Я поливала клубнику, когда услышала своё имя. Голос был её. Тёплый, знакомый. Но слова — будто чужие. Я стояла, держа лейку, а внутри всё холодело. Потом я вышла за калитку. И она улыбнулась. Как всегда.
Людмила Сергеевна жила по соседству уже пятнадцать лет. С тех пор, как мы с Никитой купили этот дом в пригороде. Она приносила нам пироги на новоселье, помогала с рассадой.
А когда родился Петя, дарила связанные своими руками носочки и шапочки. Тихая, добрая женщина с вечной улыбкой. По крайней мере, так я думала.
— Галочка, ты сегодня рано, — её голос звучал так же мягко, как обычно.
Хотя пару минут назад она рассказывала соседке с другой стороны забора, что что «эта выскочка Галина только и умеет, что хвастаться своей работой в архиве». Что «повезло девчонке с мужем-программистом», и что «весь их семейный достаток — заслуга его, а не её».
— Доброе утро, Людмила Сергеевна.
— Как Никита? Всё так же пропадает на работе?
— Работает, да.
Мои ответы стали короткими, будто обрезанными. Я не знала, как теперь смотреть ей в глаза.
***
Первая встреча с Людмилой Сергеевной произошла в сентябре, когда листья только начали желтеть. Мы с Никитой стояли возле забора нашего нового дома, обсуждая, где поставить качели и барбекю. Тогда она подошла с тарелкой яблочного пирога, закутанного в полотенце, чтобы не остыл.
— Новосёлам привет от старожилов, — её улыбка была такой искренней. По крайней мере, мне так казалось.
За пятнадцать лет соседства между нами выросла привычная теплота. Не дружба — нас разделяло слишком много лет — но что-то похожее на отношения между дальними родственниками.
Она поливала наши цветы, когда мы уезжали в отпуск. Я отвозила её в поликлинику, когда дочь не могла приехать из города. Людмила Сергеевна приходила на детские дни рождения, а я носила ей лекарства, когда она болела. Всё было так… обычно.
Пока я не услышала, как она говорит:
— Думает, что раз в архиве работает, так особенная. А что она там делает? Бумажки перебирает, только и всего. А выставляет себя так, будто без неё весь этот архив развалится.
Я вела архивную работу в областном центре документации уже десять лет. Создавала цифровые копии исторических документов, составляла каталоги, писала статьи для местного исторического журнала.
Пять лет назад защитила кандидатскую по истории нашего края. Людмила Сергеевна была на праздничном ужине после защиты. Хлопала, поздравляла, говорила, как гордится.
— И муж у неё, конечно, золотце. Программист, хорошо зарабатывает. А она всё «моя работа, моя работа». Так бы и сидела дома, детей воспитывала нормально, а не бегала по своим архивам.
От этих слов в груди что-то сжалось. Пете уже двенадцать, он самостоятельный, хорошо учится, занимается шахматами. Я всегда думала, что правильно распределяю время между работой и семьёй.
— И дом этот они купили только благодаря ему. А она нос задирает, как будто сама заработала. Девочка из провинции, а строит из себя невесть что.
Ещё одна фраза, каждое слово которой врезалось в память. Да, я из небольшого городка. Да, мы купили дом в основном на деньги Димы. Но я никогда, ни разу не задирала нос. По крайней мере, мне так казалось.
— Галя, ты сегодня какая-то странная, — Люда Сергеевна перегнулась через забор. — Что-то случилось?
Я выключила воду и повернулась к ней. Её глаза были теми же — добрыми, участливыми. Мне вдруг стало интересно, сколько ещё несказанных мне слов скрывается за этим взглядом.
— Нет, ничего. Просто много работы. В архиве новую систему каталогизации готовим.
— Ах, ты со своим архивом! — она улыбнулась. — Может, зайдёшь на чай? У меня пирог с яблоками.
Яблочный пирог. Как в день нашего знакомства. Я хотела отказаться, сказать, что занята, что спешу, что…
— Хорошо, — сказала я вместо этого. — Дайте только руки помыть.
В её кухне всегда пахло травами и выпечкой. Этот запах напоминал мне дом моей бабушки. Может, поэтому я всегда чувствовала себя здесь уютно. Как в месте, где тебя по-настоящему любят.
Людмила Сергеевна разливала чай, рассказывая о новом сорте смородины, который собиралась посадить весной. Я смотрела на её руки — сухие, с выступающими венами, но всё ещё ловкие — и пыталась понять, что изменилось. Во мне? В ней?
— Людмила Сергеевна, — вдруг сказала я, — а что вы думаете о моей работе?
Она удивлённо подняла брови:
— О твоей работе? В архиве?
— Да. Вам не кажется, что я слишком много внимания ей уделяю?
Теперь она смотрела прямо на меня, и в её взгляде мелькнуло что-то похожее на… страх? Подозрение?
— Что за странные вопросы, Галочка? Ты делаешь важное дело. Сохраняешь историю для будущих поколений. Я всегда говорила, что тобой можно гордиться.
Всегда говорила. Кому говорила? Так же, как вчера — соседке через забор?
— А вы не считаете, что я… задираю нос?
Её рука с чашкой замерла на полпути ко рту. Теперь в её глазах читался явный испуг.
— Галя, что за глупости? Кто тебе такое сказал?
— Никто. Просто… интересуюсь.
Мы замолчали. Пирог на тарелке остывал. Между нами повисло что-то тяжёлое, неприятное. Непроизнесённые слова заполнили кухню, делая воздух густым.
— Ты что-то слышала, — это был не вопрос. Утверждение. — Вчера, да? Когда я разговаривала с Ниной Павловной.
— Я хотела спросить тебя, — мой голос звучал тихо, но твёрдо. — Почему? За что вы так?
Она долго молчала. Потом глубоко вздохнула.
— Знаешь, Галя, когда я была молодой, я тоже хотела многого. Учиться, работать, быть… значимой. Но время было другое. Родители настояли на раннем замужестве. Потом дети пошли. А потом стало поздно что-то менять.
Она говорила медленно, будто каждое слово давалось с трудом.
— Когда ты приехала сюда, такая молодая, образованная, с планами… С мужем, который поддерживает тебя, а не тянет назад. С возможностями, о которых я могла только мечтать. Я радовалась за тебя. Правда.
Она покачала головой.
— А потом… потом я стала замечать, как многое у тебя получается. Как ты растёшь в своей профессии. Как у вас с Никитой всё складывается. И чем лучше у тебя шли дела, тем больше я… Даже не знаю, как это назвать.
— Завидовали? — подсказала я.
— Наверное, — она пожала плечами. — Глупо, да? В моём-то возрасте. Но знаешь, зависть — она как сорняк. Её не выбираешь, она сама прорастает. И чем больше её кормишь, тем сильнее она разрастается.
Я смотрела на женщину перед собой и не узнавала её. Не ту приветливую соседку, которая пятнадцать лет улыбалась мне через забор.
И не ту злословящую сплетницу, которую я услышала вчера. Кто-то третий сидел напротив — уставшая женщина, полная несбывшихся надежд и тихого отчаяния.
— Когда рядом с тобой кто-то получает то, чего ты сама никогда не имела, это… задевает, — продолжила она. — Я не горжусь тем, что говорю о тебе такие вещи. Особенно за твоей спиной. Но иногда это единственный способ… не знаю… выпустить пар? Почувствовать себя хоть немного лучше?
— Чувствуете себя лучше, когда говорите обо мне гадости?
— Нет. На самом деле — нет. Становится только хуже.
Я шла домой, чувствуя странную пустоту. Не знала, что ощущать. Обиду? Разочарование? Сочувствие? Всё перемешалось. Пятнадцать лет соседства, заботы, маленьких услуг и больших праздников. И всё это время за улыбками таилось совсем другое.
Дома было тихо. Никита на работе, сын в школе. Я села на диван и включила телевизор, но не слушала его. Думала о Людмиле Сергеевне. О её несложившейся жизни. О её признании.
Такое чувство — оно как сорняк. Его не выбираешь, оно само прорастает.
Эти слова крутились в голове. Я вспомнила, как сама иногда завидовала однокурснице, которая уехала в столицу и стала известным историком. Как неприятно щемило в груди, когда я видела её публикации в важных журналах. Как я тоже говорила о ней что-то неприятное мужу, хотя на самом деле гордилась её успехами.
Может, в каждом из нас живёт такой сорняк? Просто у кого-то он разрастается сильнее?
Вечером позвонила Людмила Сергеевна. Голос у неё был тихий, неуверенный.
— Галя, ты не могла бы зайти? Есть разговор.
Я долго стояла с телефоном в руке. Часть меня хотела сказать «нет». Закрыть эту главу, вычеркнуть человека из своей жизни. Но другая часть… другая часть помнила все те годы, когда эта женщина была рядом. Когда помогала, поддерживала, радовалась вместе с нами.
— Хорошо, — сказала я. — Буду через десять минут.
Стол был накрыт для чая, но на нём лежала ещё и толстая папка с бумагами.
— Присаживайся, — Людмила Сергеевна выглядела собранной, но напряжённой. — Чай?
— Нет, спасибо. Что за разговор?
Она глубоко вздохнула и положила руку на папку.
— Знаешь, после нашего утреннего разговора я много думала. О своей жизни. О том, что могло бы быть иначе.
Она открыла папку. Внутри лежали пожелтевшие листы, исписанные мелким почерком.
— Когда-то я хотела стать историком. Как ты. Собирала материалы о нашем районе, о старых усадьбах, о людях, которые здесь жили. Всё сама — ходила по деревням, разговаривала со стариками, записывала. Думала, когда-нибудь напишу книгу.
Я осторожно взяла один из листов. Аккуратный почерк, подробные записи. Даты, имена, события.
— Почему вы никогда не говорили?
— А что говорить? Это было давно. Потом появились дети, работа, бытовые проблемы. Не до книг стало. Я и забыла почти.
— Но сохранили всё это, — я показала на папку.
— Не смогла выбросить, — она пожала плечами. — Слишком много труда вложено.
Я перелистывала страницы, пораженная объёмом работы. Здесь было всё — генеалогия местных семей, история застройки района, старые легенды и предания.
— Людмила Сергеевна, это же настоящее сокровище! Таких материалов у нас в архиве нет.
— Правда? — в её голосе прозвучала надежда.
— Абсолютная правда! Это уникальные сведения. Я… я не понимаю, почему вы держали это в секрете.
Она отвела взгляд.
— Наверное, боялась показаться смешной. Старуха с её бумажками… Кому это интересно?
— Мне интересно. И музею. И всем, кто хочет знать историю этих мест. Людмила Сергеевна, с вашего разрешения, я бы хотела показать эти материалы нашему директору. Возможно, мы могли бы…
— Использовать их для выставки? — она подалась вперёд, и в её глазах я увидела тот огонь, который бывает у людей, по-настоящему увлечённых своим делом.
— Для начала. А потом, может быть, и для публикации. Под вашим именем, разумеется.
Она молчала, но я видела, как меняется выражение её лица. Морщинки разглаживались, глаза светлели.
— Ты правда думаешь, что это кому-то нужно?
— Уверена, — я закрыла папку и положила на неё руку. — Более того, если хотите, вы могли бы стать нашим… консультантом? Внештатным сотрудником? Помогать с подготовкой материалов, работать с архивами.
— В моём возрасте? — она рассмеялась, но в этом смехе не было горечи.
— Возраст тут ни при чём. Важны знания и энтузиазм. А они у вас есть.
Три месяца спустя в областном центре исторической документации открылась выставка «История района в лицах и судьбах». Основу экспозиции составили материалы, собранные Людмилой Сергеевной Котовой.
Она сама проводила экскурсии — сначала робко, потом всё увереннее. Местная газета написала о ней большую статью. А директор центра предложил издать книгу на основе её исследований.
Мы с ней часто сидели в кафе неподалёку после рабочего дня. Пили чай, обсуждали планы, смеялись. Иногда молчали — но это было уютное, дружеское молчание. Без тени недосказанности или обиды.
— Знаешь, Галя, — сказала она однажды, — я думала, что моя жизнь уже закончилась. Что впереди только пенсия, огород и сериалы. А оказалось — всё только начинается.
Я смотрела на неё — оживлённую, помолодевшую, с блеском в глазах — и думала о том, как легко мы запираем себя в клетках собственных представлений о том, что возможно, а что нет.
— Я всё ещё стыжусь того, что говорила о тебе, — тихо добавила она. — И того, что чувствовала.
— А я благодарна, — ответила я. — Если бы не тот разговор, который я случайно услышала, если бы не наше объяснение… мы бы никогда не пришли к этому. Ваши материалы так и лежали бы в папке. Вы бы не работали в музее.
За окном шёл снег — мягкий, пушистый, укрывающий город белым покрывалом. А мы сидели в тёплом кафе и говорили о будущем. О том, что ещё предстоит сделать, узнать, создать. И ни тени зависти не было между нами — только общее дело и взаимное уважение.
Иногда самые тёмные чувства могут привести к свету. Нужно только найти в себе силы посмотреть им в лицо. И не бояться начать сначала — в любом возрасте, при любых обстоятельствах.
Той весной клубника у забора никогда не росла так пышно. Словно и земля порадовалась нашему примирению.
