Люба рухнула на старенький, весь в катышках диван, который скрипел как старый скелет из шкафа. Комната была крошечная, со всех сторон заставленная коробками, детскими погремушками, пеленками и стопками выстиранного белья, которое никак не доходили руки разложить. Они с Мишкой — пятимесячным крикуном и единственным мужчиной, который её никогда не подводил — делили эту нору в квартире Нины Васильевны, матери Артёма, официально именуемой свекровью, а неофициально… ну, вежливо будет промолчать.
За окном небо неловко тянуло на себя розовую пижаму — рассвет. И тишина, такая тишина, что слышно было, как холодильник пытается сдохнуть в последний раз.
— Любаша, ты опять всю ночь где-то шлялась? — раздалось из коридора, будто сирена. Свекровь.
Нина Васильевна, как обычно, начинала с лёгкого упрёка и заканчивала глобальной моралью про Советский Союз, дисциплину и мужскую обувь, расставленную по росту.
— Я в магазине была, на смене. Ночная. Деньги же надо как-то зарабатывать, — устало пробормотала Люба, массируя ступни, на которых будто кто-то накатал сотню километров асфальта.
— Ой, только не надо мне тут лирику! А с Мишенькой кто был? Он же не кукла. Его, между прочим, кормить, пеленать надо!
— Моя мама приходила, — буркнула Люба, уже заранее зная, что сейчас начнётся концерт.
— Ох, уж эта твоя мама… — фыркнула свекровь с таким выражением лица, будто та мама подкидывала внуку сахар в нос — Только и умеет, что баловать. Вот в наше время — ребёнок спал по часам, мать на ферме, отец в цеху, все довольны!
Люба зажмурилась. Хотела бы она сейчас оказаться где угодно, даже в очереди за пельменями, лишь бы не слушать про ваше время. Это время почему-то вечно лезло в её сегодня, как старый плед в стиральную машину — и там всё портило.
А мысли уже унесли её туда, в прошлое, где не было этих пеленок, этих нотаций и этой липкой усталости. Был корпоратив, шампанское, громкая музыка, Артём в новой рубашке и его фирменная ухмылка: «Привет. Я тут случайно оказался. Но, может, не зря?»
Тогда Люба смеялась до икоты. Потом влюбилась. Быстро. А что тянуть-то, когда тебе двадцать пять, и кажется, что любовь — это главный проект всей жизни?
— Любаша! Ты спишь, что ли?! — снова Нина Васильевна, теперь уже громче и обиженнее, как будто Люба втихаря съела её любимый зефир.
— Миша плачет, а ты сидишь! Как можно?!
Люба подскочила, будто её током ударило, и пошла в комнату. Маленький Мишка уже во всю орал, протестуя против мироустройства. Она прижала его к груди, погладила по волосикам. Тот зацепился пальчиками за её кофту, как будто хотел сказать: «Ты только не уходи, ладно?»
— А где Артём? — спросила она, даже не надеясь на вразумительный ответ.
— А чёрт его знает, — отмахнулась свекровь, устало утирая руки о фартук. — Звонил, сказал — по делам. А какие у него, спрашивается, дела? Шахматы? Бизнес? На выборы собрался?
Люба даже усмехнулась. Грустно, конечно, но честно — последнее время “по делам” означало всё, что угодно: от выпивки с одноклассником до поспать у друга на диване.
Когда вечер завернулся в темноту и в квартире остались только звуки храпа соседского пса и тиканье настенных часов, хлопнула дверь. Явился.
От него несло алкоголем и безответственностью. Он шёл, как будто танцевал танго с шкафом.
— Любань! Не спишь? — заглянул он в комнату, улыбаясь, как кот, который только что обоссал диван. — У меня новости! Я нашёл, как быстро заработать.
Люба сразу села, как будто кто-то вылил на неё ведро ледяной воды.
— Артём. Только не это, — сказала она, глядя ему в глаза. — Я тебя умоляю. Мы уже один раз «заработали» — до сих пор макароны по праздникам.
— Ну что ты сразу? — махнул он рукой, — Один знакомый предлагает вкладывать в ставки. Всё просчитано!
— Ты бы лучше в подгузники вложился! Или в трезвость, наконец!
— Да что ты понимаешь вообще! Я, между прочим, стараюсь! Для семьи, если ты не заметила!
— Ты стараешься? — голос у Любы задрожал, но не от страха. От злости. — Ты стараешься так, что я пашу на двух работах, пока ты с друзьями «вкладываешь»! Ты стараешься так, что твой сын тебя пугается!
И тут Мишка снова заплакал, будто почувствовал напряжение. Люба бросилась к нему, а Артём пошёл в коридор — покачиваясь, как старый шкаф на колесиках.
Утром его не было. Только запах перегара остался в воздухе, как напоминание о вчерашнем.
На кухне суетилась Нина Васильевна. Хлопала посудой, швыряла ложки, а глядела на Любу так, будто та лично запретила ей жить.
— Вот ты какая жена, значит? — не выдержала она, отставив чашку. — Муж где-то шатается, а ты сидишь, как ни в чём не бывало. В моё время…
— А где был ваш сын, когда я рожала? — неожиданно для себя спросила Люба, глядя свекрови в глаза. — Где он был, когда Миша ночью сорок с температурой горел, а я одна его в больницу тащила? Где те деньги, что я на чёрный день откладывала?
Нина Васильевна побледнела. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но тут в дверь позвонили. Звонок был такой уверенный, что даже чайник вздрогнул.
На пороге стояли двое. Не Дед Мороз с подарками — такие только долги приносят.
— Здесь проживает Артём Сергеевич? — один из них говорил чётко, с акцентом на «проживает», как будто это была угроза.
— Да… — прошептала Нина Васильевна, обняв себя руками. — А вы кто?..
— Коллекторы. Ваш сын должен нам крупную сумму. Неделя — и либо возвращает, либо… ну, вы понимаете.
Люба вдруг почувствовала, как будто кто-то выдернул из-под нее ковёр. Знаешь, так резко, с треском, будто кто-то шутит, а не жизнь крошится. В голове крутилась только одна мысль, отчаянная, тупая, как боль в виске: «Что теперь делать-то, а?»
Артём, как ни в чём не бывало, приперся домой к вечеру. Даже дверь не с первого раза открыл — ключи у него, видите ли, вечно теряются.
Он вошёл, увидел Любу с красными глазами и свою мать с лицом, как у прокурора в последнем слове обвинения. И всё понял. Ну не дурак же. Хотя…
— Любань, ну ты не кипишуй, — начал с попыткой бодрости, подойдя ближе, как будто собирался поцеловать. — Я всё решу! У меня есть план!
— План?! — Люба даже не повернула головы. Говорила тихо, но с таким утомлением, будто только что мешки с цементом носила. — Это опять про ставки или новая гениальная схема «заработка», как ты любишь выражаться?
— Да ну нет же! — Артём всплеснул руками, как на уроке труда, когда у него гвоздь в палец попал. — Ну… Просто… Слушай, может, продадим твои эти… ну, украшения, которые от бабушки остались? И машину мамину… Всё равно на ней никто не ездит.
У Любы случился легкий ступор. Как будто она только что услышала, что завтра конец света, и всем выдали по ведру мандаринов. Украшения… Бабушкины… Машина мамина… Да это ж всё, что у них осталось! Всё, что хоть как-то держало её на плаву!
— Ты охренел, Артём? — прошептала она, не глядя на него.
И тут, как по заказу, вмешалась свекровь, Нина Васильевна, та ещё сирена с района:
— А что такого-то? Ради семьи можно и пожертвовать чем-то! Вот я в своё время…
— Мама, хватит, — Люба резко подняла голову, а внутри уже начало кипеть, как в кастрюле, которую забыли на плите. — Ни машину, ни украшения мы продавать не будем. Это последнее, что у нас есть. И память. Вы хоть что-то помните о таком слове — «память»?
— Да как ты смеешь так со мной говорить! — свекровь аж вскочила, хлопнув себя по коленям. — Мой сын старается, а ты, неблагодарная, ещё и дерзишь!
— Ваш сын, — Люба встала, не повышая голоса, но голос у неё был, как ледяной дождь, — только и делает, что всё проигрывает, пока мы с Мишей по крошкам собираем еду на ужин. Спасибо вам за сына. Великая инвестиция.
Артём вскочил, будто его укусили за задницу:
— Любаня! Ну ты чего, а?! Я же стараюсь! Для нас!
— Для нас? — она горько усмехнулась, чуть не засмеявшись, но пересохло в горле. — А где, прости, деньги с моей последней зарплаты? Те, что на коляску для Миши откладывали?
Он отвёл глаза. Ну да, теперь он стесняется. Когда чужие деньги просаживал — не стеснялся.
— Ну… я же объяснял. Там такой верняк был…
— Угу, — кивнула она. — Верняк. У тебя всё «верняк», только мы каждый раз остаёмся у разбитого корыта и без корыта. Вот тебе верняк.
Люба медленно достала из кармана мятый конверт и протянула его, как акт обвинения.
— Вот, смотри. Тут — еда, памперсы и лекарства. И нет, я их не отдам. Всё, хватит. Этот спектакль закончен.
Нина Васильевна снова завелась, как старая «Лада»:
— Ах, неблагодарная! Мы тебя приютили, а ты!
— Приютили? — Люба уже не выдержала, её голос дрожал от усталости, злости и какого-то последнего остатка надежды. — После того, как ваш сын просадил все наши сбережения, и мы на улицу вылетели? Да вы не приютили — вы нас добили!
За окном пошёл снег. Тихий, мягкий, противный. Как издевка.
И вот тут прозвучало. То самое. Слова, от которых у Любы внутри всё оборвалось.
— Вон из моего дома! Чтобы духу твоего тут не было! — выкрикнула свекровь с выражением, как будто сейчас покрестит солью вход.
Артём попытался что-то вякнуть:
— Мама… ну ты чего? На улице ж мороз…
— Молчи! — рявкнула она. — Она тебя против матери настраивает! Убирайся, слышишь?!
Люба даже не удивилась. Она просто начала собирать вещи. Всё механически, как будто репетировала заранее. Руки дрожали, но лицо было каменным.
Миша заплакал. Чувствовал всё, маленький. А у мамы уже сил не было даже поплакать.
— Артём, — Люба повернулась к мужу, глядя прямо в глаза, — ты что, реально дашь ей нас выгнать? Меня и Мишу?
Он переминался с ноги на ногу, как ученик без домашки:
— Может… ты дашь деньги? Я ж верну, правда…
Вот тут она поняла: всё. Финиш. Точка. Без аплодисментов.
Она одела сына, аккуратно, медленно. Закутала в одеяло, сунула в сумку всё необходимое.
— Прощайте, — сказала спокойно. — Спасибо, что показали свои настоящие лица. Полезно, знаете ли.
Снег усилился. Люба шла по сугробам, крепко прижимая Мишу к себе. Слёзы замерзали на щеках, а в голове стучало: «Главное — не оглядываться».
Мамин дом был далеко, но вариантов, как в дурном сне, не осталось совсем.
Когда Валентина Петровна открыла дверь, она сначала ахнула, а потом просто обняла дочку, крепко, до хруста в костях.
— Доченька… Что с тобой сделали?..
Люба не ответила. Просто, впервые за много дней, разрыдалась. Горько. До самой глубины.
Следующие месяцы были тяжёлые. Прям как кирзовые сапоги. Люба устроилась на новую работу, вечером ещё и подрабатывала. Мама помогала с Мишей, таскала его по поликлиникам, качала по ночам, варила кашки и приносила чай в постель.
Артём не звонил. Или, может, и звонил, но Люба удалила номер и больше не поднимала трубку с незнакомыми.
И, может, впервые за долгое время она почувствовала: живу. Не идеально. Но живу. И ни один хрен с «верняком» больше не получит от неё ни копейки.
Прошло шесть лет. Шесть. Не шесть месяцев, не сезон на даче, не одна зима с сосульками и кашляющим соседом сверху. Шесть лет жизни, в которую Люба впахивала, как лошадь, чтобы подняться с колен — и таки поднялась. Теперь она сидела в своём шикарном офисе с панорамными окнами, в пиджаке, который не просто сидел идеально, а как будто родился вместе с ней. Глядя на отражение в стекле, Люба криво усмехнулась — раньше она искала глазами прыщи и усталость, а теперь — уверенность. И, о чудо, находила.
— Люба, к тебе посетитель без записи, — осторожно заглянула секретарь с бровями на лбу. — Говорит, по личному вопросу…
— Ну конечно, именно в пять вечера, когда надо мчаться за ребёнком в школу… — проворчала Люба, бросая взгляд на часы. Миша ждал её — их первоклашка, гордость и отрада. Семь лет, и уже с математикой у него лучше, чем у Любы в институте. — Ладно. Пусть заходит. Если это продавец пылесосов — я его укушу.
Дверь открылась. И Люба… зависла. Вот просто как компьютер, когда мышка двигается, а ничего не работает. В проёме стояла Нина Васильевна. Та самая. Свекровь. Или теперь уже просто… женщина из прошлого. Постарела сильно — плечи опущены, лицо будто сползло вниз, сумка в руках такая, что у любого кожаного изделия под ней начался бы моральный кризис.
— Здравствуй, Люба, — хрипловато сказала она, как будто воздух по дороге застрял где-то в груди. — Можно с тобой поговорить?..
Люба кивнула. Молча. Даже бровью не повела. Сдержанность уровня «медаль за терпение». Хотя сердце внутри уже билось, как барабан в метал-группе на разогреве.
Нина Васильевна присела. Медленно, как будто боялась, что кресло под ней заорёт: «Ты чё, бабка, забыла, как шесть лет назад Любу с внуком на мороз вышвырнула?»
— Я знаю… ты имеешь полное право выгнать меня, — начала женщина, комкая пальцами ручку сумки, будто надеялась выдавить из неё прощение. — Но мне больше не к кому обратиться…
Люба скрестила руки. Смотрела. Молчала. Как кошка, которая знает, что в миске нет еды, но всё равно ждёт, что принесут.
— Артём… он совсем сбился с пути, — продолжила Нина Васильевна, не глядя в глаза. — Долги, коллекторы… грозятся выселить. Пенсию мою сразу отнимают — даже не успеваю в руки взять…
Вот уж чего Люба не ожидала, так это этой унылой, просевшей по всем параметрам версии женщины, которая когда-то командовала домом, как генерал. А теперь — комок страха и горечи.
— И что вы хотите от меня? — спросила она спокойно, но в голосе уже закипала усталость.
— Одолжи денег… — женщина чуть наклонилась вперёд. — У тебя работа, ты молодец, смогла. Мы бы вернули… по чуть-чуть…
Люба встала. Подошла к окну. Смотрела на город — живой, шумный, без жалости, но и без лицемерия. Совсем не тот, в котором она дрожала с пятимесячным Мишей на руках. Совсем не тот вечер.
— Нина Васильевна, — Люба обернулась. — А вы помните тот вечер? Когда нас выставили? Мороз был — двадцать с лишним. Миша плакал. А вы? Вы дверь закрыли. Даже не обернулись.
Женщина побледнела. Вот просто вся кровь ушла вниз, наверное, в те самые коллекторские долги.
— Люба… я… тогда была не права… я вспылила…
— Вспылили? — Люба усмехнулась, но в глазах стоял лёд. — А Артём где был, когда я на двух работах крутилась? Вы где были, когда он пропивал всё подчистую? Когда я жила как в дурном сериале — вы не вспоминали, что у вас внук.
— Но сейчас всё по-другому! — Нина Васильевна вскрикнула, почти в отчаянии. — Артём всё понял! Он осознал! Я тоже! Помоги нам в последний раз!
И тут — пилик. Сообщение. Андрей написал: «Любимая, не забудь — Мишу забрать. Мы тебя ждём».
Люба взяла сумку. Решительно. Спокойно. С тем самым выражением лица, с каким идут на сцену за премией, зная, что заслужили.
— Я поняла одну вещь, — сказала она, застёгивая плащ. — Нельзя помогать тем, кто сам себя топит и не просит спасательного круга. Артём — не ребёнок. Но он так и не вырос. А вы всё ещё верите, что он изменится?
— Что ты хочешь этим сказать?! — всполошилась свекровь, цепляясь за кресло.
— Что он живёт за чужой счёт. Всегда жил. И будет жить, пока кто-то даёт. И вы — его главный спонсор. Только не я.
Нина Васильевна подскочила:
— Да как ты смеешь! Он отец твоего ребёнка!
Люба достала папку. Кинула на стол. Чётко, как в кино.
— Вот. Это алименты. За шесть лет. Сколько там? Правильно. Ноль. Отец? Серьёзно?
Женщина осела обратно в кресло, будто воздух из неё выпустили.
— Уходите, Нина Васильевна. Эта дверь, которую вы захлопнули, шесть лет назад — она не откроется. Никогда.
На парковке её ждал Андрей. Как всегда вовремя. И как всегда — внимательный.
— Что-то случилось, родная? — он сразу увидел в её глазах что-то не то.
Люба села рядом, выдохнула.
— Приходила мама Артёма… просила денег. Сказала, что он в долгах. Я отказала.
Андрей молча обнял. Без слов. Потому что знал: она сильная. Но даже самым сильным надо, чтобы их кто-то держал.
— Ты всё правильно сделала. Прошлое — пусть там и остаётся. А у нас сейчас — вот он, настоящее. И Миша — наше будущее.
Миша, увидев их у школы, бросился вперёд с криком:
— Папа! Смотри, я тебя нарисовал!
И Люба смотрела. На этого человека, который пришёл в её жизнь тихо, без драмы, но стал опорой. На сына, который смеялся — чисто, по-детски, как будто никогда не знал холода того вечера.
Вечером, когда Миша уже спал, Люба сидела на диване. Андрей рядом. Обнял, поцеловал в висок.
— О чём думаешь?
— О том, как важно вовремя закрыть одну дверь, чтобы не прозевать другую.
— Ты у меня мудрая, знаешь? — он улыбнулся. — И красивая. И сильная. И вообще — премия «Женщина года».
— Лучше просто «Счастливая», — сказала она, уткнувшись ему в плечо.
А за стенкой спал мальчик. Её маленький герой. Он и не знал, что своей первой улыбкой когда-то спас маму. А теперь у него всё было. Семья. Дом. Будущее.
А где-то в городе — да, совсем недалеко — жили Нина Васильевна и Артём. Со своими «осознаниями», просроченными кредитами и вечной надеждой, что кто-то снова вытянет их из болота.
Но это уже была не её история.
Люба перевернула страницу. И начала новую главу.
Если тебе понравилось — ставь лайк и подписывайся. Дальше будет только интереснее.
