Галина Петровна, как всегда, хозяйничала на своей территории с таким рвением, будто сама кухня от неё зависела. Ловко расстилала салфетки под тарелки — ну, а вдруг без них всё это станет несъедобным.
— Садись, Яночка, не стесняйся, — отодвинула стул, подмигнула. — Вот оладушки, с кабачком. Ты ж их любила. Или теперь только вот эти… смузи, семена всякие?
Яна внутренне вздохнула, но села. Спорить с Галины Петровной про еду — всё равно что убеждать воробья, что хлеб вреден.
— Спасибо, Галина Петровна. Очень ароматно, — вежливо сказала она, пододвигая тарелку. — Дима скоро приедет?
— А ты что, без него со мной разговаривать боишься? — усмехнулась свекровь, садясь напротив, поправив фартук так, словно он был генеральским мундиром. — У нас тут женская беседа будет. По душам.
Яна насторожилась. «По душам» у свекрови значило одно: или совет, который и без совета ясен, или намёк, что невестка у неё из рук всё роняет, и вообще могла бы быть получше. Но сегодня в глазах Галины Петровны было что-то особенное — то самое, от чего у людей пересыхает во рту, а у врачей начинается длинный разговор с паузами.
— Слушай, Яночка, я ведь женщина немолодая, всё видела. Ты умненькая, работаешь, молодец. Но скажи мне честно — зачем тебе столько денег?
Яна положила вилку, будто она вдруг стала тяжёлой.
— А это к чему вы сейчас?
— Да не притворяйся! У нас семья. А ты копишь так, будто или помирать собралась, или сбежать.
— Это мои личные накопления. На жильё, — ровно сказала Яна, уже чувствуя жар в ушах. — Мы с Димой аренду платим. Я хочу своё.
— А, своё! Без нас? — прищурилась свекровь. — Ничего, что мой сын без отца вырос, пока я вкалывала на трёх работах? А теперь, когда ему трудно, ты сидишь на сундуке с деньгами и молчишь?
— Подождите. А почему я обязана?
— Потому что ты теперь в семье! У тебя есть — у нас нет. Так помоги!
— А может, сначала спросить, прежде чем требовать?
В этот момент дверь скрипнула, и в кухню зашёл Дима. Мятый, с красными глазами, но сразу втяпался в напряжённый воздух.
— Мам, ну что ты опять? Мы же договаривались — не трогай Яну.
— Ага, а ты, значит, трус. Жена деньги прячет, а мать с сестрой без копейки! Марина вчера звонила, дочка в секцию просится, а платить нечем! А у вас две зарплаты, и она копит. Наверное, на себя одну?
— Не на себя, — Яна поднялась, — на нас. Чтобы перестать чужим платить сорок тысяч в месяц.
— А где доверие?! Ты что, сейф в сердце носишь? Ты кому замуж шла, мужу или врагу?
— Я мужу верю. Но вы мне не муж. И Марина мне не ребёнок. Ей 35 лет. Пусть подработку найдёт.
— Ах так?! — свекровь подняла руку, но передумала. — То есть нам всем наплевать на наше горе?
— А при чём тут горе? — тихо сказал Дима. — Мам, хватит. Мы и сами еле тянем.
— Подкаблучник ты! Я растила мужика, а получила тряпку.
— Спасибо, мам. Мы поедем, — Дима встал.
— Идите! Только запомни, Яночка: сколько не прячь, семья всё равно узнает. Деньги — как чеснок, запах всё выдаст!
Вечером Яна мыла посуду в тишине. Дима сидел у окна с чашкой остывшего чая. Слова уже казались ненужными.
— Прости, — сказал он. — Я не знал, что она в курсе.
— А я не знала, что ты рассказывал.
— Да… месяц назад. Ты тогда вышла по телефону говорить. Я сказал, что ты копишь. Но без деталей.
— Без деталей? — Яна вытерла руки. — То есть не сказал, что я каждый вечер считала копейки, отказывалась от всего, чтобы был первый взнос на ипотеку?
— Нет. Я сказал, что ты молодец.
Она молча ушла в спальню, медленно закрыв дверь. В этом движении не было обиды — только усталость. Усталость, которая пахнет концом.
Утро началось с короткого, но въедливого сообщения.
«Яна, это Марина. Дима сказал, у тебя есть сбережения. Можешь помочь с оплатой секции для Анечки? Очень нужно. Переведи хотя бы десять. Спасибо!»
Яна стёрла сообщение, будто это могло стереть и весь вчерашний разговор на кухне, и те взгляды, которыми её измеряли, как старый шкаф перед выбросом. Руки дрожали, но она всё-таки набрала Лену.
— Лен, приютишь на пару дней? Надо подумать.
— Конечно. Что случилось?
— Меня начали делить. Не как жену. Как банкомат с ногами.
К Лене она приехала уже ближе к одиннадцати вечера. Подруга встретила её в халате и с бокалом вина — с тем самым лицом, которое означает: «Ну вот, наконец-то дошло».
— Проходи, финансовая независимость двадцать первого века, — усмехнулась Лена, открывая дверь. — Снимай тапки, снимай мужа — и проходи.
— Сняла уже в такси, — отозвалась Яна. — Мужа жалко… Хотя нет. Жалко своё время, силы и чувство вины, которое мне оформили с бесплатной доставкой.
Они устроились на кухне. Лена достала из холодильника кусок сыра, порезала как попало, поставила между ними. За окном тянулись светлые нити фонарей, и город, как всегда, был равнодушен к чужим семейным драмам.
— Давай, выкладывай. Что на этот раз? Мама Димы снова решила, что ты плохо варишь суп?
— Нет. Она решила, что я прячу деньги. То есть прячу-то я хорошо, но ах, какая я бессовестная!
— В семье надо делиться, а ты — как белка, с орехом за щекой, — Лена подняла брови. — И что, они вытащили из тебя пароль от банка?
— Почти. Сначала допрос, потом — моральный шантаж. А утром Марина написала: «Ну помоги. Ну хотя бы десяточку. Не обеднеешь».
— Интересно… Раньше ты была «чужая» — когда переезжали, когда в глаза называли карьеристкой. А теперь, когда у тебя есть деньги, ты вдруг «наша». Великолепно. И ты что?
— Удаляла сообщение. Потом собрала вещи.
— Ты умница, — сказала Лена уже без иронии. — Здесь у тебя тихо, унитаз не капает, свекровь не лезет под кожу. Утром всё начнём заново. С чистого банковского счёта.
Но утро, как выяснилось, не собиралось быть лёгким.
На телефоне Яны — семнадцать пропущенных от Димы, три голосовых от свекрови и ещё одно, короткое, от Марины.
— Яна, ты что, совсем? Это не шутки. Мы ведь тебя приняли. Дима за тебя горой. А ты что делаешь? Бросаешь его, потому что мама просит помочь? Не по-людски это. Не по-семейному. Вернись и обсудим. По-нормальному.
Яна сидела на диване, с чашкой крепкого кофе, и слушала, как чужие голоса мягко, почти ласково, пытаются забрать у неё право решать за себя.
— У тебя лицо, как у разведчицы, которой велели влюбиться во врага, — сказала Лена, заходя с полотенцем на голове. — Что там, семейный штаб хочет вернуть беглую казначейшу?
— Да. Вдруг вспомнили, что я «часть семьи». Забавно: пока я молчала, я была просто «эта», а теперь я «Яночка» — с банковским приложением и чувством вины.
— Ты же понимаешь, да? Это не про деньги. Это про контроль. Тебя никто не спрашивает: хочешь ли помочь. Просто говорят: ты должна.
— А ведь в начале всё было иначе, — тихо сказала Яна. — Он говорил: мы сами построим всё. Без мам, без сестры, без лезущих в душу людей. А теперь… он молчит, когда меня делят, как шубу между сезонами.
— Ты борешься не с Димой, а с системой, — Лена положила руку ей на плечо. — Его мама — министерство морального давления. Марина — налоговая. А ты — самозанятая, которая вдруг начала зарабатывать и стала неудобной.
— То есть, что, открыть ИП и жить одной?
— Ты всегда жила не «одной», а с собой. Это уже много. И если человек тебя не защищает, когда тебя рвут на части — он тебе не нужен. Вот и вся бухгалтерия.
Яна кивнула. И вдруг поняла: она не скучает по нему. Скучает по себе рядом с ним, по тем мечтам… Но не по нему.
Вечером она набрала Марину.
— Привет. Нет, не переводила. И не собираюсь. Секция для Ани — это ваша забота. Даже если я жена брата. Я не подписывалась оплачивать вашу жизнь. Хотите — обижайтесь. Хотите — вычёркивайте. До свидания.
Потом прослушала голосовое от Галины Петровны.
— Я ведь тебя сначала защищала. Думала — умная девочка. А ты неблагодарная. Всё в себе, всё про себя. А женщина должна отдавать — ради семьи, ради мужа. А ты только про «своё». Это не по-нашему. Ты не семья.
Яна слушала и вдруг почувствовала, что внутри у неё — тихо. Даже спокойно.
Не злость. Не обида. А что-то вроде освобождения.
Вот и прекрасно. Раз не семья — так и права качать нечего. Значит, все долги списаны.
Через три дня Яна вернулась в съёмную квартиру. Дима сидел на кухне, как ученик, которого только что вызвали к директору.
— Привет, — поднял он глаза.
— Привет, — кивнула она. — Я пришла за вещами.
Он встал. Движения — медленные, как у человека, который тянет время перед неприятным разговором.
— Я… не знал, как всё это разрулить. Мама, Марина — они давят. Всегда давят. А я не хотел ссор. Думал, само пройдёт.
— А оно не пройдёт. Это не каша, чтобы утряслась. Это моё. А ты это сдал.
— Я просто боялся…
— Чего?
— Что ты уйдёшь.
— А ты не понял: я ушла не из-за страха. Я ушла, потому что устала жить в доме, где мои деньги ценнее, чем я.
Молчали долго. Слова казались уже лишними.
— То есть всё? — тихо спросил он.
— Да. Завтра подам на развод.
— Можно я хоть чемодан донесу?
— Можешь. Это будет твой вклад. Без долгов.
На следующий день она вышла из ЗАГСа с чувством, что вдохнула по-настоящему впервые за много лет. Лёгкость, даже в плечах. Ни надзирателя, ни чужого голоса в затылке. Небо было чуть серое, асфальт мокрый, люди спешили кто куда — и всё это казалось новым.
Прошло девять месяцев.
Ровно столько, сколько носят новую жизнь. Яна выносила свою.
Квартира у неё была маленькая — однушка на девятом этаже, с плиткой советских времён в ванной и окном на мусорные баки. Но это была её квартира. Её имя в выписке. Её кофеварка на столе. Её жалюзи (дизайнеры могут называть как угодно).
И главное — её тишина.
Тишина, в которой никто не требует денег «на Анечку», не отправляет голосовые с упрёками, и не залезает в холодильник со словами: «Тебе всё равно не жалко, ты ж зарабатываешь».
Всё шло спокойно. Почти скучно. Но, как водится, в тихую воду камень летит неожиданно.
Пришло письмо. Настоящее, бумажное, с почты. Почерк — размашистый, сердитый.
От кого? Ну конечно, от неё — Галины Петровны.
«Яна, ты можешь сколько угодно сидеть в своей коробке, но от семьи не бегают. Мы всё помним. Аня поступила в музыкальную школу, и нам опять нужна помощь. Мы к тебе как к родной, а ты всё бежишь. Если считаешь себя правой — докажи. Вспомни, как Дима тебя поддерживал в начале. Мы тебя не забыли. Ждём. Галина Петровна».
Яна прочла трижды. Потом ещё раз. Отложила. Через пару часов снова достала — и только рассмеялась.
Нет, они не злы. Просто по-другому не умеют. Для них женщина — это ресурс. Есть силы, есть деньги — значит, используй. Не отдаёшь? Значит, жадная.
— Ну и живите дальше по своей методичке, — сказала она вслух, смахивая крошки с подоконника. — А я — по своей.
Через неделю её настигло совсем другое прошлое.
В «Магните», между стиральным порошком и гречкой, она услышала:
— Яна?
Голос — до боли знакомый. Даже спустя годы.
Она повернулась и замерла. Сергей. Первый. «До-Димовский». Когда-то — её первая любовь, сейчас — солидный, уверенный мужчина.
— Серёжа?.. Слушай, ну ты не изменился.
— Ты тоже. Только смотришь прямо. Глаза не опускаешь. Выросла.
— Я замуж вышла, развелась, квартиру купила. Раньше это называлось — выросла. Теперь — просто жизнь.
— Кофе не хочешь?
Она не хотела флирта и не собиралась возвращаться в прошлое. Просто могла себе позволить пойти. Потому что выбор — теперь её.
В кафе они говорили спокойно. У него — бизнес, развод, сын. У неё — развод, квартира и желание жить без чужих распоряжений.
— Я тогда переживал, когда ты уехала, — сказал он, помешивая ложечкой капучино. — А потом понял: если человек уходит, значит, ему туда нужно. Сейчас вижу — ты правильно сделала. Тебя раньше не слышали. А теперь ты сама у себя хозяйка.
— Я думала, что одной быть страшно. А оказалось, страшнее — с тем, кто делает из тебя кредитку с функцией ужина.
Он рассмеялся.
— А ты, оказывается, колкая.
— Я просто научилась говорить. Без страха.
Через два месяца они начали встречаться. Без планов на свадьбу, без пафоса. Просто двое взрослых, которые решили не играть в роли, а быть собой.
Однажды она сказала:
— Если тебе когда-нибудь понадобятся деньги, просто скажи. Но не вздумай просить через маму.
— Моя мама — та ещё артистка. Но понял. Деньги — только напрямую. Без посредников.
И Яна поняла: она больше не боится. Ни давления, ни шантажа, ни одиночества.
Потому что у неё есть не только квартира. У неё есть спина — прямая. И выбор — настоящий.
Сказать «нет» — не значит быть злой. Это значит быть взрослой.
Не делиться накопленным с чужими людьми — не алчность, а забота о себе.
А выйти из чужих ожиданий — значит, наконец начать жить.
