не помнила.
Иногда по ночам я просыпалась и видела, что Толя не спит — смотрит в потолок, о чём-то думает. Я знала, о чём. О том, что вынужден разрываться между семьёй и родителями. О том, что его мать предпочла свою гордость отношениям с внучкой.
Были дни, когда я чувствовала вину. Может, стоило проявить больше терпения? Может, со временем Мария Никифоровна смирилась бы, приняла бы Николь? Но потом я вспоминала взгляд дочери, когда она спрашивала, почему бабушка на неё сердится, и понимала: я защищаю того, кто не может защитить себя сам.
***
Прошлым летом Олег Николаевич попал в больницу. Мы приехали навестить его — я, Толя и Николь. В палате была Мария Никифоровна. Когда мы вошли, она посмотрела на нас так, будто увидела призраков.
Николь, которой уже исполнилось пять, подошла к кровати дедушки и протянула ему рисунок. Он обнял её, прижал к себе, не скрывая слёз.
— Какая большая, — сказал он. — Совсем взрослая.
Мария Никифоровна стояла в стороне, крепко сжав губы. Николь посмотрела на неё, потом на дедушку.
— Это твоя жена? — спросила она невинно. — Почему она грустная?
В палате повисла тяжёлая тишина. Олег Николаевич растерянно моргал, не зная, что ответить. Мария Никифоровна побледнела.
— Пойдём, Николь, — я взяла дочь за руку. — Дадим дедушке и папе поговорить.
Мы вышли в коридор. Через полчаса вышел Толя.
— Поехали домой, — сказал он.
— Что случилось? — спросила я, когда мы сели в машину.
— Я сказал маме, что больше не могу так, — ответил Толя, глядя прямо перед собой. — Что она может не признавать Николь, но тогда придётся не признавать и меня. Что я устал разрываться на части. Что это мой последний визит, если ничего не изменится.
***
Через неделю позвонил Олег Николаевич. Сказал, что они с женой хотели бы приехать к нам на ужин.
Они приехали в воскресенье.Николь встретила их с настороженностью, держась ближе ко мне. За ужином говорили о погоде, о работе, обо всём, кроме главного.
Когда Толя увёл Николь укладывать спать, Мария Никифоровна повернулась ко мне:
— Я не буду извиняться, — сказала она прямо. — Я считаю, что была права в своих сомнениях.
Я молча смотрела на неё, чувствуя, как внутри поднимается знакомая волна гнева.
— Но я не хочу потерять сына, — продолжила она. — И… я вижу, что девочка делает его счастливым.
Это было не извинение. Даже не признание неправоты. Просто вынужденное перемирие.
— Хорошо, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Но у меня есть условие. Вы никогда, ни словом, ни взглядом не дадите Николь понять, что считаете её чужой. Никаких намёков, никаких сомнений. Она — дочь Толи, ваша внучка, и точка.
Мария Никифоровна долго смотрела на меня, потом кивнула:
— Согласна.
Мы не стали близкими людьми. Никогда не станем. Между нами всегда будет стена из обид и недомолвок. Но ради Толи, ради Николь мы научились существовать рядом.
Они приезжают раз в два месяца. Олег Николаевич играет с Николь, Мария Никифоровна привозит ей книги и одежду. Иногда, когда она думает, что никто не видит, я замечаю, как она смотрит на внучку — долгим, изучающим взглядом. Что она ищет в её лице? Черты Толи, которые наконец проявились? Или просто пытается понять, как можно было так ошибаться?
Я не знаю. И, честно говоря, мне всё равно. Главное, что Толе больше не приходится разрываться между нами и родителями. Что Николь растёт, окружённая заботой, не чувствуя себя отверженной.
А то, что происходит в голове у Марии Никифоровны, пусть остаётся её проблемой.
