Анна открыла бутылку шампанского с таким выражением лица, будто запускала спутник на орбиту. Шипучая пена мгновенно залила руки, капнула на новые льняные брюки, но Анна даже не поморщилась.
— Да и чёрт с ними, с брюками! — усмехнулась она, разливая по бокалам. — Главное, что квартира моя. МОЯ. Без дописей, без приписок, без мужей и «совместно нажитого».
Подруги — Лариса и Инна — хлопали ей, как будто она выиграла марафон, хотя марафоном, по сути, это и был: десять лет переводов, корпоративных адов, «не сейчас, мы в дедлайне» и ночей с бутербродами у монитора. Но теперь — двухкомнатная на юго-западе, рядом метро, ремонт — скромный, но свой, и самое главное — на неё, Анну С. Никого больше.
— Ты хоть понимаешь, какая ты крутая? — с восхищением сказала Лариса, обводя взглядом кухню. — Я, например, в твоём возрасте…
— В твоём возрасте ты родила двоих и вышла замуж за лысого Серёжу, у которого три ипотеки и страсть к белорусским сериалам, — фыркнула Инна, не отрываясь от бутерброда с сыром.
Анна рассмеялась. Всё было именно так: у неё не было детей, не было мужа, зато теперь была Квартира с большой буквы. Она, наконец, могла закрыть дверь и знать, что за ней — её пространство. Без чужих чашек, носков, «а можно твой плед» и «у тебя нет зарядки от Samsung?»
Но судьба, как обычно, решила, что расслабляться рано.
Через месяц после переезда она познакомилась с Алексеем. Случайно — он задел её в проходе между стеллажами в магазине. С него упала банка маслин, она подняла, он извинился, она улыбнулась. Всё, как в плохом сериале, но оказалось — инженер, тридцать семь, без детей, вроде бы не дурак.
— Я раньше считал, что женщины с собственным жильём — это миф. Как снежный человек. Много слухов, ни одного подтверждения, — шутил он на втором свидании.
Анна тогда засмеялась и ответила:
— А я думала, мужчины, которые не зовут маму в отпуск с собой, вымерли в девяностых.
Они шутили, спорили, спали, пили вино, потом опять спорили. Алексей оказался тихим, интеллигентным и… удобным. Именно это и подкупало — без истерик, без «где была», без этой липкой ревности. Спокойный, как хороший плед. Вскоре он начал оставаться на ночёвки.
А ещё через три месяца предложил съехаться. Не переехать к ней, а съехаться — мол, квартиру сдаст, а сам переедет временно. Только на пару месяцев, пока не решит, что делать дальше.
Анна задумалась. Она ведь так боролась за это пространство… Но Алексей казался другим. Честным. Тёплым. Мужчиной, который не просит, а предлагает. И она сказала «да».
Сначала было даже приятно. В холодильнике всегда лежал сыр, кофе не заканчивался, и кто-то мог донести тяжёлые пакеты из «Ашана». Алексей был заботливым, стелил постель, чинил капающий кран, мыл ванну. Анна почти начала думать, что всё-таки не зря дала шанс.
Почти.
— Ань, к нам завтра заглянет Дима. Ненадолго. Просто посидим.
— Кто такой Дима? — она приподняла бровь, разворачивая пиццу.
— Мой брат. Младший. Он тут рядом работает. Можем и к нему как-нибудь — он снимал, но сейчас переезжает. Сложности временные.
Слово временно тогда пролетело мимо ушей. В том-то и проблема.
Дмитрий появился с грохотом. В буквальном смысле — с гитарой, спортивной сумкой, пакетом из «Пятёрочки» и фразой:
— Ну, привеет, хозяйка! Ничего, что я без звонка? Лёха сказал, у вас тут как дома.
Анна стиснула зубы. Ладно. Один вечер. Мужчинам надо пообщаться. Она закрылась в спальне, включила сериал и пыталась не слышать, как Дмитрий курит на балконе, громко ржёт и обсуждает с братом, кто был «топовая тёлка в универе».
На следующее утро в ванной осталась мокрая футболка. Через день — Дмитрий опять пришёл. Потом ещё. Потом остался ночевать.
— Ань, ну он же не насовсем! — Алексей говорил мягко, уклончиво, как будто Анна — это его психотерапевт. — У него сейчас трудности. Родители его зажали, мама психует, а тут он как бы в безопасности.
— Я тут тоже как бы хотела быть в безопасности, — отрезала Анна, засовывая кружки в посудомойку. — Только теперь ощущаю себя как на вокзале: кто-то всегда приходит, кто-то шумит, кто-то спит у стены.
— Это же мой брат, — Алексей смотрел с упрёком, будто Анна выгнала котёнка на улицу.
— А это — моя квартира, — холодно ответила она. — Не братская комната общежития.
Но Алексея как будто подменили. Он стал раздражаться, закуривал чаще, называл её «жёсткой», а однажды буркнул:
— Ты ж вроде независимая, а ведёшь себя как собственница.
— Потому что я и есть собственница. Это моя жизнь, моя квартира, мой сон по выходным. И я не хочу, чтобы в моей ванне валялись чужие трусы.
— Ты эгоистка, — выпалил он. Тебе только бы контролировать. Всё — под тебя.
Анна замерла. Потом медленно вытерла руки о полотенце и сказала:
— Вот теперь ты заговорил как твоя мать.
Он хлопнул дверью. Она закрыла глаза и выдохнула.
Следующий день прошёл в тишине. Дмитрий не приходил. Алексей ушёл рано, вернулся поздно. Молчал. Не касался. Как будто между ними кто-то поставил стекло. Прозрачное, но плотное.
Вечером он встал посреди комнаты, почесал затылок и сказал:
— Мама приезжает на выходные. Только на два дня. Посидим все вместе, пообщаемся. Она хочет познакомиться.
Анна сглотнула.
— Ты с ума сошёл? После всего?
— Она не враг, Ань. Ты просто её не знаешь. Она добрая, просто прямолинейная.
Анна долго смотрела на него. Потом сказала тихо:
— Ты, видимо, меня не знаешь. Я никому ничего не должна. Ни объяснять, ни прогибаться. И если ты этого не понял, то, может, тебе стоит переехать обратно.
Он молчал. Только хрустел костяшками пальцев.
— Думаешь, это просто? Я между вами, Ань. Между женой и семьёй.
— Ты не между. Ты выбрал. Просто не говори потом, что не знал, чем это кончится.
Она пошла спать. С однажды вымученным «я тебя люблю» застрявшим в горле.
Анна проснулась от стука. Не тревожного, не громкого — просто кто-то вежливо, но настойчиво долбился в дверь.
Было семь сорок утра. Суббота.
Она сползла с кровати, запутавшись в одеяле, и, босая, с замотанными в пучок волосами, с перекошенным халатом, подошла к двери.
— Кто там?! — громко крикнула она.
— Это Татьяна Ивановна, Алексеева мама. Мы договаривались. — женский голос за дверью звучал бодро, как будто она принесла свежие булочки, а не ворвалась в чужую жизнь.
Анна секунду стояла, моргая. Потом включила замок и открыла дверь.
На пороге стояла женщина лет шестидесяти — ухоженная, с собранными волосами, в бежевом пальто и персиковом шарфе. В руках — коробка конфет и цветы в пакете.
— Доброе утро. Надеюсь, вы не против — Лёша дал мне ключи, но я всё же решила постучать… тактичность, знаете ли.
— Серьёзно? — Анна прищурилась. — Он дал вам ключи от моей квартиры?
— Ну, он же тут живёт. А мы — семья. Это нормально.
Анна расхохоталась. Громко. По-злому.
— Проходите, конечно. Куда же без семьи в субботу утром.
Татьяна прошла на кухню как хозяйка, оглянулась, кивнула:
— Чистенько. Молодец ты, конечно. А вот уют… Ну, его ещё надо навести.
Анна молча включила чайник. Её трясло.
Алексей вернулся в десять утра с пакетом круассанов. Заулыбался, будто это была семейная идиллия.
— Ну что, девочки, как вы тут?
— Мы тут прекрасно, — холодно сказала Анна, — Твоя мама уже провела экскурсию, оценила интерьер и намекнула, что я не умею делать уют. Всё по плану, да?
Татьяна усмехнулась:
— Я просто констатировала факт, деточка. Уют — это не шкафы из «Икеи», это когда в доме пахнет пирогами и любовью.
— У нас тут пахнет границей личного пространства, — пробурчала Анна, и ушла в ванную. Сидела там на закрытом унитазе минут двадцать, смотря в никуда. Хотелось выйти и выгнать их обоих. Но ей было даже не обидно — тошно. Как будто её предали дважды, пока она варила кофе.
Когда она вернулась на кухню, мама Алексея уже вовсю вилась у плиты.
— Я сварила бульон, — сообщила она. — Ты, наверное, редко готовишь, у тебя такая работа. А мужчинам важно есть нормально, не вот это всё — чипсы, лапша, бутерброды. Алексей похудел, между прочим.
— Потому что перестал есть за двоих, — с каменным лицом сказала Анна.
— Ты слишком язвительная. Это не делает тебя умнее, милая, — мягко отозвалась Татьяна, не оборачиваясь.
Позже, в тот же вечер, когда Анна — всё ещё в халате — сидела на подоконнике с бокалом вина, Алексей подошёл к ней.
— Ты могла бы быть чуть добрее. Она просто волнуется за меня.
— Она не волнуется. Она проверяет. Оценивает. Вторгается. И ты ей в этом помогаешь.
— Она мать. Я её не выбирал. Но ты могла бы попробовать найти с ней общий язык.
— Я тебе не девочка на прокат. У меня есть право быть собой. В своей квартире.
Он отвернулся. Промолчал. Потом выдохнул:
— Ты думаешь, что всё должно быть по-твоему.
— А ты думаешь, что я должна быть удобной. Молчать, улыбаться, когда в мой дом тащат твоих родственников, как коробки с вещами.
— Это — семья. Это важно.
— А я? Я не важна?
Он ничего не ответил. Просто вышел. Стукнула дверь спальни.
Воскресенье прошло в напряжении, будто по квартире рассыпали иголки. Каждый шаг — боль. Каждый взгляд — упрёк. Татьяна ушла, оставив после себя запах духов, банку варенья и расшатанные нервы.
Анна мыла полы с такой злостью, будто выгоняла духов. Алексей сидел в зале, листая телефон. Не помогал. Даже не пытался.
— У тебя всё нормально? — спросила она, прислонившись к косяку.
— Да.
— Ну и прекрасно. Потому что у меня — нет.
Он отложил телефон, посмотрел на неё пустым взглядом.
— Ты что хочешь сказать?
— Я хочу сказать, что я устала. И если ты не видишь, как всё рушится — тогда нам точно не по пути.
Он медленно кивнул.
— Понял.
Потом встал, собрал вещи. Спокойно. Без драмы. Только когда уходил, сказал:
— Ты сильная. Но с тобой невозможно. Даже родным некуда приткнуться.
— А я и не мебель, Алексей. Чтобы ко мне «притыкались».
Дверь захлопнулась.
В ту ночь она не плакала. Не было сил. Не было слёз. Был только звонкий, гулкий звон одиночества.
Но — честного одиночества. В пустой, тихой квартире. Без запаха чужих духов. Без бульонов. Без «добрых» вторжений.
Она включила музыку. Старый джаз, чуть дрожащий. Налив вино, подошла к окну.
И впервые за долгое время почувствовала, как стены снова становятся крепостью. Не тюрьмой, не клеткой. Крепостью. Защищённой. Её.
Прошло три недели.
Анна по-прежнему жила одна. Без Алексея. Без Татьяны Ивановны. Без Дмитрия, который однажды позвонил и сказал с обидой в голосе:
— Ну, ты чего? Мы же все свои. А ты как чужая.
Анна тогда ответила просто и холодно:
— Свои не залезают в душу в грязных ботинках. И не требуют, чтобы ты подвинулся в собственном доме.
И повесила трубку.
Первое время было странно. Слишком тихо. Слишком свободно. Как будто ты ехал в поезде, в тесном купе, а потом — раз! — и вышел, и не знаешь, куда идти. Нету расписания. Нету проводника.
Но со временем пришло облегчение. К ней начали приходить подруги. Настоящие. Те, которые не спрашивали: «А ты точно не перегибаешь?», а просто садились рядом, открывали бутылку вина и слушали.
— Ты не одна. Ты просто забыла, как это — быть самой собой, — говорила Марина, её коллега из отдела маркетинга.
— И вот сейчас ты вспоминаешь. Это же почти как отвыкать от сахара — горько, но потом организм благодарит.
Анна кивала. Потом смеялась. И действительно, что-то внутри стало откликаться. Дышать стало легче. Молча. Без чужих оценок. Без ежевоскресных визитов и «варенья с упрёком».
Но в одну среду всё снова сдвинулось.
Алексей пришёл. Без звонка. С ключом. Который, как оказалось, он так и не отдал.
Она как раз вытирала пыль в спальне, когда услышала щелчок двери.
Вышла в коридор, как была — в футболке, шортах и с пыльной тряпкой в руках.
Он стоял в проёме, будто никуда и не уходил. Те же глаза, тот же запах парфюма, который она когда-то выбирала ему на день рождения.
— Ты серьёзно? — произнесла она. — Ты пришёл… просто так?
— Я не просто так. Я — поговорить.
— Ключ верни.
Он вздохнул, достал ключ и положил на тумбочку.
Потом снял куртку, подошёл ближе. Сел.
Она стояла, скрестив руки, как на допросе.
— Мне… неуютно без тебя, — выдохнул он.
— Ты вообще понимаешь, как это прозвучало? Как «без тапочек неудобно».
— Я скучал.
— Ты молчал три недели.
— Я думал. Мама сказала, что…
— Стоп! — она резко подняла руку. — Нет. Без «мама сказала». Я не разговариваю больше с «мама сказала». Ты взрослый. Или притворяешься?
Он кивнул. Взялся за голову. Потёр лицо.
— Я запутался, Ань. Я привык, что мама всегда всё решала. С детства. А потом ты появилась — и ты сильнее. Я не справился. Мне проще было молчать. Не выбирать.
— Так ты и не выбрал. Ты сбежал. Потому что я не захотела делить кровать с твоей мамой. Только в переносном смысле, заметь.
Он усмехнулся, устало.
— Ты бываешь жестокой.
— Ты — трусом.
— Я знаю.
Тишина.
— Что теперь? — спросил он, наконец.
— Теперь… — Анна выдохнула, облокотилась о стену. — Теперь я не хочу, чтобы ты был в моей жизни из жалости. Или из страха остаться без кастрюль с бульоном.
Он поднялся. Подошёл. Осторожно.
— А если — не из страха? Если потому что я всё понял? Потому что мне нужны не мамин суп и её советы. А ты. Такая, как есть. С колкостями, с обидами. Потому что ты — настоящая.
Она посмотрела на него долго. Словно пыталась прочитать правду сквозь глаза.
Алексей не отвёл взгляд.
— Ты долго жил между мной и ею. Ты знаешь, что бывает с теми, кто всё время посередине? Их однажды просто перестают учитывать. Я жила в этом «посередине» и больше не хочу.
Он молчал.
— Ты пришёл, потому что ты скучал. А если придёт мама — ты уйдёшь?
— Нет.
— Не верю.
Он вздохнул.
— Дай мне шанс доказать.
Она пошла на кухню. Не обернулась. Он пошёл за ней.
— Это твоя крепость, — сказал он. — Но я хочу быть не захватчиком, а защитником.
Анна хмыкнула.
— Кто ж защитники с мамиными ключами в кармане.
— Я отдал. Теперь безоружный.
Она повернулась. Смотрела, как он стоит — не с надеждой, а с каким-то новым, взрослым спокойствием.
— Хочешь кофе? — тихо спросила она.
Он кивнул.
Она включила кофеварку.
— Я не даю второй шанс. Я наблюдаю. И если что — моя крепость умеет стрелять.
— Я готов к обстрелу, — улыбнулся он.
Вечер они провели молча. Он пил кофе, она — вино. Не держались за руки. Не обнимались. Просто сидели рядом.
Впервые — как взрослые. Не как «он и мама», не как «она и её квартира».
Как люди, у которых есть шанс построить нечто — если не новое, то хотя бы честное.
ЭПИЛОГ
Анна закрыла за ним дверь. Он ушёл, не настаивая остаться. Это было странно приятно — что решение теперь только за ней.
Она села на диван. Потянулась. Улыбнулась.
Квартира снова была её крепостью. Но теперь — с открывающимся мостом. Только не для всех.
Для тех, кто не лезет в душу с тапками. И не забывает снимать обувь, входя в чужую жизнь.
