— Ты что, пожить спокойно вообще не дашь? — в голосе сына явно слышалось раздражение, он стоял в дверях кухни, сжимая в руке телефон, будто тот мог его защитить от моего вопроса.
— Дим, я же просто спросила, когда ты домой вернёшься, — я старалась говорить ровно, но внутри всё клокотало. — Ты третий день где-то пропадаешь, я волнуюсь.
— Волнуешься, блин, — он фыркнул, закатывая глаза. — Мам, мне тридцать два года, я не пацан, чтобы отчитываться. Хватит уже за мной бегать.
Я замолчала, глядя на него. Высокий, худощавый, с лёгкой щетиной, в этой своей вечной чёрной толстовке. Мой сын. А ведь ещё вчера, кажется, он прятал под тумбочку грязные кеды и просил помочь с задачками по математике. Теперь стоит тут, в нашей маленькой кухне, и смотрит на меня, как на чужую.
— Ладно, — наконец выдавила я, отворачиваясь к раковине, где лежала невымытая кастрюля. — Иди, раз так.
Дима постоял ещё секунду, потом развернулся и ушёл в свою комнату. Дверь он закрыл тихо, но эта тишина показалось мне громче любого хлопка. Я осталась одна, глядя на грязную посуду, и пыталась понять, когда всё пошло не так.
***
Меня зовут Вера, мне пятьдесят три года, и я живу в двухкомнатной квартире на окраине города. Квартира старая, ещё от родителей досталась, с облупившейся краской на подоконниках и скрипучим паркетом. Дима живёт со мной, хотя уже давно мог бы съехать. Но он не съезжает. Говорит, что пока не накопил на своё, а я и не гоню — всё-таки сын. Хотя порой кажется, что он сам бы рад уйти, да что-то его держит. Или кто-то. Я, наверное.
Я работаю в архиве городской администрации. Работа не то чтобы мечта, но стабильная. Сижу в пыльном кабинете, разбираю папки с документами, вожусь с заявками. Иногда кажется, что я сама стала частью этих пожелтевших бумаг — такая же невидимая, но как будто нужная. Дома всё тоже по кругу: уборка, готовка, стирка. И Дима, который то появляется, то исчезает.
Сегодня утром я встала в шесть, как обычно. За окном ещё темно, но я привыкла. Поставила вариться гречку, нарезала овощи для салата. Дима ещё спал, и я старалась двигаться тихо, чтобы не разбудить. Он поздно вернулся, я слышала, как он возился в прихожей где-то после полуночи. Не знаю, где он был. Раньше он рассказывал — про друзей, про работу, про свои планы. Теперь молчит. Или огрызается, как сегодня.
Я сидела за столом, глядя на тарелку с гречкой, и думала, что надо бы поговорить с ним. Не просто спросить, где он был, а поговорить по-настоящему. Но как? Он же сразу в штыки. А я не умею подбирать слова.
***
Днём на работе было тихо. В архиве вообще редко бывает шумно — только если кто-то из начальства спустится с проверкой. Я сидела за столом, сортировала запросы на выписки. Рядом сидела Нина, моя коллега, женщина лет шестидесяти, которая вечно жалуется на свою невестку. Сегодня она была в ударе.
— Я ей говорю: Оля, ну нельзя же так с ребёнком! — Нина размахивала руками, едва не смахнув папку со стола. — Она его в сад отдаёт, а сама на маникюр! Это что, нормально?
Я кивала, но думала о своём. О Диме. О том, как он вчера смотрел на меня, будто я ему мешаю жить. Может, и правда мешаю? Может, ему было бы легче, если бы я не лезла с вопросами, не пыталась заботиться? Но как не заботиться, если он — всё, что у меня есть?
Мужа у меня нет. Развелись, когда Диме было десять. Олег ушёл к другой, и я осталась одна. Вытянула, вырастила сына, работала на двух работах, чтобы у него всё было. Не жалуюсь, но иногда хочется, чтобы он это видел. Хотя бы чуть-чуть.
После работы я зашла в магазин. Купила курицу, картошку, немного фруктов. Дома Димы не было. На столе лежала записка: «Ушёл, буду поздно». Я посмотрела на неё и почувствовала, как внутри что-то сжалось.
Поставила сумки на пол, села и долго смотрела в окно. Там, за стеклом, шёл мелкий дождь, и город казался серым и усталым, как я.
***
Дима вернулся поздно. Я была на кухне, готовила ужин — тушёную курицу с овощами. Он вошёл, бросил рюкзак в угол и сел за стол.
— Есть что пожрать? — спросил он, не глядя на меня.
Я поставила перед ним тарелку, молча. Он ел быстро, будто торопился куда-то. Я сидела напротив, смотрела на него и пыталась найти слова.
— Дим, — начала я осторожно. — Может, поговорим?
— О чём? — он поднял глаза, и в них было что-то холодное, отстранённое.
— О тебе. О нас. Ты же почти не бываешь дома, я ничего о тебе не знаю.
Он отложил вилку, вытер руки о джинсы.
— Мам, я же сказал, мне не десять лет. Я живу своей жизнью. Тебе не надо всё контролировать.
— Я не контролирую, — возразила я, чувствуя, как голос дрожит. — Я просто хочу, чтобы ты был счастлив. Чтобы у тебя всё было хорошо.
— У меня всё нормально, — он встал, отодвинув стул. — Не надо за меня решать, что мне нужно.
Он ушёл в свою комнату, а я осталась сидеть, глядя на недоеденный ужин. В горле стоял ком, но я не плакала. Не хотела. Вместо этого встала, убрала посуду и начала мыть полы. Когда не знаешь, что делать, лучше заняться чем-то полезным.
***
Прошла неделя. Дима почти не появлялся дома. Я видела его мельком — то утром, когда он хватал яблоко и убегал, то поздно вечером, когда он возвращался и сразу закрывался в своей комнате. Я пыталась не лезть, но каждый раз, когда он проходил мимо, мне хотелось схватить его за руку и спросить: «Что я сделала не так?»
В субботу я решила навести порядок в его комнате. Не то чтобы я рылась в его вещах — просто протеста пыль, собрала разбросанные носки, застелила кровать. На столе лежал его ноутбук, открытый. Я не собиралась смотреть, но экран вдруг загорелся, и я увидела переписку. Какой-то чат, где он писал кому-то: «Она меня достала. Всё время лезет, как будто я без неё не справлюсь».
Я замерла. Читать чужие сообщения — не моё, но я не могла отвести взгляд. Он писал про меня. Про то, как я «давлю», как «не даю жить». Я закрыла ноутбук, чувствуя, как ноги становятся ватными. Вышла из комнаты, села на диван и долго сидела, глядя в пустоту.
Вечером Дима вернулся. Я встретила его в прихожей.
— Дим, нам надо поговорить, — сказала я.
— Опять? — он снял кроссовки, не глядя на меня. — Мам, я устал.
— Я видела твою переписку, — выпалила я, и он замер. — Ты правда думаешь, что я тебя достаю? Что я тебе мешаю?
Он медленно повернулся, и в его глазах было что-то новое. Не злость, не раздражение, а что-то похожее на вину.
— Ты рылась в моём ноуте? — тихо спросил он.
— Нет, он был открыт. Я просто убиралась.
Он молчал, глядя в пол. Потом вздохнул.
— Мам, я не хотел, чтобы ты это видела. Но ты правда… ты слишком много за меня переживаешь. Я не могу так. Мне надо самому разобраться.
— Разобраться с чем? — я шагнула ближе. — Дима, я же твоя мать. Я для тебя всё делала, всю жизнь. А ты теперь… что, я тебе обуза?
— Не обуза, — он покачал головой. — Но я не могу жить так, будто мне всё время надо отчитываться. Я хочу сам решать, что мне делать, где быть, с кем быть.
Я хотела что-то сказать, но слова застряли. Он смотрел на меня, и я вдруг поняла, что он прав. Не во всём, но в чём-то. Я слишком привыкла быть ему нужной. А он уже давно не тот мальчик, который просил помочь с задачками.
— Хорошо, — сказала я наконец. — Живи, как хочешь. Я не буду лезть.
Он кивнул, будто не поверил, и ушёл в свою комнату. А я осталась в прихожей, чувствуя, как что-то внутри рушится.
***
Прошёл месяц. Дима стал чаще бывать дома, но всё равно держался отстранённо. Я старалась не лезть, не спрашивать, не давить. Это было тяжело. Я привыкла знать о нём всё, а теперь он был как чужой. Но я училась. Училась отпускать.
Однажды вечером он пришёл с девушкой. Её звали Маша, невысокая, с короткими тёмными волосами и серьёзными глазами. Они сели на кухне, и я, не зная, как себя вести, поставила перед ними тарелку с нарезанными яблоками.
— Мам, это Маша, — сказал Дима, и в его голосе было что-то тёплое, чего я давно не слышала. — Мы… ну, мы встречаемся.
Маша улыбнулась, немного неловко, но искренне.
— Здравствуйте, Вера Ивановна, — сказала она. — Дима много о вас рассказывал.
Я посмотрела на неё, потом на Диму. Он смотрел на Машу, и в его глазах было столько света, что я вдруг почувствовала облегчение. Он был счастлив. Может, не так, как я хотела, не так, как я представляла, но счастлив.
— Рада познакомиться, — сказала я и улыбнулась. Впервые за долгое время моя улыбка была настоящей.
***
Жизнь пошла дальше. Дима стал чаще говорить со мной, рассказывать о Маше, о своей работе — он программист, делает какие-то приложения, я в этом не разбираюсь. Я слушала, кивала, старалась не задавать лишних вопросов. Иногда он сам спрашивал, как дела у меня, и я рассказывала про архив, про Нину с её вечными проблемами, про то, как в подъезде опять лампочку разбили.
Однажды он сказал, что они с Машей хотят снимать квартиру. Я кивнула, хотя внутри что-то кольнуло. Но я знала, что это правильно. Он должен жить своей жизнью. А я должна научиться жить своей.
Я начала ходить в городской клуб для пенсионеров. Не потому, что считала себя старухой, а просто захотелось чего-то нового. Там я познакомилась с женщинами, которые, как и я, пытались найти себя заново. Мы говорили о жизни, о детях, о том, как сложно отпускать. И я поняла, что я не одна такая.
Дима с Машей съехали через три месяца. Квартира стала тише, но не пустой. Я привыкала к этой тишине, к своему новому ритму. Иногда Дима звонил, иногда приезжал. Мы говорили, смеялись, и я видела, что он всё ещё мой сын, просто теперь он ещё и чей-то любимый человек.
А я? Я училась быть просто Верой. Не только матерью, не только работником архива, а женщиной, которая может жить для себя. И, знаете, это оказалось не так уж страшно.
