Если бы Екатерина знала, во что выльется та дурацкая идея Игоря — «порадовать маму» на её 55-летие, она бы сожгла его кошелёк к чертям еще зимой. Вместе со всеми купюрами. Или хотя бы привязала его банковскую карту к своему телефону. Но нет. Она поверила. В него. В их «мы». А он снова выбрал свою маму. Не «нас», а «её».
На кухне пахло жареной гречкой и раздражением. Екатерина стояла у плиты, в футболке с вытянутым воротом, и яростно помешивала то, что уже давно можно было выключить.
— Ты с ума сошёл?! — она резко повернулась, глядя на Игоря, который стоял в дверях, покачиваясь на пятках, как школьник, спаливший физику.
— Катя, ну ты не начинай, — вздохнул он, потупившись, — она ведь мать. Одна. У неё юбилей. Раз в жизни. Ну, почти…
— И это повод вбухать сто шестьдесят тысяч рублей?! — её голос сорвался на визг. — Мы с тобой год копили на ремонт дачи, ты помнишь? Или ты планировал сделать там сюрприз тоже для мамочки?
— Я хотел как лучше… — промямлил Игорь, — подарок, банкет, ресторан… Ну ты видела, как она расплакалась?
— Я тоже расплакалась. Только в туалете. От ярости, — Екатерина подошла ближе, нависла над ним. — Ты даже не посоветовался. Купил ей ноутбук за полста тысяч, а мне вручил букет за тысячу. Где твой мозг, Игорь?
Он попытался пошутить:
— Ну, у неё цветы на дольше стоят…
— Ты сейчас хочешь умереть от юмора или от ножа?
Игорь промолчал. Молчание было его тактикой, когда он не знал, как выйти из ситуации. Только сейчас Екатерина вдруг поняла: он не думал выходить. Он искренне не считал, что сделал что-то не так.
Мама ведь. Юбилей. Радость…
А что она? Женщина, с которой он делит постель, ипотеку и счета за коммуналку, — просто фон. Декорация. «Ты ж понимаешь, Кать». Нет, она уже давно ничего не понимает.
— Я тебя предупреждала, Игорь, — тихо сказала она, открывая ноутбук мужа. — Ещё раз подобное — и я делаю свои ходы. Ты не оставил мне выбора.
— Да ты что, серьёзно? — удивился он. — Мы же договорились не трогать мои вещи. Ты сама говорила, что этот комп — мой личный инструмент. Ты же знаешь, я на нём проекты делаю!
— А ты знаешь, что я полгода вычищала каждый рубль, чтобы наконец положить новый ламинат в спальню? — она всё ещё не повысила голос. Но он напрягся. — И что ты сделал? Подарил своей матери компьютер за 50 тысяч. Я просто выравниваю баланс.
— Ты что, его продала? — выдохнул он. — Катя, ну это уже… это уже перебор!
— Это справедливость, — отрезала она. — Я вернула себе то, что ты у меня украл. Тебе с банкетом — мне с ремонтом. Всё честно.
Он смотрел на неё, будто впервые видел. Как будто она перестала быть женой — и стала прокурором на суде его жизни.
— Ты правда думаешь, что месть — это выход? — голос Игоря дрогнул.
— А ты правда думаешь, что маменькина радость стоит нашего будущего?
Они замолчали. На кухне тикали часы. За окном орала сорока. Всё казалось таким бытовым и одновременно безнадёжным.
— Мне кажется, ты ненавидишь мою мать, — тихо бросил он.
— Мне кажется, твоя мать давно меня ненавидит, — отозвалась Екатерина. — Просто у неё получается это делать улыбаясь и с салатом в руках.
Когда Игорь ушёл — не хлопнув дверью, не бросив вещей — просто исчезнув с ключами и курткой, Екатерина села на старый, скрипучий диван и позволила себе немного поплакать. Не в туалете. Здесь. В их квартире, которую они называли «временным убежищем до дачи». Только дачи, как выяснилось, могло и не быть.
София Петровна звонила через день — «Кать, солнышко, ты не обижайся на Игоря, он такой у меня эмоциональный». Она будто лила масло в огонь, при этом уверяя, что просто хочет мира.
— Вы не мама, София Петровна. Вы банкомат с колючей проволокой, — как-то сказала ей Екатерина в сердцах. Та рассмеялась. Не обиделась. «Ну ты и язва. Мудрая, но язва».
С того дня София Петровна стала звать её «Екатерина Великая». С придыханием. С укором. Игорю это казалось милым. Екатерине — унизительным.
Она не спала ночь. Пролистывала объявления: «Продаю игровую сборку», «Срочно, в связи с отъездом». Компьютер Игоря ушёл за сорок пять тысяч. Честно говоря, она могла выручить и больше, но не захотела тянуть. Слишком больно было видеть, как в ней копится злость. Лучше уж слить её в денежный эквивалент.
С утра она пошла в «Леруа», взяла рулон обоев, пару ведёрок краски, ламинат — пусть самый простой, но крепкий. И заодно гвоздодёр, — «вдруг что пойдёт не так», — с усмешкой подумала она.
На третий день вернулся Игорь. С помятой щекой и глазами, в которых больше растерянности, чем злобы.
— Я не смог у неё остаться, — тихо сказал он. — Там всё пронизано уксусом и валидолом. И мамиными «ну я же тебя предупреждала».
— А я тебя предупреждала, Игорь, — холодно ответила Екатерина, задвигая лестницу в угол. — Теперь иди в спальню. Осторожно, не наступи на шпатель. Там — начинается новая жизнь. Без ковров. И без сюрпризов.
— Катя… — Он хотел что-то сказать, может, даже извиниться. Но потом посмотрел на её руки в краске, на усталое лицо и на ящик с инструментами.
— Катя, давай мы просто… — Он осёкся. Не знал, как продолжить.
— Давай просто будем честны, — сказала она, вытирая лоб. — Ты не ребёнок. Я не злая мачеха. А твоя мама — не центр этой вселенной.
Он кивнул. И впервые за много лет сел рядом не как «муж, который виноват», а как человек, готовый наконец услышать.
И она — впервые за долгое время — захотела, чтобы его слова не были пустыми.
***
На второй день после юбилея в квартире стояла гробовая тишина. Та самая, что бывает, когда люди живут рядом, но на разных этажах душевного состояния. Екатерина с утра кипятила чайник так, будто хотела им обдать кого-то. Игорь спал, не просыпаясь, с лицом в подушке, как будто не хотел видеть этот мир. Особенно тот его угол, где стояла жена. Или не стояла — она теперь вечно была «где-то», а не рядом. Вроде бы дома, а как будто и нет.
Всё началось с хлопка. Точнее, с дверцы шкафчика на кухне. Екатерина захлопнула её с такой злостью, что в коридоре с полки слетел пакет с макаронами.
— Ты и эти макароны угробил, между прочим! — крикнула она в сторону спальни. — Может, ещё и посуду свою продадим, чтобы тебе юбилей по второму кругу закатить?
Из комнаты раздался вздох.
— Ну сколько можно? — проговорил Игорь, появляясь на кухне, как тень человека, потерявшего последние иллюзии. — Катя, я не могу каждое утро начинать с допроса.
— А я не могу каждую ночь засыпать с предателем. — Екатерина развернулась, лицо её было белым, как тесто. — У тебя мама — святая, а я что? Надоевшая баба с дачным гвоздодёром?
— Перестань, — выдохнул Игорь. — Ты же знаешь, что это просто подарок. Один раз в жизни! Пятьдесят пять!
— Один раз в жизни, ага, — Екатерина фыркнула. — В прошлом году кольцо на тридцатку. В позапрошлом — айфон. Я смотрю, у тебя мама каждый год как на Олимп выходит.
Игорь сел на табурет, уставившись в стол. У него было это выражение лица: «я понимаю, что облажался, но не могу признать вслух, потому что ещё хуже станет».
— Знаешь, Катя, — сказал он тихо. — Ты никогда её не любила.
— Ещё бы! Это чувство должно быть взаимным. А она меня с первого дня ненавидела, как утренние новости.
— Она просто… — начал Игорь, но Екатерина его перебила.
— Просто она решила, что я ворую у неё сына. А ты, как телёнок, между нами мечешься, только кто-то из нас явно умеет мычать громче.
Он резко встал.
— Не надо, Катя. Не надо превращать это в войну. Я не ребёнок, чтобы меня делить.
— А ты, похоже, так и не вырос. Деньги копили два года, Игорь! Ты это понимаешь? ДВА! Года без отпусков, без покупок, без выходных. Ради той самой дачи. Моей мечты. Не твоей. Моей.
Он подошёл ближе. Глаза — покрасневшие, лицо — виноватое.
— Я верну. Обещаю.
— Вернёшь? — Екатерина засмеялась. Сухо, злобно. — На что? Зарплата у тебя — как пенсия у студента. Что продашь? Свой старый системник? А, нет, стоп. Его уже нет.
Он замер. Медленно повернулся.
— Что значит — «уже нет»?
Она посмотрела прямо в глаза. Спокойно, жестко.
— Продала. На «Авито». Вчера. Вечером.
Игорь ошарашенно отступил на шаг.
— Ты… Ты продала МОЙ компьютер?
— Не «твой». Он в браке куплен. Значит, общий. Значит, и мои деньги в нём были. А мне, между прочим, плитку на кухне класть не на чем. Вот и сложила приоритеты.
Он прошёлся по кухне, потом снова встал напротив.
— Ты хоть понимаешь, что ты сделала? Я на нём работал. Там вся моя жизнь!
— Моя жизнь тоже была на той даче, — сухо ответила Екатерина. — И я больше не собираюсь её откладывать из-за твоей «мамочки».
Они стояли напротив друг друга, как два сапёра у одной мины. Только один уже выдёрнул чеку.
В этот момент в дверях появилась София Петровна. Как в кино — без стука, без звонка. Видимо, с ключом, который «никогда не использую, Катенька, только если экстренно».
— Доброе утро, голубки! — пропела она с улыбкой. — А я смотрю, у вас тут весело. Как в итальянской семье. Любовь через крик, это страсть.
Екатерина вжалась в кухонную стойку.
— У вас ключ. Интересно. Я думала, мы договорились…
— Ой, ну я же мать. Я не чужой человек, — театрально всплеснула руками София Петровна. — Вот думаю, принесу вам пирог. А тут такие страсти. Катя, ты что, беременна?
— Беременна? — Екатерина выдохнула сквозь зубы. — Нет, к сожалению. А то бы сбежала к маме.
София Петровна села на табурет, словно объявили заседание совета директоров.
— Ну что у вас стряслось? Опять я виновата, да?
— А вы когда не виноваты, София Петровна? — Екатерина резко обернулась. — Это вы ему в уши надули, что семейные деньги — это ваши деньги. Что подарок — важнее общего будущего.
— Я? — София Петровна округлила глаза. — Я вообще ничего не говорила. Он сам решил. Сам купил. Сам всё оплатил. У него своя голова.
Игорь стоял между ними, как пешеход между двумя фурами.
— Мам, может, не надо…
— Надо! — перебила его Екатерина. — Надо! Потому что я устала молчать. Вы строите свою империю, где он — ваш раб. Где я — чужая. Где ваши юбилеи важнее нашей жизни!
София Петровна поджала губы.
— Да уж. А что я слышала? Что ты его компьютер продала? Это нормально? Это как — по любви?
— Это по справедливости, — отрезала Екатерина. — Если он не уважает мои мечты — пусть поживёт без своих.
— Ну и семейка! — София Петровна поднялась. — Я пошла. Только учти, Катенька, так семья не строится. Он у меня не подкаблучник. Ты его сломать хочешь?
— Я не ломаю. Я просто наконец-то показываю, что я тоже человек. А не банкомат с ногами.
Она хлопнула дверью. А потом прошлась до ванной и заперлась. Села на край ванны, зажала рот рукой, чтобы не закричать.
Из кухни доносился голос Игоря. Он шептал в трубку кому-то — судя по всему, Лёхе, своему другу:
— …Да, продала. Комп, прикинь. Вдребезги всё. И мама, и она. Я как в тисках, Лёха. Между двух стенок. Только бы не раздавили…
Катя прислонилась к двери. Шептала сама себе:
— Не твоё — не тронь. А если тронул — будь готов платить.
И впервые за долгое время она не чувствовала вины. Только усталость. И страшную, обжигающую правоту.
***
Пять дней они не разговаривали. Точнее, разговаривали, но только с холодильником, дверями и котом. Кот поначалу пытался примирить — ложился то к ней, то к нему. Но потом выбрал Екатерину. Наверное, потому что она хотя бы не мыкалась по дому с видом жертвы политических репрессий.
Утро субботы началось неожиданно. Катя встала в шесть. Сделала кофе. Потом второй. Потом открыла ноутбук, который, в отличие от мужниного системника, был нетронут. И написала письмо. В одну юридическую контору.
На третий день после письма у них зазвонил домофон.
— Кто? — спросил Игорь, сонный, в майке и с глазами, как у гончей после марафона.
— Наталья Степановна, юрист. Екатерина Алексеевна нас ждёт, — сказал голос, холодный и чёткий, как счётчик на кассе.
— Что за юрист? — Игорь обернулся на жену. Та стояла в прихожей, спокойно натягивая белую блузку.
— Мы же договаривались быть честными, Игорь. Вот и будем. Прошу. Пройди. Послушай.
Он впустил женщину. Наталья Степановна оказалась той самой юристкой, от которых пахнет дорогими бумагами и тёплым презрением к глупости. Села, достала папку.
— С вашего позволения, я кратко. Екатерина Алексеевна обратилась с просьбой подготовить правовую позицию по поводу вложений в недвижимость, которую она собирается приобретать. Вопрос возник в связи с тем, что ранее часть средств из общего бюджета была изъята без согласия обеих сторон.
— Я ничего не изымал, — начал Игорь, — я просто…
— Простите, — перебила Наталья, — но в соответствии с Семейным кодексом, распоряжение общими средствами требует согласия обоих супругов. Подарок матери в размере двух миллионов рублей без письменного согласия супруги — это юридический факт, с последствиями.
Он уставился на Катю. Та смотрела в пол.
— Два миллиона, Игорь. Это были наши деньги. Счёт — общий. Но ты даже не спросил.
— Это мама… — прошептал он. — Она… Она…
— Она теперь будет жить одна, — тихо сказала Екатерина. — Не потому что я злая. А потому что так правильно.
— В смысле?
Екатерина разложила на столе копии: банковских выписок, перевода на счет Софии Петровны, выписку с карты, заявление в банк о блокировке доступа.
— С сегодняшнего дня у тебя нет доступа к нашему общему счёту. Только личный. А теперь — самое важное.
Она достала ещё один документ.
— Это иск. О разделе имущества. Но не наш с тобой раздел. Пока.
Игорь замер.
— Что?
— Это иск о признании дарения недействительным. Я требую вернуть деньги, потраченные на подарок. Либо вернуть деньги, либо забрать подарок. В нашем случае — квартиру. Мамин подарок.
Он закрыл глаза.
— Ты шутишь.
— Нет. Всё по закону. Мы с ней обе не идиотки. Если она получила подарок на два миллиона от женатого сына без согласия жены — это можно оспорить. Особенно если деньги ушли с совместного счёта. А я собираюсь оспорить.
Игорь упал на стул.
— Катя, ну ты чего…
— Ты меня не слышал два года. Я пыталась — мягко, по-человечески. Ты продолжал. Ты из семьи сделал филиал материнского капитала. А теперь, Игорь… теперь будет иначе.
Он встал, пошёл в комнату. Спустя пять минут — звонок.
— Алло? Мам? Да, ты можешь сейчас приехать?
Катя усмехнулась. Спокойно.
— Проси сразу с вещами.
Через час София Петровна стояла в дверях. В пальто цвета пыльной розы, в сапогах на низком каблуке. За ней — чемодан.
— Это что, шутка такая? — спросила она, глядя на Екатерину.
— Нет, София Петровна, не шутка. У меня всё официально. У вас десять дней на ответ. А квартира, на которую вы так надеялись, может вернуться. Или деньги.
— Девочка, ты с ума сошла?
— Нет. Я просто устала быть девочкой в вашем мире. Теперь я женщина. И хозяйка. А хозяйка всегда защищает то, что строит. Вы разрушили слишком много.
— Это мой сын! — выкрикнула София Петровна.
— А это — мой брак. И моя жизнь. И моя дача, которая не случилась. И моя тишина, которую вы украли.
Они молчали. Только часы тикали. Игорь стоял в углу, как призрак.
София Петровна медленно села.
— То есть ты хочешь суд?
— Нет. Я хочу, чтобы вы добровольно передали квартиру сыну обратно. Или перевели сумму. У вас есть недвижимость. Вы справитесь. Вам же «не нужны» наши деньги, правда?
Пауза. Долгая.
Потом София встала. Достала телефон.
— Я позвоню адвокату.
— Звоните, — улыбнулась Екатерина. — У меня уже есть свой.
Когда дверь захлопнулась, Игорь посмотрел на жену.
— Ты разрушила всё.
Она подошла, села напротив.
— Нет, Игорь. Я спасла остатки. Дальше — либо вместе, либо порознь. Но не в тени твоей мамы.
Он долго смотрел в одну точку.
— И если она откажется?
— Тогда суд. И, возможно, развод. Я больше не буду ждать, пока ты станешь мужем. У меня нет столько жизни.
Он вздохнул.
— А я… я всё-таки куплю тебе ту дачу.
— Купи сначала мозг. Потом — уважение. А дачу я куплю сама. Из того, что вернёт твоя мама.
