— Ириночка, милая, борщ снова пересолила. Сергей, ты не находишь? — Людмила Аркадьевна поджала губы в идеально очерченной улыбке.
— Мама, мне кажется, всё нормально, — Сергей не оторвался от экрана телефона.
— Ну конечно, у тебя уже и вкус притупился. Пятнадцать лет с женщиной, которая не освоила даже простейшие рецепты, — свекровь рассмеялась своим фирменным серебристым смехом и промокнула уголки губ салфеткой.
Я молча стиснула зубы и начала убирать со стола. Очередной воскресный обед. Очередное унижение. Привычная боль под ложечкой.
Пятнадцать лет. Пять тысяч четыреста семьдесят пять дней рядом с женщиной, превратившей мою жизнь в ежедневное испытание. Когда-то я была амбициозной журналисткой с собственным голосом. В двадцать пять я верила, что любовь всё преодолеет. В сорок один понимаю — я проиграла. Единственное, что осталось от той девушки — это изредка вспыхивающий в глубине души огонёк злости.
— Я оставила на комоде список гостей на мой юбилей, — продолжала Людмила Аркадьевна, промакивая уголки губ салфеткой. — Шестьдесят пять — не шутка. Хочу, чтобы всё было идеально.
— Конечно, мама. Ирина всё организует, — кивнул Сергей, наконец поднимая глаза от телефона.
— Если ты не возражаешь, дорогой, я бы предпочла, чтобы организацией занялась Марина. У неё безупречный вкус, — свекровь метнула в мою сторону короткий взгляд. — А Ириночка пусть отвечает за… ну, скажем, салфетки. Это ей должно быть по силам.
Марина — дочь подруги свекрови. Идеальная Марина с двумя высшими образованиями. Марина, которая, по мнению Людмилы Аркадьевны, должна была стать женой её сына.
В тот момент что-то внутри меня надломилось. Последняя капля в чашу пятнадцатилетнего терпения.
— Я вымою посуду и пойду прогуляюсь, — сказала я, выходя из комнаты.
Оказавшись в парке, я набрала номер Кати — единственной подруги, которая знала о моём персональном аде.
— Я больше не могу, Кать. Сегодня она фактически отстранила меня от организации своего юбилея. Салфетки! Мне доверили салфетки! — мой голос дрожал от обиды.
— Ира, ты помнишь, что я тебе всегда говорила? Уходи. Забери Сергея и уходи из этого дома, — в голосе Кати слышалась усталость от многолетних повторений одного и того же совета.
— Он не уйдёт от матери. Ты же знаешь.
Катя вздохнула:
— Тогда уходи сама. Тебе сорок один, ты талантливая. Начни новую жизнь.
— А как же Сережа? Я люблю его.
— Любишь человека, который пятнадцать лет позволяет своей матери уничтожать тебя? Который даже не видит этого?
Я промолчала. Внутри разрасталась пустота.
— Слушай, — неожиданно оживилась Катя. — Помнишь, ты говорила, что Людмила Аркадьевна хранит какие-то старые записи в кабинете? Дневники или что-то такое?
— Да, целая коллекция. Она запрещает даже Сергею к ним прикасаться. Говорит, это её «наследие».
— А что если там что-то есть? Что-то, что поможет тебе… ну, не знаю, понять её лучше? Или найти какой-то рычаг?
— Кать, ты предлагаешь мне копаться в её личных вещах? — я нервно усмехнулась.
— А она пятнадцать лет копается в твоей душе. По-моему, честно.
Через два дня представился случай. Людмила Аркадьевна уехала на встречу со своим кружком «Золотая осень» — группой таких же состоятельных дам бальзаковского возраста, которые собирались раз в неделю, чтобы обсуждать последние культурные события и, конечно, косточки чужих невесток.
Кабинет свекрови, как и всё в этом доме, дышал идеальным порядком. На полках — книги по искусству, альбомы с фотографиями, и — в дальнем углу — ряд одинаковых кожаных блокнотов. Тридцать семь. Ровно по одному на каждый год её взрослой жизни.
Я взяла один наугад, открыла. 1985 год:
«…Духи на его рубашке. Третий раз за неделю. Аркадий думает, я не замечаю. Секретарша. Моложе на шесть лет. Банально. Но я не отпущу его. Сереже нужен отец…»
Руки задрожали. Перевернула несколько страниц и нашла 1986 год:
«…Аркадий требует развода. Говорит, что любит эту… Но я нашла способ. Его репутация в партии. Карьера. Он не посмеет…»
Я листала дальше, к 2007 году — когда мы с Сергеем познакомились:
«…Сережа привел журналистку. Обычная, ничего особенного. Слишком самостоятельная. Не Мариночка. Нужно объяснить ему, что она — ошибка…»
2008 год, месяц нашей свадьбы:
«…Не смогла отговорить. Упрямый, весь в отца. Улыбалась на церемонии, внутри всё кипело. Ничего, это временно. У меня есть план…»
И неожиданно, запись от прошлого года:
«…Сергей наконец видит, что она недостаточно хороша. Вчера согласился с моей оценкой её кулинарии. Прогресс. Через год он будет готов к разрыву. Марина ждёт…»
Сердце колотилось так, что его стук, казалось, заполнял весь дом. А потом я нашла это — запись 1990 года:
«…Сделка с Верхоглядовым закрыта. Аркадий не подозревает. Документы не должны всплыть. Никогда…»
И дальше — детальное описание схемы с приватизацией исторического здания в центре города. Здания, которое сейчас было жемчужиной империи Верхоглядовых. Здания, из-за которого недавно выселили детский культурный центр, несмотря на протесты.
Дрожащими руками я переносила эту информацию в свой телефон. Не из мести. Нет. Для защиты.
День юбилея наступил неотвратимо. Роскошный ресторан, шестьдесят гостей, огромный торт в виде раскрытой книги — Людмила Аркадьевна всегда позиционировала себя как интеллектуалка.
Весь вечер я улыбалась и принимала соболезнующие взгляды от знакомых, которые знали о моем положении в семье. «Бедная Ирина, пятнадцать лет терпит эту ведьму», — читалось в их глазах.
Речи лились рекой. Бизнес-партнеры превозносили деловую хватку Людмилы Аркадьевны. Подруги восхищались её вкусом и стилем. Сергей говорил о том, какая она замечательная мать.
Когда пришла моя очередь, я медленно поднялась и взяла микрофон.
— Людмила Аркадьевна, — начала я, чувствуя пересохшее горло. — Пятнадцать лет назад вы приняли меня в свою семью…
Я сделала паузу, встретившись взглядом со свекровью. В её глазах читалось превосходство.
— И все эти годы вы не прекращали напоминать мне, что я — ошибка в жизни вашего сына.
По залу пронесся шепот. Официанты замерли с подносами. Свекровь напряглась, но сохранила безупречную улыбку.
Я достала из сумки планшет.
— Пятнадцать лет я молчала. А потом нашла ваши дневники.
Цвет исчез с её лица. В зале стало так тихо, что слышно было, как дрожит лёд в бокалах.
— Знаете, что интересно? — я медленно провела пальцем по экрану. — Это не история про вас. Это история о женщинах, которым больше нечего терять. И именно поэтому они начинают говорить.
Я включила планшет и показала первую запись:
— Например, вот эта запись о том, как вы планировали моё уничтожение с первого дня. Или может быть… — я сделала решающую паузу, — вот эта, от 1990 года, о вашей сделке с Верхоглядовыми?
Господин Верхоглядов, сидящий за соседним столом, медленно повернул голову в нашу сторону.
— Ирина, немедленно остановись… — начал Сергей, но я прервала его.
— Нет, Сережа. Теперь моя очередь.
Людмила Аркадьевна резко встала.
— Это клевета! Сергей, останови свою жену!
Но было поздно. Я передала планшет господину Верхоглядову, который начал всматриваться в текст с растущим изумлением и гневом.
В тот вечер разрушились несколько вещей: карьера Людмилы Аркадьевны, её социальный статус и — да, мой брак. Но я не жалела.
Когда я выходила из ресторана, Катя догнала меня у дверей.
— Ты в порядке? — спросила она, обнимая меня.
— Нет, — честно ответила я. — Но буду.
Мне было сорок один. Я пятнадцать лет прожила под тиранией страха и унижения. Теперь начиналась моя настоящая жизнь.
Через полгода я встретила Сергея в кафе — впервые после разрыва. Он выглядел постаревшим, но странно… освобожденным.
— Мама переехала в другой город, — сообщил он, помешивая кофе. — Скандал с Верхоглядовыми уничтожил её репутацию. Большинство бизнес-партнеров отвернулись.
— Мне жаль, — автоматически сказала я.
— Не надо, — он грустно улыбнулся. — Знаешь, я перечитал те дневники. Все тридцать семь. Я не представлял… Почему ты никогда не говорила мне?
Я горько усмехнулась:
— Я говорила. Каждый день. Ты не слушал.
Он опустил глаза:
— Я знаю. Я был… под её контролем. Всю жизнь. — Он сделал паузу. — Я скучаю по тебе, Ира.
Я посмотрела на него — действительно посмотрела. Мужчина, которого я любила пятнадцать лет. Мужчина, который пятнадцать лет позволял своей матери разрушать меня.
— А я — нет, — спокойно ответила я. — Я не скучаю по той жизни. По той себе.
На его лице отразилась боль, но я продолжила:
— Знаешь, мне предложили место в международном издании. Я уезжаю в Прагу через месяц.
— Насовсем? — его голос дрогнул.
— Жизнь покажет, — я допила кофе и встала. — Удачи тебе, Сережа. Надеюсь, ты тоже найдешь свободу.
Выйдя из кафе, я глубоко вдохнула весенний воздух. Мне было сорок два. Впереди была целая жизнь. Моя собственная жизнь.
