Телефон зазвонил, как всегда — не вовремя. Елена в это время как раз размазывала майонез по куриному филе, мысленно проклиная того, кто придумал ужинать каждый день. Дмитрий дрых на диване, уткнувшись носом в пульт, — «трудовой день» у него закончился, значит, теперь можно жить горизонтально.
— Чёрт бы тебя… — буркнула она и, вытерев руки о старую футболку, взяла трубку.
— Лёнчик, привет! Сядь. Нет, ты лучше сядь, — торжественно прошептала мама.
— Мама, если ты выиграла в лотерею — просто скажи, сколько нам перепадёт, — устало отозвалась Елена.
— Мы тебе дарим квартиру. Центр. Двушка. Всё оформлено. С ключами на руках.
Пауза.
— Мама, ты опять что-то перепутала? Это не та квартира, где живёт тётя Галя с её кошкой-алкоголичкой?
— Нет. Настоящая. Ремонт нормальный. Можно заезжать хоть завтра. Ты же знаешь, мы с отцом решили уехать на дачу на ПМЖ, а вам молодым — простор нужен.
Через час Елена сидела с бокалом шампанского на табуретке в пустой квартире с паркетом и потолками «как в музеях», пока Дмитрий носился с рулеткой и мечтал, куда поставит телевизор, чтобы футбол было «как будто с трибуны смотреть».
Вечером он хлопнул по плечу:
— Лён, ты у меня умница. Такая удача — нам, и не в ипотеку.
— Ага. Только чувствую, за такую удачу мы потом чем-то серьёзным расплатимся, — пробормотала она и сделала глоток прямо из бутылки.
Наивная. Даже не догадывалась, что плата за квартиру войдёт через дверь на следующий же уикенд. С пакетами. С халатом и тапками. С вареньем из облепихи. И с голосом, который пробивал бетонные стены.
Нина Васильевна.
Свекровь.
— Ой, как у вас тут… уютненько, — сказала она, оглядываясь, как командующий перед захватом территории.
— Спасибо, Нина Васильевна, мы ещё не всё расставили, — натянуто улыбнулась Елена.
— Ну да. Стены пустые. А телевизор бы вот туда. Кухня — маловата, конечно. А что, плиту не поменяли? У вас же теперь своя, можно и получше.
И началось.
Каждую субботу она появлялась, как госинспекция, только без предупреждения, но с пирожками. Дмитрий открывал дверь с восторженным:
— Мам, привет! Заходи, у нас как раз борщ стынет.
Нет, у нас как раз Елена только легла поспать, но спасибо, сынок.
Елена терпела. Первые недели. Потом месяц. Потом две пачки валерьянки.
— Лёнушка, а ты в курсе, что у мужчин пищеварение зависит от того, как их кормят? Вот почему Димочка худеет? Ему мясо нужно, не эти твои киноа с брокколи, — говорила свекровь, громко, чтобы слышали соседи, видимо.
— Спасибо за заботу. Но мне казалось, он женился на мне, а не на поварихе из столовой, — спокойно отвечала Елена, но руки уже чесались на скалку.
Через два месяца свекровь стала «приходить в гости» с ночёвкой. Вдруг у неё давление, вдруг ей «плохо в одиночестве», вдруг домофон не работает, и вообще — у неё сердце. И рецепты, и телевизор, и пижама «чтобы не мять ваши простыни».
— Мам, а ты надолго? — спросил как-то Дмитрий, аккуратно, в духе «если что — я не при делах».
— Ой, не знаю. Мне в своей квартире скучно. И там грибок в ванной, — сказала она, поправляя подушку на диване. — Да и врачи сказали, мне нужен покой. А рядом с вами — и покой, и забота.
Покой? Тут уже попахивало кладбищем.
— Дмитрий, — сдерживая дрожь, сказала Елена на кухне. — Уточни, пожалуйста, когда ВАША мама планирует обратно в СВОЮ квартиру.
Он почесал шею:
— Ну, пока неясно. Она переживает за здоровье, и вообще ей одиноко. Ты же не против, если она побудет тут? Это же временно.
— Она уже зубные щётки в ванну поставила. У неё постельное бельё тут своё. У неё даже заначка в шкафу под джемпером! Это не временно, Дим. Это аннексия.
Он посмотрел на неё с видом «ты опять драматизируешь».
— Ну, просто будь к ней мягче. Она мама. Ей сложно.
— А мне легко? Я что, нанималась в хоспис? Ты когда между мной и ней выбирать будешь?
— Да что ты сразу — выбирай! — вскипел он. — Это моя мать. И она пожилая. А ты ведёшь себя, как капризная девочка!
Вот тут в Елене что-то хрустнуло. Глубоко. Где-то под диафрагмой.
Квартира твоя, но ты в ней гость. Муж — твой, но подмялся под маму. Слово «семья» стало означать — ты, он и его мама.
Она пошла в спальню, села на край кровати и уставилась в окно. Мимо проходила молодая пара — смеялись, держались за руки, ели мороженое на ходу. А у неё — седая женщина в халате и Дмитрий с пультом.
Телефон пискнул. СМС от мамы:
Как вы там? Квартира нравится? Ты счастлива?
Елена долго смотрела на эти три слова. Потом стерла и написала:
Квартира — да. Всё остальное — под вопросом.
Ночью свекровь громко кашляла, как будто в бронхи ей попал сухарь. Дмитрий вскакивал каждые 15 минут с глазами овчарки в панике.
— Мам, ты как? Всё нормально?
— Да, сынок… Немного першит. Наверное, от сквозняков. Я ведь предупреждала — раму надо было утеплить.
Не першит, а издевается, — подумала Елена. — Это не кашель. Это вой победителя.
А утром обнаружилось, что Нина Васильевна… сдала свою квартиру.
— Что?! — выдохнула Елена, хлопнув по столу. — Ты шутишь?
— Ну… — смущённо протянул Дмитрий. — Она говорит, там всё равно не жила, а так деньги будут. Пенсия маленькая…
— Дима. Она не уезжает. Она остаётся. Навсегда.
Он промолчал. А она поднялась, медленно, как лавина перед сходом.
— Ты выбрал. Только не понял, что именно ты выбрал. Я в этой квартире больше не хозяйка. Я здесь — третий лишний.
Дмитрий посмотрел на неё, будто впервые увидел. А потом отвернулся.
— Не преувеличивай, Лена. Ты просто слишком чувствительная. Переспи — и всё наладится.
Вот только спать она больше не собиралась.
Елена проснулась от запаха. Нет, не кофе. Не свежей выпечки. А жирного, пережаренного лука и чего-то, подозрительно напоминающего тушёную печень. На часах было 06:43 утра.
Из кухни доносился бодрый голос свекрови:
— Димочка, поди сюда, попробуй! Я вот думаю — добавить чесночку, или и так сойдёт?
— А можно потише?! — выдохнула Елена, открыв дверь спальни. — У нас, между прочим, суббота. Люди спят.
Нина Васильевна обернулась с ложкой в руках и выражением «чужие тут не ходят»:
— Так ты же вроде не работаешь сегодня? Чего тебе спать-то? Я вот в твои годы в пять утра вставала, да ещё и огород вскапывала.
— А я в свои годы пока только вскакиваю от вашего лука.
— Лук — это здоровье, — снисходительно кивнула свекровь. — Тебе бы полезно было. Ты последнее время бледная, как поганка.
Дмитрий уже сидел за столом, ел и молчал. Как шпион, который выдал секреты и теперь делает вид, что вообще не при делах.
Елена вернулась в спальню, хлопнув дверью. Она почти физически чувствовала, как ее нервная система сдаёт позиции, одну за другой.
Твоя квартира. Твои стены. А жить в них можно только по уставу третьего этажа из деревни Кукуево.
Через два часа она вышла. На кухне всё блестело: свекровь вымыла плиту, пол, посуду и… выкинула её французскую кофеварку.
— А где моя кофеварка?! — Елена замерла с чашкой в руках.
— Ой, та что ли, стеклянная? Да она треснутая была. Ну что ты мучаешься, дочь моя? Я тебе турочку поставила — будешь как человек.
— Вы выкинули мою кофеварку, потому что она… не турка?
— Ну да. А что ты как будто на неё замуж выходила? Всё ж ради комфорта. Вот, теперь удобно.
Елена развернулась и пошла в ванную. Заперлась. Села на край ванны. И заплакала. Не всхлипывая — нет. Молча, с сжатыми зубами. Знаете, как плачут взрослые женщины, у которых не осталось ни сил, ни слов. Только обида — на себя.
Сама же пустила. Сама же промолчала, когда она вошла. Сама решила — «ну, потерплю немного».
Телефон завибрировал. Сестра.
— Ну как, жить в центре, в элите? Как вам, богачи? — ехидно прошипела Юлька.
— Как в тюрьме, только без решёток. Хотя нет — решётки у нас есть, на кухне. И зовут её Нина Васильевна.
— Ой, опять ты со свекровью воюешь? Ты давай не ной. Могла бы жить у нас на окраине, где кран с ржавчиной, а соседи ругаются через стенку.
— Юль, — медленно проговорила Елена, — у меня в квартире пахнет старым кремом для пяток, подушки в зале лежат «по фэншую», и мне объясняют, как правильно хранить носки мужа. У тебя такого нет.
— Ну… — сестра замялась. — Тогда, может, переехать?
— Куда?! Это МОЯ квартира. И я должна уйти? Серьёзно?
Юлька помолчала, а потом добавила:
— Ладно, ты не психуй. Просто подумай: если она сдала свою, значит, она всерьёз. Не шуточки. Надо говорить с Димкой. И жёстко.
Жёстко? Да она уже с ним говорила. Почти с пеной на губах. Только тот лишь вздыхал, чесал затылок и говорил:
— Ну, ты же понимаешь, ей тяжело одной.
А мне, по-твоему, весело втроём?
Вечером всё стало ещё хуже.
Елена зашла на кухню, и тут же услышала:
— Вот ты скажи, Лена, — свекровь уже начинала с «ты», — ты правда считаешь нормальным класть укроп в мясо по-французски?
— А вы правда считаете нормальным жить в чужой квартире и руководить хозяйкой, как прислугой?
— Ты это кому сейчас сказала? — глаза Нины Васильевны сузились. — Я, между прочим, мать твоего мужа!
— Вот именно. МАТЬ ЕГО МУЖА, а не мать этой квартиры!
В этот момент вошёл Дмитрий. Обе женщины обернулись к нему как в старом вестерне, где герою надо выбрать, кого спасать — девушку или лошадь.
— Вы чего орёте? — сказал он. — Что у вас опять?
Елена подошла к нему, сдерживая дрожь:
— Дмитрий. Или она съезжает, или я ухожу.
Свекровь сделала шаг вперёд, приложив руку к сердцу:
— Ты это серьёзно сейчас? Ты выгоняешь пожилую женщину?
— Я выгоняю захватчика. Я не против помочь, не против временно приютить. Но я не нанималась жить в коммуналке, где моя жизнь — под наблюдением.
— Лена, ты истеришь, — тихо сказал Дмитрий. — Мам, иди полежи. Я поговорю с ней.
Свекровь вышла из кухни, но не без комментария:
— Вот оно, поколение. Вместо благодарности — ультиматумы. А ведь я тебе, Леночка, только добра желаю.
Когда она скрылась, Дмитрий сел за стол.
— Ты правда вот так… решаешь? На эмоциях?
— Я решаю, потому что больше так не могу. Я не просила её жить тут. Это квартира — мой единственный остров. А вы вдвоём её топите. Каждый день.
Он медленно выдохнул.
— Я не могу выкинуть мать. Она одна. Я её не брошу.
— Тогда ты бросаешь меня.
Пауза. Глухая, долгая. Из зала доносилось покашливание свекрови. Громкое. Очень громкое.
Дмитрий встал. Пошёл туда.
А Елена осталась сидеть одна. Смотрела на свои руки. Потом на дверь. Потом на потолок. Там был небольшой трещинка — тонкая, едва заметная. Но растущая. Точно так же, как и всё между ними.
Через пару минут он вернулся. Посмотрел на неё.
— Я пока не готов её просить уйти. Прости.
Она кивнула. Один раз. Слов не осталось. Только тишина — тяжёлая, как бетон.
Позже, ночью, она собрала сумку. Положила туда только своё: документы, зарядку, пару платьев, расческу, любимую книгу, и… старую кофеварку. Она лежала в мусорном ведре, но ещё не разбитая. Она забрала её. Как напоминание.
Она не ушла в никуда. Она ушла — к себе. К уважению. К свободе. Хоть и через боль.
Прошла неделя.
Елена жила у сестры. На кухне сквозило, из крана бежала вода с запахом металла, а соседи сверху топали так, будто репетировали «Танцы со звездами». Но ей было… спокойно.
Юлька, конечно, не упускала возможности подколоть:
— Ну что, каково это — быть снова в коммуналке, только теперь официально?
— Лучше в подвале, чем под одним потолком с вашей Ниной Васильевной, — буркнула Елена, наливая себе чай.
Юлька хмыкнула:
— Давай так. Ты уже неделю спишь на диване рядом с кошкой, которая считает себя хозяйкой, а твой муж даже не пришёл. Это ты всё ещё на что-то надеешься?
Елена помолчала. Надеялась. Где-то глубоко. В том самом месте, где всё ещё жили воспоминания о том, как Дима приносил ей кофе в постель (один раз, правда, на 8 марта, но всё равно приятно), как укрывал, когда она засыпала у телевизора. Как держал за руку на их первой встрече, когда у неё в кармане был дырявый проездной, а в голове — бабочки. Тогда он казался таким решительным. Смешным. С надёжной спиной и мягкими глазами. Она любила его.
И, чёрт возьми, всё ещё любила.
Но реальность была другой. И в этой реальности он выбрал маму. Без сражений. Без даже попытки хоть что-то объяснить. Или — защитить её.
Телефон завибрировал. Сообщение. От него.
«Лена, ты не могла бы вечером подъехать? Поговорим. Надо всё расставить по местам».
Юлька, увидев её бледное лицо, усмехнулась:
— Только не вздумай снова туда тащиться с оливками и надеждой. Наденешь чёрное и говори жёстко. Сегодня не жена — сегодня акционер. 100% собственности, между прочим.
Елена даже усмехнулась. Тонко. Без веселья.
Акционер. Без дивидендов. С долгами.
Он ждал её у подъезда. Стоял, как провинившийся подросток — руки в карманы, взгляд в асфальт. Только седой волос на виске выдавал, что ему уже сорок.
— Привет, — кивнул он.
— Не тяни. В квартире? Или на скамейке тут поскандалим?
— Лучше в квартире. Мамы нет. В больницу пошла. На капельницу.
Елена лишь усмехнулась:
— Как удобно. Как по сценарию.
Они поднялись. Она переступила порог, как будто входила в музей боли. Всё напоминало о ней — Нине Васильевне. Занавески с рюшами (прости, Господи, они были с розами!), коврик в прихожей с надписью «Добро пожаловать домой» (из «Галамарта», 1998 года), и фотография Дмитрия в армейской форме, гордо стоявшая на полке в зале, рядом с иконой.
Она села. Напротив него.
— Ну? — коротко спросила.
— Я думал. Много. Всё это время.
— О, ты думал? — усмехнулась она. — А я, дура, жила. На диване. Под соседом-металлистом. С кошкой. Которая храпит.
— Лена, я правда не знал, как поступить. Это мама.
— А я кто? Переписка в WhatsApp? Удобная функция?
Он вздохнул.
— Послушай. Мама не вечна. Она одна. Ты знаешь, как она страдала после папы. Ты бы тоже не смогла её бросить.
— Бросить? — Елена наклонилась ближе. — Бросить — это когда ты уходишь от человека, который нуждается. А когда ты её подселил сюда, и она решила, что это её жилище, и ты стоял, как вкопанный, пока она выбрасывала мои вещи — это не помощь. Это предательство.
— Ну не перегибай…
— Я спала в одежде. Я просыпалась в панике от её шагов. Я боялась даже открыть холодильник. Потому что там был не мой мир. А её. Потому что ты дал ей право командовать здесь. Хотя я, вообще-то, хозяйка!
— Я знаю, — тихо ответил он. — Знаю. И я виноват. Я выбрал не сторону. Я выбрал тишину. Думал, пройдёт. А оно… только хуже.
Молчание.
Он встал. Подошёл к подоконнику. Посмотрел в окно.
— Я сегодня с ней говорил. Сказал, что так больше нельзя. Что ты — не просто моя жена. Что ты человек, которому я должен быть опорой. Не обузой.
— И?
— И она сказала: «Димочка, если она тебя любит, она поймёт». А потом добавила: «И вообще, ты всегда был мамин мальчик». А потом… промолчала.
— Сильно. И ты что решил?
Он повернулся к ней. В его глазах не было слёз. Но была усталость. Мужская, взрослая, тяжёлая.
— Я нашёл ей квартиру. Малосемейка. Теплая, с балконом. Помогу сделать ремонт. Буду навещать. Но жить она будет отдельно.
Елена подняла брови.
— А ты уверен, что она не скажет: «Ой, у меня давление, срочно обратно»?
— Если скажет — я скажу «нет». Потому что впервые в жизни понял, что теряю всё. Из-за того, что слишком долго молчал.
Она молчала.
Он подошёл ближе.
— Я не прошу тебя вернуться прямо сейчас. Просто… дай мне шанс. В этот раз — по-настоящему.
Елена посмотрела на него. Долго. Вздохнула.
— Один. Без бонусов. Без мамы на кухне. Без «она же старенькая». Один шанс, Дмитрий. Один.
Он кивнул. И впервые за долгое время — без боязни, без оглядки, — взял её за руку.
Прошла неделя. Нина Васильевна переехала. С обидой. С упрёками. Но молча. Её новая квартира была скромной, но аккуратной. Она сразу приклеила на дверь бумажку: «Вход в тапочках. Без звонка не заходить».
А у Елены и Дмитрия дома снова пахло кофе. Настоящим. Из той самой кофеварки, которую она отмыла и снова поставила на почётное место. Они не жили в идеале. У них всё ещё бывали споры. Он иногда забывал выносить мусор, а она — покупать его любимую колбасу.
Но теперь на кухне звучал только их голос. Их смех. Их тишина.
И, знаете, в этой тишине не было больше страха. Только лёгкость. Свобода. И что-то похожее на… уважение.
А любовь? А любовь они строили заново. Не с нуля. А с опыта.
Иногда, чтобы построить дом, нужно сначала выкинуть всё, что мешает дышать. Даже если это — родня.
