— Ага, и ещё раз скажи, что ты её не боишься, — пробурчала Ксения, аккуратно протирая чашку, хотя та и так сверкала, как будто собиралась сниматься в рекламе чистящих средств.
Она стояла у раковины в узкой кухне, которая с утра казалась крошечной. Особенно после фразы, произнесённой Денисом минуту назад:
— Мамке просто нужно время. Ну не сразу же ей тебя полюбить, Ксюш.
Время.
Прошло уже восемь месяцев. Почти беременность. Только на выходе — не ребёнок, а хроническое раздражение и какая-то острая тоска в груди, которую Ксения теперь чувствовала постоянно, как внутренний сквозняк.
Они переехали к Лидии Васильевне ради экономии. «На год, максимум два, накопим — и купим что-то своё», — убеждал Денис. Сначала это даже показалось уютным: просторная квартира, еда готова, стирка не твоя забота. Но довольно быстро выяснилось, что вместе с обедом подаётся и отчёт о твоих действиях, а за постиранное бельё ты платишь кусочком собственной воли.
Лидия Васильевна не кричала. Она была медсестрой — а значит, умела говорить в лицо такими тоном и словами, что ты сам начинал сомневаться, правильно ли вообще родился.
— Ты опять не то масло купила. Я ж просила нормальное, подсолнечное. Это что за фуфло с надписью «экстра вирджин»? Масло должно жарить, а не изображать из себя оливковую ветвь мира.
— Ох, Ксюша, ты как-то странно держишь нож. Так… неуверенно. Как будто ты всё в жизни режешь не так.
— Ну что это за ужин? Ну, ты же библиотекарь, тебе бы рецепты почитать не мешало бы, — и при этом ни одной бранной фразы. Только тон, только взгляд. Только ощущение, что тебя взвесили и списали.
Сначала Ксения старалась. Готовила, стирала, вникала в медицинские темы, чтобы хоть чуть-чуть быть ближе к Лидии Васильевне.
— О, ты знаешь, как называется этот препарат? Какая молодец! — однажды похвалила та. — Только сказала с таким выражением лица, что Ксении хотелось уйти и выплакаться в тазик для мытья полов.
— Ну признай, — сказала она сейчас, вытирая руки, — ты просто не хочешь с ней спорить. Потому что проще сделать вид, что всё нормально. А я должна вот в этом жить.
— Не начинай, — устало сказал Денис. Он сидел за столом, ковыряя вилкой макароны. — Ну серьёзно. Всё ты утрируешь. Мамка просто… ну, характер у неё. Сложный.
— У неё не характер. У неё внутренняя потребность меня уничтожить.
Он усмехнулся, но глаза были тусклые. Уже третий месяц как приходил с работы без особого желания разговаривать. Говорил, что устал. Но Ксения видела — он просто не хотел влезать между ней и матерью. А надо было.
— Да она тебя просто боится, — продолжал он. — Ты же… умная, независимая. Вот она и чувствует угрозу.
— Я? Угроза? Я варю ей суп, глажу её рубашки и вытираю за ней стол. Я — угроза?
Тишина. Даже холодильник как будто на секунду замер.
— Ты могла бы с ней поговорить, — сказал он, потупившись.
— Я уже говорила. Раз двадцать. Все разговоры заканчиваются тем, что она поправляет мои подушки на кровати. Ты понимаешь, что это значит? Она буквально… вторгается.
— Она просто любит порядок.
— Ага, и мой ящик в ванной «случайно» переложила, и щётку мою спрятала, и блокнот из сумки вынула, чтобы проверить, что я там пишу. Порядок. Конечно. Всё по-старому.
Он молчал. Он вообще молчал чаще, чем нужно.
А потом была суббота. Классическая. Пыль, покупки, приготовление еды, попытка отдышаться после пятидневки. Ксения встала рано, чтобы сделать всё до того, как проснётся «командование». Но Лидия Васильевна уже сидела на кухне, в халате и с чаем.
— Ты что, опять хочешь на рынок? — спросила она.
— Да, хочу взять овощей.
— А чего? У меня всё есть. Капуста, морковка… С твоим желудком, кстати, поменьше острых приправ.
— У меня с желудком всё нормально, спасибо.
— Ну-ну. Это пока ты молодая. А потом — язва, гастрит, гормоны.
Она говорила это не с заботой. Скорее, с таким удовлетворением, будто уже купила венок на чужую могилу и ждёт удобного случая подарить.
Ксения закрыла холодильник, вдохнула, и сдержанно сказала:
— Я взрослая. Я сама решаю, что и когда мне есть.
— Ой, взрослая. А живёшь у меня. На моей кухне. За мой счёт.
— Денис платит за продукты.
— Ой, ну платит он. Работает-то у меня сын. А ты… книги перекладываешь. Кстати, ты там книжку на тумбочке забыла, с цветочком. Не твоё ли? Никаких романов у меня в доме, Ксюша. Тут люди живут, а не распутство.
Тут Ксения поняла, что всё. Грудь сжало, как будто что-то раскалённое упало внутрь.
Она пошла в комнату, достала сумку и стала класть туда самое необходимое: паспорт, кошелёк, зарядку, те самые капли для глаз, которые покупала тайком, чтобы не слышать «ой, и зрение у тебя уже не то».
— Ты куда? — голос Лидии Васильевны был не удивлён, а скорее ехиден.
— Я пойду.
— Погулять?
— Нет. Просто пойду.
Денис появился на пороге, в майке и с лохматыми волосами.
— Что случилось?
— Всё.
— В смысле?
— Я ухожу. Мне больше невыносимо.
— Куда ты, Ксюш? — он сделал шаг вперёд.
— Я не знаю. Хоть к подруге. Хоть в хостел. Главное — не здесь.
Он посмотрел на мать. Она молча подняла бровь. И всё. Он ничего не сказал. Просто… ничего.
И тогда Ксения вышла. Просто вышла. Без скандала. Без истерики. Только с тихим треском внутри, как будто сломалась пружина. Или кость. Или вера.
Комната, в которую вселилась Ксения, была серая. Даже не по цвету — по ощущению. Половина стены за шкафом отсырела, обои пузырились, как кожа после ожога. Из окна — гаражи, антенны и кусок неба, на котором висела серая туча, как пятно от кофе на белой блузке.
— Зато своё, — сказала она себе вслух, забрасывая на узкую кровать сумку.
— Свобода, — добавила, но получилось как-то кисло. Как если бы слово было переспелым фруктом, в котором уже началась брожка.
Денис позвонил на следующий вечер.
— Ты не обижайся, — сказал он сразу. — Я просто не ожидал, что ты так…
— Так что?
— Ну, уйдёшь вот так.
Она молчала. Сидела на подоконнике, закутавшись в одеяло.
— Мамка волнуется.
— Конечно. Потеряла объект наблюдения. Как же не волноваться.
— Ксюша… ну ты ведь понимаешь. У неё сложная жизнь была. Отец умер рано, она одна тянула меня. Всё сама. Это сказывается.
Ксения прищурилась.
— Ты сейчас объясняешь, почему она имеет право унижать меня каждый день? Или хочешь, чтобы я почувствовала вину?
— Нет! Нет… Просто… Я между вами.
— Ты — не между. Ты всегда на её стороне. Просто молчишь.
Он не ответил. Только тихо выдохнул.
— Возвращайся, ладно? Всё уладим.
— Нет. Пока нет.
Через неделю начались звонки. Сначала от Дениса. Потом от общей знакомой:
— Ты слышала, Мишка опять влетел? — сказала Настя.
— Какой Мишка?
— Ну, брат Дениса. Опять влез в какие-то мутки. Долги у него. Коллекторы приезжали.
Ксения почувствовала, как ладони становятся влажными.
— Слушай, я думала, он уехал в Сочи…
— Он уехал. Только вернулся. Говорят, теперь он должен вдвое больше.
Через два дня ей позвонила сама Лидия Васильевна.
Ксения не хотела брать, но внутреннее чувство вины всё-таки заставило нажать «ответить».
— Алло?
— Ксения, здравствуй. Не буду ходить вокруг да около. У нас беда. Миша вляпался.
— Да я слышала.
— Мы… — она запнулась, — мы собираемся продать квартиру.
— Что?
— Квартиру. Чтобы расплатиться.
— Вашу?
— Нашу. Но ты же понимаешь, это и Денисова тоже. А значит, и твоя. Пока ещё.
Ксения встала. Сердце заколотилось.
— Стоп. Подождите. Вы что, хотите продать квартиру, в которой вы живёте?
— Ну… Денис предложил. Сложим доли.
— Минуточку. Моя доля — тоже доля. И я против.
— А тебе какая разница, если ты ушла?
У Ксении перехватило дыхание.
— Я ушла, потому что не могла больше терпеть. Это не значит, что я отказалась от прав.
— Знаешь, Ксения… — Лидия Васильевна понизила голос. — В твоём положении, может, стоило бы подумать, как помочь семье. А не играть в гордость.
— Я не играю. Я — выживаю.
— Ну надо же, какая драма. Прямо как в ваших романах. Всё ясно. До свидания.
Щелчок. Гудки.
Следующий удар был от Дениса.
Они встретились в кафе возле её работы. Он пришёл, как обычно, с усталым лицом и каким-то нервным подёргиванием пальцев.
— Всё плохо, — сказал он, даже не заказав кофе. — Реально плохо. Эти ребята… они приходили.
— Кто?
— Коллекторы. Или кто-то похуже.
— И?
— Угрожали. Сказали, если не отдаст — они доберутся до нас. До тебя.
— Отлично. — Ксения стиснула зубы. — Меня уже нет в вашей жизни. Пусть идут мимо.
— Ксю, ну ты не можешь быть такой холодной! Это семья.
— Я была тёплой. Когда жила у твоей матери, дышать не могла, а ты сидел и молчал. Где ты был, когда она меня выгоняла из ванной? Когда она шептала, что у меня «типаж брошенки»? Когда вытаскивала мою контрацепцию из аптечки и оставляла брошюрки о вреде гормонов?
— Она не хотела зла!
— А я не хочу жить как вещь! Я не хочу отдавать последнее, чтобы вы вытаскивали вашего неудачника из долгов!
— Миша — мой брат, — тихо сказал он.
— А я кто? Я — не твой человек?
— Ты… ты всегда была самостоятельной. Ты справишься.
Эти слова. Как удар.
Справишься. Потому что он не собирается.
Ксения встала.
— Я хочу развод.
— Что?
— Официально. Не «временно пожить отдельно». А по-настоящему. Без тебя. Без неё. Без ваших долгов.
— Ты не думаешь, что это… необратимо?
— Знаешь, Денис… может, хоть одна вещь в этой жизни и должна быть необратимой.
Она подала заявление через два дня. Без пафоса. Без истерики. Просто написала и отнесла.
Денис не позвонил. Не пришёл. Не пытался остановить.
Лидия Васильевна прислала только одну СМС:
«Всё равно тебе никто не позвонит, кроме него. И ты это знаешь.»
Ксения удалила сообщение и, не выключая экрана, посмотрела в окно. Гаражи, серое небо, мусорка.
И вдруг стало легче. Холодно, пусто — но легче. Как будто тебя сняли с крючка, на котором ты давно уже висел, как старая куртка: неудобно, но привык.
Всё началось с того, что сломалась розетка.
Ксения сидела на полу с тостером на коленях, уткнувшись в инструкцию. Тостер был единственным предметом роскоши в её новой жизни — белый, с блестящей вставкой и функцией подогрева булочек. Покупка из разряда «порадовать себя». И вот — не работает.
— Символично, — буркнула она, вытаскивая вилку.
Ремонтировать было некому. Мужа нет, отца не было с пятого класса, а мастера из ЖЭКа вызывали как шамана — с заклинаниями, бубном и недельным ожиданием.
Но Ксения не жаловалась. У неё был мир. Пусть хлипкий, однокомнатный, со сковородкой на один блин — но свой.
Сначала была тишина. А потом — звонок.
Лидия Васильевна.
Она не брала. Первый раз — нет. Второй — нет. Третий — сдалась.
Внутренний голос говорил: «Не лезь. Не твоя теперь семья. Это не твои проблемы». Но совесть, как всегда, оказалась громче.
— Что-то случилось? — спросила она ровным тоном, уже зная ответ.
— Денис в больнице. Его избили.
— Кто?
— Из-за Миши. Те самые. Пришли за ним, а нашли Дениса.
— …
— Он в сознании. Но… ты приедешь?
Она приехала. Конечно приехала. Взяла такси, сунула деньги в руку водителю и почти бегом пошла по больничному коридору, где пахло йодом, переваренной капустой и отчаянием.
Палата была на втором этаже. Блок — травматология.
Когда она вошла, Лидия Васильевна сидела у окна и что-то перебирала в сумке. Увидев Ксению, вздохнула так, будто скинула с плеч тяжелую плиту.
— Он говорил про тебя. Спросил, придёшь ли.
— Я не знаю, зачем я пришла, — тихо ответила Ксения.
Денис лежал с повязкой на голове, губы рассечены, лицо в синяках. Выглядел так, будто на нём отрабатывали боксёры серию ударов.
— Привет, — выдохнул он, улыбаясь искривлённо. — Вот и встретились.
— Ты дурак, — сказала она и почувствовала, как подступают слёзы.
Он протянул руку. Она не взяла. Просто села рядом.
— Где Миша?
— Сбежал.
— Конечно.
Лидия Васильевна молчала, только хрустнула пакетом от яблок.
— Мы продаём квартиру, — сказала вдруг. — Всё. На днях подписи.
— Меня не трогайте. Я не подпишу, — бросила Ксения.
— Я не прошу. Мы справимся. Без тебя.
— Ну наконец-то, — хмыкнула она. — Долго ждали, когда это прозвучит.
— Ксю… — Денис повернул голову, поморщился от боли. — Я не хочу, чтобы ты уходила совсем.
— Ты уже сделал выбор. Не я.
— Это моя мать…
— И это твоя беда.
Она встала. В этой палате всё снова стало чужим. Денис. Лидия. Даже голос её был не таким — чужим, уставшим.
— Я не могу опять стать «удобной». Я не хочу умирать по кусочку каждый день. Я только научилась дышать.
— Но ты же пришла, — Лидия Васильевна произнесла это тихо, почти с улыбкой.
Ксения остановилась в дверях.
— Потому что человек — не шкаф. Его нельзя просто выкинуть. Даже если он больше не нужен. Но это не значит, что я снова позволю из себя делать мебель.
Через неделю она снова сидела у окна. Только теперь — в новой квартире. Маленькая, на краю города, но уже не «серая», а почти уютная. Обои переклеила сама. Розетку — да, вызвала мастера, ничего не взорвалось.
Кофе в кружке остывал. На столе — хлеб, нарезанный ровно, как она любит. Никто не говорил, что это «неженственно». Никто не вызывал на кухню с фразой: «Ксения, вы снова за своим телефоном? У нас в семье так не принято».
Был вечер. И было спокойно.
Она включила телефон — ни одного звонка. Только СМС от Дениса: «Я понял. Поздно. Но понял. Спасибо, что пришла тогда».
Она не ответила.
Иногда цена свободы — тишина. И одиночество. И абсолютное, бескомпромиссное право быть собой.
Но она была готова платить.
